занимает свое место, и стол слегка двигается. В поле моего зрения появляется крупная ладонь. Я уже почти готова пожать ее, как вдруг слышу знакомый глубокий голос:
– Игрок номер один шахматного клуба «Маршалл». Нолан Сойер.
Глава 3
Он не смотрит на меня.
Его рука протянута для рукопожатия, но взгляд прикован к доске; и на долю секунды я перестаю понимать, что происходит, где нахожусь и зачем вообще сюда пришла. Даже не помню, как меня зовут.
Нет, подождите. Вот это я как раз помню.
– Мэллори Гринлиф, – я заикаюсь, касаясь его ладони. Она полностью поглощает мою.
Рукопожатие короткое, теплое и очень-очень жесткое.
– ШКП. То есть Патерсона. Клуб. Эм, шахматный клуб. – Я прочищаю горло. М-да. Вот это красноречие. Невероятно эффектно. – Приятно познакомиться, – лгу я.
Он возвращает мне точно такую же ложь:
– Взаимно, – и все еще не поднимает глаз.
Локти уперты в столешницу, взгляд прикован к фигурам, будто моя личность, мое лицо, все мое существо совершенно его не волнуют. Словно я всего лишь продолжение белой стороны доски.
Невозможно. Этот парень не может быть Ноланом Сойером. Может, это не тот Нолан Сойер? Который знаменитый. Секс-символ – что бы это ни значило. Парень, который пару лет назад был первым в мире, а теперь…
Я без понятия, чем сейчас живет Нолан Сойер, но он не может сидеть напротив меня. Игроки справа и слева без стеснения разглядывают его, и я едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть, что это всего лишь двойник. Таких, как этот парень, полным-полно. Офигенно похожий двойник, только и всего.
Это объяснило бы, почему он пришел сюда, а теперь сидит и ничего не делает. Очевидно, эта странная копия Нолана Сойера без понятия, как играть, и вообще он думал, что здесь турнир по маджонгу, а теперь не может сообразить, где его кости…
Кто-то прокашливается. Игрок рядом со мной, мужчина среднего возраста, забивший на собственную партию, следит за моей. Он недвусмысленно переводит взгляд с меня на фигуры и обратно.
Играю я, между прочим, белыми.
Черт… Мне нужно ходить первой. Что же делать? С чего начать? Какую фигуру взять?
Пешка на е4. Вот. Готово. Самый популярный, скучный…
– Мои часы, – рассеянно бормочет Сойер. Его взгляд прикован к моей пешке.
– Что?
– Тебе нужно нажать кнопку моих часов, чтобы я смог сделать ответный ход, – видно, что ему скучно, но вместе с тем он раздражен.
Смертельно напуганная, я чувствую, как краснею, и оглядываюсь вокруг. Не вижу глупых часов, пока кто-то – Сойер – на дюйм не подвигает их ко мне. Они были прямо у моей левой руки.
– Прошу прощения. Эм… Я знала про часы, только забыла. И…
Вот этот карандашик выглядит замечательно. Я бы с удовольствием воткнула его себе в глаз. Он твой? Могу взять взаймы?
– Все в порядке. – Он делает ход: пешка на е5. Запускает мои часы.
Теперь вновь мой ход, и, черт, придется передвинуть фигуры еще не раз. Партия против Нолана Сойера. Это несправедливо. Какая-то пародия на игру.
Может, поставить пешку на d4? После того как он съедает мою пешку, я передвигаю другую на с3. Подождите, что я творю? Я же… Я же не пытаюсь воспроизвести северный гамбит[10], правда?
«Северный гамбит – один из самых агрессивных дебютов в шахматах, – я буквально слышу голос отца. – Ты жертвуешь две пешки за первые несколько ходов, затем быстро атакуешь. Большинство хороших игроков знают, как защитить себя. Если тебе придется использовать этот прием, убедись, что у тебя готов надежный план».
Я фокусируюсь на своем вопиющем отсутствии надежного плана. Что ж, ладно. Я могла бы использовать рвотное ведерко, но вместо этого вздыхаю и безропотно передвигаю слона на середину, потому что чем дальше, тем веселее.
Это катастрофа. Пришлите подкрепление.
Затем я делаю еще пять ходов, еще два и вижу, как Сойер начинает преследовать меня своими королевой и конем, отчего чувствую себя одним из тех жуков, которые случайно оказались у Голиафа в клетке. Придавленной. Расплющенной. Заранее проигравшей. Желудок сжимается – холодное, склизкое ощущение внутри заставляет тратить минуты впустую, и я просто бесцельно пялюсь на доску, пытаясь понять, как выбраться из западни, но ничего не приходит в голову.
Пока внезапно…
Всего три хода – и погибает мой многострадальный, потрепанный в бою слон, но я все-таки выпутываюсь из ловушки. Страх, который я ощутила вначале, постепенно тает и превращается в старое, знакомое ощущение: я играю в шахматы и знаю, что делаю. После каждого хода с силой нажимаю кнопку на часах Сойера и бросаю на него короткий любопытный взгляд, хотя он на меня по-прежнему не смотрит.
Выражение его лица невозможно прочитать. Он непроницаемый. У меня нет сомнений, что он воспринимает игру со всей серьезностью, но со стороны кажется отстраненным. Будто кроме него и ладьи ничего не существует. Он здесь, но в то же время не совсем. Его движения, когда он касается фигур, выверенные, просчитанные, четкие. Я ненавижу себя за то, что подмечаю это. Он выше мужчин, сидящих по обе стороны от него, и я ненавижу себя за то, что замечаю и это. Его плечи и бицепсы обтянуты тканью черной рубашки, и, когда он закатывает рукава, я вижу его предплечья и внезапно испытываю чувство благодарности, что мы играем в шахматы, а не соревнуемся в армрестлинге. Ненависть к себе становится максимальной.
Вечеринка ненависти Мэллори в самом разгаре – и вдруг Сойер передвигает коня. После этого мне приходится заново учиться дышать, поэтому времени ругать себя не остается.
Не то чтобы это неправильный ход. Вовсе нет. На самом деле, это вполне себе безупречное решение. Я вижу, что он замышляет: передвинуть коня еще раз, открыть меня, заставить сделать рокировку. Шах через четыре или пять ходов. Нож у моего горла, и я сдамся. Но.
Но, думаю, в другой части доски…
Если я заставлю его…
И он не уберет своего…
Сердце отчаянно колотится. Я не сдаюсь. Вместо этого выставляю вперед собственного коня, чувствуя, как слегка кружится голова. Впервые за… О боже, неужели мы играем уже сорок пять минут? Как это возможно?
Почему партия всегда пролетает так быстро?
Впервые с начала раунда я замечаю нечто новое, когда смотрю на Сойера. Его напрягшиеся плечи, прижатые к полным губам пальцы говорят, что он все-таки здесь. Играет партию. Со мной.
Ладно, против меня.
Я моргаю, и иллюзия исчезает. Он делает ход королевой. Берет моего слона. Переключает часы.
Я перемещаю коня. Съедаю его пешку. Переключаю часы.
Королева. Часы.
Снова конь. У меня во рту сухо. Часы.
Ладья. Часы.
Пешка. Дважды сглатываю. Часы.
Ладья съедает пешку. Часы.
Король.
Сойеру требуется несколько секунд, чтобы осознать, что произошло. Считаные мгновения, в которые он прикидывает все возможные сценарии этой партии. Я знаю наверняка, потому что вижу, как он поднимает руку, чтобы сделать ход королевой, будто это что-то изменит и у него есть шанс выдержать мою атаку. Мне приходится прочистить горло, прежде чем сказать:
– Шах… и мат.
Только тогда он впервые смотрит на меня. Глаза у него темные, взгляд ясный и серьезный. Он напоминает мне о нескольких важных, но забытых вещах.
Когда Нолану Сойеру было двенадцать, он занял третье место в турнире из-за спорного решения судьи о короткой рокировке. В ответ Нолан широким жестом смахнул со стола все фигуры. В тринадцать он занял второе место на том же самом турнире – и на этот раз перевернул стол. В четырнадцать вступил в конфликт с Антоновым то ли из-за девчонки, то ли из-за отмененной ничьей (слухи разнятся). Не помню, сколько ему было, но однажды он назвал бывшего мирового чемпиона мудаком за то, что тот сделал невозможный ход во время разогрева. Я точно помню,
