— Черт! — сказал я и посмотрел вниз. Брюки в области паха были мокрые; вокруг ширинки расплывалось большое темно-серое пятно. — Черт! Черт! Черт! — Я схватил полотенце и постарался промокнуть брюки.
Для юмориста главное — дать зрителям чувство комфорта, убедить их в том, что они в надежных руках. Зрители хотят верить, что ты полностью расслаблен, что в тебе нет и намека на волнение. Свой номер я знал наизусть, да и костюм на мне был классный. Единственная вещь, которая могла навести публику на мысль, что я нервничаю, — это мокрое пятно в промежности, явно указывающее, что я напустил в штаны. Если кто-то желает убедиться, что юморист на взводе, то мокрота в районе ширинки, пожалуй, неплохое тому доказательство.
Я отшвырнул полотенце и кинулся в уборную. Может, в мужском туалете есть сушилка? Из гримерки вниз вела аскетическая бетонная, ничем не прикрытая лестница, кирпичные стены никотинового цвета давным-давно облупились. Театры изо всех сил пускают публике пыль в глаза, тогда как за кулисами сплошь запустение и разруха. Добежав до нижнего этажа, я ворвался в мужской туалет и прямо перед собой увидел на стене большой фен для рук.
— Благодарю тебя, Боже! — сказал я в потолок и ткнул в металлическую кнопку. Ничего не произошло.
Я вдарил по кнопке еще пару раз, но все без толку. На стене был выключатель, я им пощелкал — лучше не стало. Послышался электрический треск, и на какой-то миг во мне проснулась надежда, что аппарат оживет, но вместо этого возопил динамик «Джимми Конвей, сейчас же на сцену, ПОЖАЛУЙСТА! Осталось меньше двух минут. Джимми Конвей, немедленно на сцену!»
Путей к отступлению не было. В коридор я выскочил уже в состоянии неуправляемой паники. А вдруг в гримерках звезд на первом этаже что-нибудь найдется?.. Я забарабанил в дверь с табличкой «Уборная № 1», но ответа не было, я толкнул дверь и прямо на столе перед собой увидел Чашу Святого Грааля — электрический фен. Спасение рядом. Шнур питания уже был в розетке, я врубил максимальную мощность и направил струю горячего воздуха на мокрое пятно между ног. Темно-серая ткань быстро высохла и посветлела, но влага на подкладке и в карманах все еще чувствовалась, я расстегнул брюки и попробовал просушить их изнутри, мотая феном и подпрыгивая, когда горячий воздух обжигал кожу. В этот миг распахнулась дверь.
Я всегда хотел познакомиться с Джуди Денч.[1] Она моя любимая актриса, и я надеялся, что однажды судьба нас сведет.
— Привет, — сказала Джуди Денч, кажется не особо шокированная тем, что застала в своей уборной мужчину, вовсю орудующего феном в ширинке.
— Э-э, привет, — ответил я. — Прошу прощения, это ваша уборная?
— Моя.
— Слушайте, я дико извиняюсь, но меня обрызгало водой, а через две минуты мне выходить, я был в полном отчаянии.
— Через две минуты? Это вас ассистент режиссера не докричится?
— Меня. Джимми Конвей, — представился я, протягивая для рукопожатия не ту руку, поскольку нужная рука все еще шуровала в штанах.
— Джуди Денч.
— Знаю. В «Айрис» вы играли блестяще, кстати. И в «Миссис Браун»[2] тоже, если на то пошло.
— Спасибо.
— А что за человек Билли Коннолли? — спросил я, надеясь непринужденной театральной болтовней отвлечь внимание леди Джуди от моих манипуляций с ее личным феном.
— Билли — чудо. Может, вам стоит поторопиться?
— Ну да, просто не хотелось выходить на сцену с большим мокрым пятном на штанах…
Она рассмеялась. Я рассмешил саму Джуди Денч!
— Джимми Конвей? Вы тот юморист, о котором все говорят, да?
— А, ну, не все… э-э, так, кое-кто. — Я запнулся, пытаясь казаться скромным, но втайне был в восторге от того, что королева британского театра обо мне наслышана.
— Боюсь, я не видела ваших выступлений, но говорят, вы молодец.
— Ну, я не так популярен, как вы думаете…
— Только до сегодняшнего вечера.
— О боже, это две минуты назад они сказали, что осталось две минуты?
— Не волнуйтесь, я уверена, что ассистент накинул несколько минут, тем более что все это еще и телевидение транслирует.
— Думаете? — спросил я.
— Послушайте, а если я пойду и скажу ему, что вы на подходе, пока вы тут разбираетесь?
— Вот спасибо-то! Слов нет! Скажите, что я в вашей уборной и сейчас буду, только штаны застегну.
— Ну, может, не дословно, — ответила Джуди Денч с улыбкой и ушла.
До чего милая дама, подумал я. Ну до чего же милая!
Джуди (как теперь я по праву мог ее называть) оказалась совершенно права. Панический вопль «Джимми Конвей, у вас до выхода две минуты!» на деле означал минут десять, хотя при виде меня ассистент все же изобразил инфаркт и дал отбой посыльным, которые обыскивали три соседних бара.
Брючный кризис по крайней мере помог мне ненадолго забыть о следующем этапе вечера, но, войдя из-за этой проблемы в раж, я, к сожалению, не смог использовать приток адреналина для рывка прямо на сцену. Пришлось настраиваться заново.
Через щель в занавесе я видел, как зрители смотрят вперед — все как один. Через минуту-другую эти телескопы нацелятся на меня. Похоже, они благодушествовали до тех пор, пока милый конферансье не заговорил об ужасных страданиях, облегчить которые хоть немного должны сборы от билетов. Он что, не понимает, что на сцену вот-вот выйдет юморист? Чем еще поднять настроение публике, как не рассказом о сиротах-инвалидах из британских трущоб?
— Честное слово, — сказал я ассистенту режиссера, — и почему он не показывает ролик о брошенных детях, чтобы люди почувствовали себя действительно несчастными и виноватыми?
— Да показывают они ролик о брошенных детях, — ответил он. — Просто из-за кулис экран не виден.
— Ага! Это дело!
Я подглядывал еще пару минут, в оцепенении и одиночестве. В какой-то миг вытащил свой текст и просмотрел вступление, но это было нелепо. Я помнил текст так, что рисковал забыть смысл слов.
— Еще не выучил? — поддразнил ассистент громким, как вопль, шепотом.
— Выучил, конечно, — огрызнулся я. — Готов так, что лучше не бывает. — Похвальбе помешал мой мобильник, резко и громко зазвеневший в кармане пиджака. Взвесив все за и против, я решил не отвечать на звонок. Всегда считал, что не очень вежливо говорить по мобильнику, когда тебя слышат другие, например в поезде, в кафе или по дороге на сцену — на виду у двух тысяч зрителей лондонского «Палладиума».
— Алло, я на сцене! — Публика с трудом притворилась, что не слышит. — Простите! — шепнул я и отключил телефон.
Конферансье уже представлял меня залу. Я поправил галстук и пригладил волосы, чтобы не стояли дыбом.
— Дамы и господа, этой минуты ждали все!.. — взревел конферансье. — Вы о нем столько слышали, и вот теперь, впервые на Би-би-си, поприветствуем очень, очень смешного человека, нашего единственного в своем роде… ДЖИММИ КОНВЕЙ!
Аплодисменты были громче, чем я ожидал, а еще раздался свист и одинокий приветственный возглас. Мои органы чувств напряглись, видя, слыша, обоняя — вбирая все вокруг. Конферансье манерным жестом пригласил меня на сцену, и я шагнул из тенистого убежища на беспощадно яркий свет, точно перепуганный кролик, который собирается перебежать шоссе. Конферансье ускакал за кулисы, по-дружески хлопнув меня на прощанье по плечу, словно мы с ним старые друзья. На секунду я даже засомневался: может, мы раньше встречались, а я, невежа, забыл?
Микрофонная стойка колыхалась передо мной, как одинокая травинка на полях сражений Первой мировой. Я поплелся в ее сторону. На ум пришла мысль: да на кой хрен мне это надо?.. Аплодисменты двухтысячного зала стихли, и от меня ждали первых слов. Я подумал о миллионах, сидящих сейчас перед телевизорами, в их числе почти все мои знакомые. И когда аплодисменты наконец сменились наэлектризованной тишиной — примерно то же происходит, когда канатоходец ступает на проволоку, — я подумал: а может, все-таки надо было раньше раскрыть кому-нибудь мой маленький секрет.
Я ни разу в жизни не исполнял юморесок.
2
27, проезд Вязов
Восточный Гринстед
Западный Суссекс
Англия
Дорогой Джеймс!
К этому письму я прилагаю сценарий твоего выступления в шоу «Это твоя жизнь». Понятное дело, не все произойдет именно так — это просто черновик.
Я решил все это записать и спрятать в надежном месте, чтобы ты нашел его уже взрослым, если вдруг забудешь стать преуспевающим, богатым и знаменитым. Ведь большинство взрослых, кажется, упускают это из виду. Потом вдруг вспоминают, смеются и говорят: «Ну да, верно! В детстве я мечтал стать звездой, или футболистом, или кем-то еще», а теперь сидят в каком-нибудь банке, ну как же можно об этом забывать? Само собой, все не могут быть знаменитыми, я же не дурак; мне уже почти четырнадцать — считай, взрослый. Вот вчера, скажем, когда Николас сдавал карты, я дождался, пока он положит все семь, и только потом взял и посмотрел. Но когда я стану взрослым на все сто, и у меня будет автомобиль, борода и так далее, я должен быть как минимум богатым и знаменитым юмористом, актером и артистом эстрады, и поэтому я потрудился все спланировать заранее.
