потому что ветеринар на коленях умолял нас посадить его на диету. К сожалению, у Голиафа есть сверхспособность: он пялится на меня, пока я не растаю. Собственно, в этом они с Истон похожи. Одинаковое выражение чистого, непреклонного упрямства.
– Не-а. – Я присасываюсь к трубочке. Божественно. – Я забыла правила. Напомни, как там ходит эта маленькая коняшка?
– Очень смешно.
– Нет, правда, что это за игра? Королева захватывает Катан[3], минуя золотое по…
– Я не прошу делать то, что ты делала раньше.
– А что я делала раньше?
– Ну, помнишь, когда тебе было тринадцать и ты положила на лопатки всех подростков в шахматном клубе Патерсона, а потом и взрослых? Им пришлось приглашать игроков из Нью-Йорка, которые тоже опозорились. Вот такого мне не нужно.
На самом деле мне было двенадцать. Я прекрасно помню это, потому что папа встал рядом со мной, положил руку на мое костлявое плечо и гордо заявил: «Я не выиграл у Мэллори ни одной игры с тех пор, как год назад ей исполнилось одиннадцать. Не правда ли, она невероятная?»
Но я не поправляю Истон и плюхаюсь на участок травы рядом с клумбой увядающих цинний. Сомневаюсь, что в Нью-Джерси живет хоть кто-то, у кого любимый месяц – август.
– Помнишь, что случилось на показательном сеансе? Когда я чуть не грохнулась в обморок, а ты велела всем отойти в сторону…
– …и отдала тебе свой сок. – Истон садится рядом со мной.
Краем глаза замечаю ее идеальные стрелки, затем перевожу взгляд на мой заляпанный маслом рабочий комбинезон. Мне нравится, что некоторые вещи не меняются. Перфекционистка Истон Пенья, у которой всегда есть план, и ее взбалмошная напарница Мэллори Гринлиф. Мы учились вместе с первого класса, но почти не общались, пока в возрасте десяти лет не стали ходить в шахматный клуб. Истон в каком-то смысле была уже довольно зрелой. С тех пор она почти не изменилась: потрясающая и крайне целеустремленная.
– Тебе правда нравится играть в это дерьмо? – спросила она меня, когда нас объединили для совместной партии.
– А тебе нет? – удивилась я.
– Конечно нет. Мне просто нужны разноплановые кружки. Университетские стипендии сами себя не заработают.
Спустя четыре хода я объявила ей шах и мат и с тех пор безумно полюбила.
Забавно, что Истон никогда не нравились шахматы так, как они нравились мне, но она до сих в них играет. Необычный любовный треугольник, надо признать.
– Ты все еще должна мне за тот сок, так что приходи на турнир, – приказывает она. – Для команды нужны четыре человека. Все остальные либо разъехались на каникулы, либо не могут отличить шахматы от шашек. Тебе даже необязательно побеждать. Вдобавок ко всему это ради благотворительности.
– Что за благотворительность?
– Это важно?
– Конечно. Может, это для правого аналитического центра. Или нового фильма Вуди Аллена. Или, в крайнем случае, какой-нибудь новой выдуманной болезни типа истерии или непереносимости глютена.
– Непереносимость глютена вполне реальна.
– Неужели?
– Еще как. А турнир посвящен… – Истон неистово барабанит пальцами по экрану смартфона. – Не могу найти, но давай начистоту. Мы обе знаем, что ты скажешь да.
Я хмурюсь:
– Ничего подобного.
– Может, ты и не знаешь, а я – еще как.
– Я не такая уж бесхребетная, Истон.
– Конечно. – Она принимается с вызовом жевать свои шарики тапиоки, внезапно напоминая больше медведя гризли, нежели морскую свинку.
Вряд ли она забыла, как в девятом классе уговорила меня стать вице-президентом во время школьных выборов президента, где она, судя по всему, рассчитывала на самый высокий пост. (Мы продули. Причем с отрывом.) Еще был десятый класс, когда Мисси Коллинс распространяла грязные слухи и Истон наняла меня, чтобы я взломала ее твиттер. Не стоит забывать и одиннадцатый класс, когда я согласилась играть миссис Беннет в школьном мюзикле по «Гордости и предубеждению», который ставила Истон. И все это несмотря на мои сомнения и диапазон в пол-октавы. Я бы наверняка согласилась на очередную дурацкую авантюру в выпускном классе, если бы моя ситуация не была такой… скажем так, финансово нестабильной. Именно поэтому все свободное время я проводила за работой в гараже.
– Мы все знаем, что ты не умеешь отказывать, – продолжает Истон, – так что соглашайся уже.
Я проверяю телефон. Еще двенадцать минут перерыва. На улице адское пекло, я подчистую допила свой бабл-ти, а тот, что Истон держит в руках, выглядит невероятно соблазнительно. Медовая дыня – мой второй любимый вкус.
– У меня нет времени.
– Это еще почему?
– Я иду на свидание.
– С кем? С тем парнем, похожим на плотоядный цветок? Или с двойником Пэрис Хилтон?
– Ни с одним из них. Но я обязательно кого-нибудь найду.
– Брось. Так мы хотя бы сможем провести вместе время перед колледжем.
Я сажусь, стукаясь своим локтем о локоть Истон.
– Когда ты уезжаешь?
– Меньше чем через две недели.
– Что? Мы же только выпустились, всего…
– Всего три месяца назад? Мне нужно быть в Колорадо к середине августа, чтобы попасть на ориентацию.
– О. – Это все равно что проснуться после небольшого послеобеденного сна и понять, что за окном уже темно. – О, – повторяю я, слегка шокированная.
Этот момент должен был наступить, но, видимо, я совсем потеряла счет времени, потому что сначала сестра заболела мононуклеозом, потом мама неделю провалялась в больнице, затем заболела другая сестра, и в итоге я взяла себе больше смен на работе. Признаться, мысль, что мы с Истон будем жить в разных городах, пугает. Не было ни одной недели, когда я бы не наблюдала за тем, как она играет в «Дрэгон эйдж», или говорит о «Дрэгон эйдж», или смотрит видео с прохождениями «Дрэгон эйдж».
Возможно, нам стоит подумать о новых увлечениях.
Я пытаюсь выдавить улыбку:
– Похоже, время и правда летит, когда тебе весело.
– А тебе весело, Мэл? – Истон прищуривается, и я прыскаю от смеха. – Несмешно. Ты вечно торчишь на работе. А когда не на работе, то возишь сестер по их делам или мать к врачу. И… – Она проводит рукой по своим темным кудрявым волосам и оставляет их в беспорядке – верный признак, что она раздражена. Пожалуй, на семь из десяти. – Ты была лучшей в классе. Ты просто фея математики и можешь запомнить что угодно! Тебе предлагали три стипендии, одна из которых была в Боулдере, где мы учились бы вместе. Но ты решила не ехать и теперь застряла здесь без какой-либо надежды на светлое будущее. И знаешь что? Это твой выбор, и я уважаю тебя за него, но тебе следует хоть раз позволить себе поучаствовать в чем-то веселом. В чем-то, что тебе действительно нравится.
Я пялюсь на раскрасневшиеся щеки подруги целых три секунды и почти открываю рот, чтобы сказать, что стипендия – это прекрасно, если хочешь учиться, но стипендия не оплатит ипотеку, или лагерь роллер-дерби для твоей сестры, или гранулы с витамином С для похищенной морской свинки. Ко всему прочему, стипендия не поможет избавиться от чувства вины, сидящей у меня в печенках. Почти не поможет. В последний момент я отвожу глаза и вижу время.
Уже 12:24. Черт.
– Мне нужно идти.
– Что? Мэл, ты злишься? Я не хотела…
– Нет, – я посылаю ей улыбку. – Просто мой перерыв закончился.
– Ты только пришла.
– Именно. Боб не в восторге от нормального рабочего графика и идеи баланса между работой и личной жизнью. Лучше скажи: ты будешь допивать чай?
Истон закатывает глаза, но все же протягивает мне свой стакан. Уходя, я сжимаю и разжимаю ладонь.
– Дай мне знать, что там с турниром! – кричит вслед Истон.
– Я уже сказала.
Раздается стон, затем ее голос резко становится серьезным:
– Мэллори!
Я разворачиваюсь, несмотря на то что есть все шансы, что несвежее дыхание босса ударит мне в лицо, когда он будет вопить, что я опоздала.
– Послушай, я не собираюсь заставлять. Но шахматы были для тебя всем. А сейчас ты не хочешь сыграть даже ради хорошего дела.
– Типа поддержки людей с непереносимостью глютена?
Она снова закатывает глаза, и я бегу на работу, смеясь на ходу. Едва не опоздав, хватаю инструменты, но прежде чем успеваю скрыться под кузовом машины, чувствую, как вибрирует телефон. На экране появляется
