Теперь, когда Ой-дк столько узнал и многому научился, когда у него появилось имя и он овладел голосом, охотник не боялся выходить во двор, покидая обрисованные забором границы замка, и даже ездить с отцом в гаражи, на склады и в стойла, на поля и луга, в охотничьи угодья и на китовьи фермы, в волшебные сады и дикие леса, запредельное далеко и неведомое там.
Несколько раз отец брал его в соседние имения с белым по синему именами д. ЧАША и РАЙЦЕНТР. Неблагозвучие этих мест восполнялось радостью от самих путешествий. Машина прыгала по ухабам и ямам через леса и поля. Ой-дк открывал окно, позволяя упругому теплому ветру хлестать себя по щекам.
«Пяэсокело! Мфй-+эраблив..», – напевал он тихо.
«Пяэсокело! Пяэсокало!» – отвечали ухабы.
«Мфй-мфй», – роняли сосны звонкие иглы.
«Пяэ окело! Мф +эр ли», – неумело вытягивал отец, широко улыбаясь.
В д. ЧАША, протянувшейся вдоль вскинутых берегов озера, словно сковырнутого чьим-то гигантским пальцем, они посещали коровьи дома. Места малоинтересные, больше деловые. Коровы жевали корм, взбивали хвостами воздух. Охотник прохаживался вдоль рядов скучающих глаз и слушал, как медленные, выдавленные из пастей ветра поднимаются под высокие потолки и густеют в высококалорийные продукты коровьей воздуходеятельности. «Отцово хозяйство», – не без гордости понимал он.
Самым приятным в д. ЧАША были конфеты и пряники, которыми угощали Ой-дк. Безмолвно хлопая губами, тщетно потрясая воздух, чашенцы пихали угощения в его карманы. Ой-дк жалел их и спешил выразить свою благодарность, забрасывая карамель в рот. Глухие и, похоже, немощные на бури люди. Даже не могли пробудить какой-никакой ветер. «Им бы у тетки поучиться», – сочувствовал он сладко.
РАЙЦЕНТР был другим. Аппетитным. В чудесном глазированном доме, в розово-лимонной комнате с длинноухими растениями в горшках жила за длинным-предлинным столом волшебная фея. На ее вздернутом носу свернулись кольцами очки, плечи блестели люрексом, а на столе важно шептались толстые стопки бумаг.
«Сколько музыки!» – восхитился Ой-дк, однако органа в комнате не нашел.
– Да вы что, издеваетесь? Какое такое общество? – трясся очарованный отец.
– Народное, на добровольных началах. Я же вам человеческим языком объясняю…
– Сомневаюсь.
Волшебная женщина лучилась медовым сиянием.
– Не шутите, сядьте…
Отец опустился на бархатный стул, Ой-дк присел на кушетку.
– Вышла директива: в каждом районе организовать партию поддержки, в добровольном порядке, поголовно, – пела чудесным голосом фея, слегка покачивая витиеватой прической.
– Нет, это вы шутите…
Отец нетерпеливо заерзал.
– Я своих людей, как скот, ни в какую партию загонять не буду.
– Субсидии урежем.
– Опять двадцать пять!
– А что делать? Думаете, нам легко? Мы, между прочим, уже все члены. Это же формальность. Ну надо отчитаться области, знаете же, что выборы скоро, – улыбнулась волшебница, перебирая наманикюренными пальцами нотные листы.
Ой-дк не сдержался и лизнул шоколадную кушетку. Так он и думал: сладкая. Стены выложены мармеладом, окна пропитаны сгущенным молоком.
– Комедия какая-то. Это как же я людям объясню, что в добровольном порядке они обязаны отдать свои голоса? Чушь! А если не захотят?
– А вы не спрашивайте. Вы же работодатель, – взмахнула она лебедиными руками.
Отец резко поднялся, но закачался на хрупком вафельному полу.
Комната искрилась карамельными огнями, источая заразительные ароматы. «Где же орган?» – никак не мог понять Ой-дк.
– Идиотизм.
– А что делать? Вы же понимаете…
– Ничего я не понимаю!
Отец двинулся прочь, не оборачиваясь, тревожа сахарный воздух.
Ой-дк уходить не собирался. Он удобно устроился, сложил руки и счастливо улыбнулся пряничной фее.
– Здравствуйте. Меня зовут Ой-дк, – представился он.
Зефирное лицо скривилось, будто она съела обеденный лимон. Блестящие плечи передернулись.
– Мальчика своего заберите!
***
Ой-дк взрослел не по дням, а по часам. Он чувствовал нетерпеливый рост волос на макушке, и отец еженедельно возил его к парикмахеру. Пальцы ног пронзали новые носки в считанные дни, а рукава, сговорившись, безжалостно укорачивались. Зато Ой-дк возвысился над кроватью настолько, что теперь сам застилал ее покрывалом. Охотник даже дотянулся до верхней полки серванта, куда прятал тигра при малейшей угрозе своей жизни от фарфоровых когтей. Еще он освоил веник и добрался с ним до оранжереи. Ее давно пора было вычистить от слежавшихся снов.
Он тихо вошел, пряча веник за спиной. Пыль мирно плескалась о ножки стола. Беглые яблоки шептались под седым комодом. Бабушка спала в кресле, уронив голову на плечо, и верная шелковая тапка с помпоном дремала у крохотной ноги.
Ой-дк прокрался к окнам и открыл форточку, пуская осенние ветра в похрапывающую оранжерею. Затем отошел в угол, откуда всегда стоит начинать мести, и слился с тенью.
«Ээх+ прнбм! ххххх», – вдруг ударил ощерившийся веник, и вспугнутый рой пыли взлетел под потолок.
«Ээх+ прнбм! ххххх», – и еще раз!
«Ээх+ прнбм! ххххх», – и вон из комнаты!
«Ээх+ прнбм! ххххх».
«!ххххх».
«!ххххх».
Ой-дк разогрелся, закатал рукава и работал, не щадя ни плесени, ни холода, ни себя. Облака клубились над столом и редели, уносимые ветром в форточку. Битые яблоки испуганной кучкой толпились у двери. Окна аплодировали ссохшимися рамами, сервант чихал, дребезжа мутным стеклом, каминная труба густо сморкалась.
«Ээх+ прнбм!»
«!ххххх».
«Ээх+ прнбм!»
– Эюй! т! – вдруг вскрикнула бабушка, открыв птичьи глаза.
Комната вздрогнула, веник замер в полете.
Бабушка тонко чихнула и закрутила кукольной головой, оглядываясь.
– Это ты, Ой-дк?
– Я, – ответил он нерешительно.
Нечасто случалось, когда бабушка говорила. На его памяти – никогда.
– Напылил, – поежилась она. – Уборку делаешь?
Ой-дк кивнул, опуская веник.
– Давно пора. Иди сюда, побалакаем.
Он сел на табурет.
– Конфет нет? – полюбопытствовала она, причмокивая пустым ртом.
Ой-дк покачал головой.
– Ты принеси – сладкого хочется. Наклонись, скажу что-то.
Он наклонился к ее губам, только чтоб бабушка снова пальнула в ухо этим «Эюй! т». Узкие глаза загадочно сверкали.
– Я собрала чемоданы, – заговорщическим шепотом заявила она. – Уезжаю.
– Куда? – не понял охотник.
– В Эюй! т. У нас там домик. Не бог весть что, но отдельные комнаты и водопровод. А климат какой! Там всегда тепло и кожа молодая и упругая. Там воздух скрепит от густых ароматов и терпких звуков. Там все свои и такие милашки. Даже твой дед там не такой уж болван, как казался. Эюй! т, – горячо шептала она.
– Отцу не говори, – потрясла она пальцем, – а то я тебя не пущу. Приедешь и будешь стоять под дверью.
Ой-дк послушно кивнул. Очень ему захотелось в Эюй! т.
– А где это? – спросил он.
– А ты не знаешь?
Бабушка прикусила бледную губу.
– Придет время – узнаешь. Там трава тянется в сапфировое небо, там нет осени, там ждут меня, ждут, – лепетала она, сонно хлопая веками, пока голова снова не опустилась на плечо.
Вот так дела – обдумывал происшествие Ой-дк. Оказывается, есть сапфировый Эюй! т, где он никогда не был. Даже не знал, где это. Неизвестный остров на карте его мира.
Он потряс бабушку за плечо, но она уже спала. Тогда охотник надел сползшую тапочку на холодную ногу и взялся за веник к разочарованию успевшей присесть пыли.
***
– Что ты хмуришься? Денег тебе мало?
Ой-дк незаметно пробрался в гостиную, сел на табурет и послушно вставил пальцы в уши. Ветра нынче сердитые, с громами, поэтому охотник спрятался за длиннополой скатертью. На столе его ждала тарелка с половинкой лимона, который по настоянию доктора он должен съедать вместе с коркой.
– Помолчи, не понимаешь ведь.
– Я не понимаю! А ты, значит, умный? Зажрался! Денег много, в политику полез! Кому нужны твои идеи? Живем, и ладно! И на том спасибо.
Отец колыхался в кресле, расстраивая взмыленные половицы. Тетка по-рыбьи хлопала губами, гневно плевалась под ноги пустотой. Дурная баба. Но об этом Ой-дк ей не сказал – могла ударить.
– Что ты говоришь, Наташа? Разве мы живем? Мы как под колпаком, ничего не слышим и не видим. Дом без окон, без дверей, полна горница свиней. Не страна, а дом обреченных.
– – Ну и хорошо – спокойнее проживем.
– Нельзя так, как ты не понимаешь… Это нам, может, колхозникам, в глуши этой все равно. А детям нашим?
Кресло остановило бег, и Ой-дк, усердно крутя пальцами в ушах, на всякий случай выглянул из своего убежища.
