мой вопрос, нельзя ли устроиться у кого из местных жителей, Григорий безнадежно покачал головой.
— Здесь не любят чужих пускать. Позапрошлым летом к Будариным племянница приехала. Так она по ночам ходила. Спит-спит, а вдруг встанет — и пошла. Выходит за дверь, по двору идет, а то и за двор. Пока не догонят. Мальчишки хотели у Будариных грушу ночью обтрясти. Видят — идет прямо на них: бледная, глаза закрыты. Заорали они дурными голосами — и врассыпную. Полхутора на ноги подняли. А тут еще Художник этот… Нет, вряд ли пустят.
— А что художник? Тоже — приехал и по ночам ходил?
— Нет. Художник — это другое. Вон, в балке, видите — дом?
Действительно, этот необычный дом бросился мне в глаза еще когда я шел от станции к Никитовке. Он стоял в балке, у самой реки, в отдалении от хутора, да и видом своим и размерами весьма отличался от хуторских домов. Он был выстроен в городском стиле и размерами больше походил на гараж для маленького самолета, чем на жилье. Теперь я понимал, чем объясняется его нелепая величина. Художник. Мастерская.
— Раньше, еще в старое время, там кузня Цыгана стояла. Кузнец был знаменитый, его вся округа знала. Да и не только кузнец. Разное про него говорили, и все больше неладное… В революцию куда-то пропал. А как пропал, никто не знает. Хотя тогда не до него было. Потом кузня сгорела, все, что осталось, по домам растащили. Правда, говорят, немного что осталось. Только камень, а внутри — ничего. С собой он свою мастерскую забрал, что ли? Не знаю, да и никто ничего не знает. Строиться на том месте никто не стал, нехорошее место. Так ничего там и не было, долго. А пять лет назад приехал художник из города, купил у совхоза участок и построил себе дом. И, говорят, когда строил, нашел на развалинах Цыганский Рубль…
— Цыганский рубль? А что это?
— Кто его знает. Деньги, наверно, цыганские. А может, еще что… Но ясно то, что рубль не простой, а с чертовщиной. Если его при себе держать, да еще умеючи пользоваться, удачу он приносит.
— Да откуда ж ты знаешь? Ты ведь его не видел…
— А вы сами подумайте, откуда у человека столько денег, чтобы такой дом отгрохать? И вот еще: почтальонша говорила, что ему, как построил дом и поселился, деньги приходили: двенадцать тысяч, а немного погодя — шестнадцать. Чертовщина?..
— Григорий, он же художник…
— Так что: по шестнадцать тысяч ему платят, что ли? Да и не видел никто, чтобы он здесь что-то рисовал…
— Откуда же ты знаешь, что он художник?
— Председатель говорил. Он у него в доме сначала любил бывать. Художник его вином иностранным угощал, разным. Богато, говорит, в доме, мебель невиданная, да как-то неуютно ему там было. Поболтает с хозяином, выпьет — и домой. Художник его обычно доверху провожал, до самой дороги. А как-то не проводил, вышел председатель пьяненький один из дому, и тут ему всякая жуть начала мерещиться. У него и хмель выдуло, бегом наверх выскочил — и уехал. И с тех пор не бывал больше там. И вообще к нам теперь редко заворачивает: даже когда надо, не дождешься. Если когда и появится все ж, то ненадолго. А как художник утонул и всякие случаи начались, мы председателя однажды подловили и все повыспросили…
— Как он утонул?
— Говорят, что утонул. Пьяный, в заводи своей. Там, на его участке, заводь есть. Сверху не видно, дом закрывает. И тоже — загадка: она же мелкая, в ней кошку, я думаю, не утопишь. Может, захлебнулся, а потом как-нибудь в реку снесло? Но говорят, что он там.
— Где — там?
— В заводи, не в реке.
— Григорий, — сказал я, уже запутавшись, — не обижайся, но, по-моему, ты чушь несешь. Если в заводи, как же его не нашли?
— Я и сам не понимаю. Но, видно, коль нечисть присутствует, то всяко может быть.
— Ну хорошо, а какие ж «случаи» были?
— А вот Мишка Ткачев как-то, пьяный, надсмеяться решил. Спустился к дому с товарищем — не с Никитовки, не нашим, — сели у заводи и стали вино пить. Храбрость проявляли. А бутылку недопитую Мишка в воду бросил, из озорства: на тебе, говорит, Художник, чтоб скучно не было. Бутылка утонула.
— Ну и?..
— На тот раз все. А назавтра спускался он под вечер к реке, и явилось ему что-то темное, с глазами. Пьяный сильно был, говорит, не разглядел. Он бросился бежать, да ногу и сломал. Вот так. А еще через месяц у него сарай загорелся. Едва потушили.
Я уже соскучился слушать эту трогательную чушь и все собирался перевести разговор на то, как же мне все-таки ночевать, и тут пришла мне в голову мысль.
— Григорий, — говорю, — а сейчас кто в доме живет?
— Никто не живет. Числится дом за этой бабой, но она, после смерти хозяина, здесь бывала всего раза два-три. Приедет, побудет день, а к вечеру уезжает. Вот уже почти год не появлялась…
— И баба еще в этой истории?
— Художникова баба. Не жена, а… баба. Как дом выстроили, так она появилась. Жила с ним. Хорошо, наверное, жили, раз он на нее дом записал. Но, как он утонул, все вещи распродала и сама уехала.
— Довольно, — говорю, — теперь я все знаю. Странные у вас художники. А дом что, заколочен?
— Зачем — заколочен? Ключи в почтовом ящике, она их туда всегда ложила. Кто ж их возьмет?
