– Спать не дает.
– Не бесись.
– Идите вы…
Теткин стул натянулся и опустел.
Отец, перелистнув страницу, продолжил читать.
После завтрака бабушку отвезли дремать на веранду, а охотника оставили одного. «Тататааа, тататааа», – напевал он грустно в ожидании предстоящей казни.
«Та-та-та», – поднимается Ой-дк на свежий эшафот. Прощально дергает руками под тревожный гул толпы: «Таааааа, таааааа». Взлетает звонкой грозой кожаный ремень – и охотник сжимается в ожидании хлесткой боли… Будет ожог.
«На, – вернулся отец и поставил перед ним машинку. – Тебе нравится, да? Смотри…»
Он вставил лист бумаги, покрутил ручку, пока край не показался над клавишами.
«Это А», – пропечатал он пальцем, и запахло сырым тестом.
«Это О», – тяжело прогнулась теткина кровать.
«А это – пробел». Нетронутые простыни в комнате грусти.
Сухой пробел ему не понравился.
«Ну как? Интересно? Играй».
Помилование неожиданным вопросом повисло в воздухе. Толпа разочарованно поникла и расползлась по комнатам. Его похлопали по затылку оставили с машинкой вдвоем.
Они молча рассматривали друг друга.
– Ой-дк, – наконец представился он.
– Я знаю, – кивнул задиристо орган.
– Можно? – вежливо попросил Ой-дк.
– Пожалста, – тряхнул тот белой манишкой.
Охотник глубоко вздохнул и опустил руки на клавиши.
Гость прочистил горло, поплевав на лист чернилами, и неровно запел, постепенно набирая в голосе силу:
«прв..»
«првзкду.._»
«првзкдутфюм. яю»
Орган играл звуками-самоцветами, источая чудные ароматы ванили, клея и жженой резины, вареной сгущенки и свежеокрашенной веранды:
«ё2жа95ро»
«ё2жа95ро.\па-=»
«ё2жа95ро.\па-=фыре54..1,, (;»
– Как называется это? – срашивал Ой-дк, и машинка терпеливо, знак за знаком, объясняла, обогащая его коллекцию имен:
«апое)»
«апоещрлть)»
«апоещрлтьмадвхфхлв-ю.поызк.. датп. Э ахфьфтаФиееееооот.,Ёоо»
В столовую заглядывали любопытные лица, рты ухмылялись, но Ой-дк не обращал внимания. Некогда. Он самый богатый помилованный во всем королевстве безмолвных. У него во владении оказались поразительные звуки. Пронзительные, как семечки красного перца, «Та-та!». Однажды он надкусил такую перчину, и она обожгла ему рот, пока толпа топала от восхищения ногами.
Заразительные звуки, как безудержный грозовой смех от самых пяток.
Та-та!
Ой-дк схватил и повторил все, что услышал. Сверху и до самого донышка. Он устал, проголодался, но ему не терпелось поделиться кружившим голову открытием. Он сполз со стула и направился к отцу.
Отец качался в кресле, утопив взгляд в книге. Он погладил сына за ушами, поцеловал в макушку и продолжил читать мятый детектив. Кровь капала с бумажного корешка, растекаясь на полу чернильной лужей.
«Ну, что, – не сдавался Ой-дк. – Еще есть комнаты».
Тетка, хрустнув кроватью, словно придавив ей ногу, прогнала, криво зевнув мутным блюдцем рта. Даже не взглянула на его музыку.
«Не удивительно», – отреагировал Ой-дк.
Он подсунул листки Потапу, и тот, стряхнув блох с хвоста, облизал ему руки. Принюхался, но ничего не понял. Глупый пес.
Без особой надежды Ой-дк показался в кухне. Вареные раки не двинулись с места. Кухарка похлопала влажной рукой по затылку и выгнала прочь.
«Вот те на, – расстроился Ой-дк. – Глухие, как пробки».
Руки его опустились, и значки посыпались под ноги, обнажив нежность бумаги.
***
– Дело не безнадежно.
Доктор медицинских наук и большого ума человек сидел в удобном кресле напротив.
– Всегда есть надежда, что, возможно, он когда-нибудь заговорит, если у него появится слух.
Лакированный ботинок дергался в такт пишущей машинке, неустанно выбивавшей дробь где-то за стеной.
Отец мальчика, этот не по возрасту и уму одаренный деньгами фермер – одним словом, колхозник, грустил в своем нервозном кресле. Ритмичное покачивание утомляло, и доктор перевел взгляд на полки, уставленные китайским фарфором. «Хорошо живут», – подосадовал он, думая о том, что вкус этому фермеру, скорее всего, достался от покойной жены.
Они задумчиво помолчали, словно соглашаясь с тем, что оба коренным образом не согласны друг с другом. В натянутой тишине стук машинки звучал отчетливее, назойливее.
– Что это? – поинтересовался доктор, умно переводя разговор на другую тему.
– Азбука, – в первый раз за всю беседу улыбнулся хозяин. – Он учит буквы. Ему, кажется, очень нравится.
– Забавная музыка, – слегка поморщил нос доктор.
– Вы так считаете? – оживился фермер. – Я тоже улавливаю какую-то систематичность в этих звуках. Вам так не кажется? Некую образность.
– Может быть, может быть, – доктор сочувственно причмокнул, воздерживаясь от комментариев.
Будучи честным человеком, он сокрушенно признавался себе, что единственной причиной, по которой он посещал этот дом, надо сказать, подозрительный и не вполне располагающий к частым визитам, была хорошая плата за его услуги. Помочь он ничем не мог. Глухота есть глухота. Что природа не дала, как говорится, то не дала. Но если в доме есть деньги, то почему бы и не услужить.
– Может быть, он все-таки что-то слышит? – с мольбой спрашивал отец мальчика.
– Может быть, может быть, – кивал доктор, подсчитывая в уме, сколько еще сможет выжать из этого деревенского олигарха без вреда своему организму.
Сестра фермера была менее доверчивой и более неприятной особой. Что рожа, что задница – один вид. Опасный вид – признавал доктор. Потому старался как можно реже встречаться с ней во время своих визитов.
– Может, смерть Манечки на него так подействовала? – не сдавался отец мальчика. – Может, не с рождения?
Доктор сочувственно молчал.
– Вы знаете, мне кажется, что он что-то да слышит. Ему очень нравится эта машинка. Почему бы? Может, все-таки слышит? – почти со слезами на глазах упрашивал фермер.
– Может быть, может быть, – поддавался уговорам доктор.
– Есть вероятность, что слух еще вернется, – бессовестно врал он, зная, что мальчик абсолютно глух с точки зрения медицины, а потому и с любых точек зрения.
– Все может быть, – удивлялся доктор сам себе, никогда не думавший, что способен так искренне лгать.
Он добросовестно полагал, что его визиты еще понадобятся в этом доме, хотя бы потому, что ему нужны деньги.
– Да чего его лечить?! Глух, как пробка! – орала тетка, скрипя костями кровати, откуда-то из глубины дома.
Отец мальчика растерянно замолкал, и доктору, пусть он и соглашался с женщиной, приходилось начинать заново:
– Дело не безнадежно, конечно. Всегда есть шанс…
В этом месте его ботинок нервно дернулся, едва не выдав холостые порывы нуждавшейся совести.
Глаза фермера оживали.
– Вы так думаете? Вадим Михайлович, пожалуйста, прошу вас… Все, что угодно…
И доктор, напустив задумчивую серьезность на молодое лицо, подбрасывал поленья в огонь надежды:
– Можно попробовать одну методу. Ничего не обещаю, но…
Это «но» дорого стоило, конечно. Собственно, за это «но» и выкладывал толстосум небритый свои взращенные на навозе деньги. О цене они договорились быстро. «Все, что угодно» оставалось в силе, понимал Вадим Михайлович, пока нуждались в его пропитанном сочувствием, убедительном бездействии. В общем, пока не раскусили или не разочаровались.
После беседы просветленный отец провел доктора к дверям столовой, чтобы тот, жертвуя слухом, сам убедился в систематичности бессмысленного стука.
Скрестив под столом ноги, мальчик напряженно и, сказал бы Вадим Михайлович, одержимо хлопал пальцами по кнопкам.
– Да, что-то в этом есть, – соврал доктор, сочувствуя домочадцам.
Возможно, для глухого это тарабарщина имела смысл – так уверенно мальчик бил по клавишам. Но одному богу известно какой и одному ему же ясно, не придурь ли это, как подозревал доктор. Все равно ни черта не слышит. Ну, да чем бы ни тешился…
– Глухарь! – надрывалась из своей спальни тетка. – Хватит барабанить! Задрал уже, недоделанный!
«Согласен», – пробормотал доктор, выходя на крыльцо и облегченно вздыхая. «Тоскливо как тут», – улыбнулся он высокому солнцу. За его спиной тянулось монотонное «та-та-та», подталкивая доктора к авто.
«Тоскливо», – попрощался он.
***
– Да заберите кто-нибудь у него эту машинку!
– Хозяин не велит. Пусть учится, говорит.
– Да чтоб вас всех разорвало! Тупари! Где он?
– Кто?
– Димка!
– А, хозяин поехал зарплаты выдавать. Получка сегодня.
Буря пронеслась по коридору, зло клацнула входной дверью. В серванте передернулись от сквозняка фарфоровые плечики.
