«Так дальше дело не пойдет», – осознал Ой-дк, выглядывая из столовой. Толпа любопытствовала, кривила лица и обдувала его затылок сопливыми ветрами, не давая никакой возможности спокойно работать. Ой-дк и орган сердились, путались и сбивались на нечистые ноты.
– Ну что, поедем ко мне? – предложил Ой-дк, потирая немеющие подушечки пальцев.
– А что у тебя есть? – встрепенулся орган.
– У меня есть окно и кровать, – ответил Ой-дк.
– Из какого дерева? Ель, клен, сосна? – любопытствовал гость.
– Не знаю, – растерялся он.
– Не получится, – загрустил орган. – Для лучшего звучания нужно дерево.
Ой-дк приуныл:
– Что же делать?
– Искать, – сказали пуговицы черным по белому.
И охотник незамедлительно начал поиски. С обеденного стола, за которым сидел. Ой-дк походил вокруг, пощупал, прикинул, пройдет ли в дверь. Обхватил ножку и хорошенько налег. Зря. Стоит, как вкопанный. «Нет, – рассуждал он, – обедать на полу семейные не согласятся – поднимут бури и грозы с обильными подзатыльниками». И отказался от тяжелой затеи.
– Ищи, – подбадривал орган охотника.
Ой-дк отправился в путь, повторяя про себя: «Ель, клен, сосна, ель, клен, сосна, ель, клен, сосна…» Он прошел по дому, заглядывая в углы и кладовки, спустился в жаркое подземелье, где в духовке выпекалась дичь с грибами. Все дышало и двигалось: вода убегала вдохами в потолок, полдник вытекал в лужи липкого компота, жареный картофель бубнил горячими пузырями, сковорода злобно брызгала слюной на сгоравшие от страха котлеты. И все беззвучно, как и должно.
Ничего, что можно сдвинуть, не привлекая внимания.
Прогулявшись по коридору, он забрел в смотровую башню, где в трещинах иссохшей крыши поселились бабочки. Как истинный ценитель тишины, он восхитился созерцательным спокойствием чердака и нашедшего здесь убежище времени. Тут пахло забродившим уединением, лекарствами и апельсиновыми корочками.
– Наталья, замолчи. Честное слово, прибью.
Тяжелые от мокрой земли сапоги остались в прихожей.
– Он мне все мозги протарабанил! Голова раскалывается!
– Иди спи. Денег дать?
– А пошел ты!.. Сама возьму.
Где-то хрустнула кровать.
– Валентина Сергеевна, можете накрывать к обеду.
Кухня отозвалась укроповым паром, половицы задергались, кастрюли забегали из подземелья в столовую, роняя густые запахи под ноги проголодавшимся.
Выбор пал на тумбочку с покосившейся дверцей и мутными кругами на макушке. Из дерева: ель, клен, сосна. Охотник дождался послеобеденного затишья, когда, наевшись, домовые расползались по комнатам, прятались от стражи в саду, залитом полуденной ленью, или укатывали на авто в неизвестном направлении, пока дороги не замело вечерним снегом. Он прокрался на чердак и после недолгих уговоров потащил тумбочку к себе.
Тихо и легко не получилось. Тумбочка оказалась неуклюжей, и с ней пришлось повозиться на ступеньках. Но отступать было поздно: полпути пройдено, к тому же она из дерева. Так что Ой-дк тянул, пока толстобокая Елькленсосна колотила его раззявленной от страха дверцей. Она была не только глупой, но и не в меру требовательной. Тумбочка хромала на одну ногу – он подложил тапочки, оставшись в носках. Как только машинка села на крышку, Елькленсосна охнула, больно шлепнув Ой-дк по ноге. Дверца открывалась и била по коленям, едва он нажимал на клавиши. Охотник склеил ее скотчем, но тогда стало тесно ногам.
Все расстроились и устали. Иного выхода не было: благоразумно дождавшись ночной темноты, он перетащил тумбочку обратно на чердак.
Домашние столпились в коридоре, наблюдая за движением на лестнице.
– Что это он? – полюбопытствовала кухарка.
– Ты глянь, какой жук навозный, тащит хлам с чердака! – хохотнула тетка. – Совсем ударился.
– Помолчи, Наталья.
– А не пошел бы ты…
– Наталья, убью.
– Ой, да ладно! Ушла! Позови, как еще выступать будет.
Вслед за ней, удивленно качая головами, разошлись и остальные, оставив долговязого фермера подглядывать из-за дверей гостиной.
После долгих и пыльных поисков Ой-дк и орган сошлись на табурете из прихожей.
***
Как и обещал, доктор вернулся вводить новый метод лечения. Напустив на лицо соответствующую оплаченной цене серьезность, он усадил мальчика с отцом перед собой, насупил брови и замолчал, натягивая струны торжественного предвкушения. «А вдруг, правда, поможет», – подбодрил он себя.
«Прижмите ладони к ушным раковинам», – ловко продемонстрировал сказанное на себе.
Фермер старательно зажал уши. Мальчик, помедлив, робко повторил.
«Теперь побарабаньте тремя пальцами, обеими руками, пожалуйста, двенадцать раз по затылку. Вот так…» – и пальцы его живо забегали по голове.
Это движение мальчик понял сразу. «Надо же, – усмехнулся Вадим Михайлович, – как наловчился тарабанить на своей машинке».
«В ушах может возникнуть шум, сравнимый с ударами в барабан», – складно рассказывал он фермеру.
«Закончили. Теперь снова плотно закройте уши, надавите слегка, вот так…»
Все трое дружно сжали уши.
«И быстро уберите ладони. Слышите гул? Так двенадцать раз…»
Комната затихла, наблюдая за трио, усердно отбивавшим дробь на затылках.
«Теперь переходим к заключительному упражнению „небесный барабан“», – оповестил доктор, с опаской поглядывая на дверь. Ему показалось, что за стеклом промелькнула чья-та фигура. Только стервозной бабы ему сейчас не хватало.
«Вставьте указательные пальцы, – он подождал, пока мальчик и фермер повторили, – и вращаем ими вперед и назад, вперед-назад. Три раза».
Шла увлеченная работа.
«Вынули. Выполнять тоже трижды. Давайте повторим».
Четвертью часа позже Вадим Михайлович убедительно закапывал в натренированные уши фермера теорию нового метода:
– Это китайский массаж. Техника была разработана сотни лет назад. Особенно успешно применяется при лечении больных кохлеарным невритом, но и нам может помочь. Видите ли, в чем дело: в затылочной части черепа находится, выражаясь доступно, черепное покрытие, защищающее мозжечок. Постукивания пальцами в этой области, стимулируют его работу. Эффект массажа наиболее ощутим по утрам, но упражнения стоит выполнять и при сильной усталости, то есть вечером, когда ребенок набегается, утомится. Каждый день. А вращения пальцами и похлопывания ладонями по ушам массажируют барабанные перепонки. Вместе эти упражнения имеют достаточно сильный эффект… – тут он запнулся, так как не мог определиться со степенью достаточности в случае полной глухоты.
– Но на этом мы останавливаться не будем, – сменил он тему. – Мы совместим упражнения с приемом эмульсии прополиса. Ее изготовили по моему заказу. Я покажу Вам, как закладывать турунды в уши ребенка. Вводить эмульсию будете каждые двое суток в течение двух недель без исключений.
Доктор замолчал, потому как, выйдя в коридор, столкнулся с сестрой фермера.
– Ах, это вы, – выдавил он, ничуть не удивившись легкой дрожи в коленных суставах.
Взгляд измученных наукой глаз уперся в самую кромку укушенных перекисью водорода волос. «Хлопья сухой кожи похожи на снег», – зачем-то подумалось ему.
Широкие кулаки утонули в рыхлых боках, не предвещая ответной вежливости. Отвратительная особа. Исключительно неприятная, когда открывает рот. Зловонная стерва. Вадим Михайлович непроизвольно сглотнул и тут же устыдился, как ему показалось, чересчур громкого побега слюны в сжавшийся желудок.
«Хам!» – брызнула кислота на надушенный подбородок доктора. Крейсер уплыл в одну из дверей, хищно раскачивая впечатляющими бедрами.
«Жениться, что ли?» – в каком-то безумном отчаянии и страхе разоблачения подумалось ему.
– Ради Бога, простите! – лепетал растерявшийся фермер. – Не обращайте на нее внимания.
– Ничего, ничего, – торопливо ответил Вадим Михайлович, выгоняя из головы жуткие образы. – Пойдемте, приготовим турунды.
***
С тех пор как машинка переехала к охотнику, комната скуки превратилась в зал пения. Ой-дк садился на край постели, придвигал табурет, и начинались занятия. Он добросовестно изучал голоса клавиш, аккорды знаков и тональности бумажных листов, запивая их молоком. Он пробовал силы в простейших этюдах, уверенно подбираясь к вальсам и чардашам.
Уроки так захватывали, что Ой-дк уже не мог вспомнить, когда последний раз ходил в апельсиновый шкаф. Не мог, потому что не вспоминал. С каждым днем горизонты его познаний расширялись, впуская новые звуки и впечатления. Клавиши то выстукивали неровную дробь по вечерним теням бессонного сада, то брызгали мыльной водой, то хрустели стеклом под тяжелыми сапогами или галдели черной стаей над убранными полями.
