— Чамастак, для Баху покрепче сделай чай! — крикнула ей хозяйка.
На пороге показалась старуха, морщинистая и загорелая, в черном чохто, мешкообразном платье и шароварах. Женщины указали ей пальцами на прибывшую внучку. Внучка, простоволосая и слегка растерянная, сидела в углу, теребя пайетки на черной кофте и поглядывая на сноровистых сверстниц.
— Вай, диляй, гьание ячIе, эбельул,[7] — протянула старуха и, приблизившись, принялась обнимать ее, смущая и забрасывая вопросами.
— Бабушка про учебу спрашивает, Бикá, — стали переводить девушке.
— Наш язык не знает она, — оправдывался чей-то голос.
— Мои тоже не говорят. Я им на своем, они на русском, — произнесла одна из собравшихся.
В это время вернулась Чамастак с одним стаканом на подносе.
— Баху крепче надо.
— Дильа абчIи, я же говорила, — нахмурилась хозяйка, доставая шумовкой из кипящей воды вареные хинкал с молозивом.
— Честно говоря, — возмущенным полушепотом обратилась Манарша к окружающим, — Баху ведет себя, как ханша. На всех мавлидах всегда она главная, на всех зикрах всегда она читает. Очень любит «лиля» заводить, и кушает за троих! Она в эту миску с хинкалом сейчас чуть сама не упала, я говорю!
Женщины тихо засмеялись.
— Вот ты даешь, Манарша!
— А что, неправда что ли? — возразила та, распуская улыбку во все белое лицо.
— А где Урузма? — вдруг спросила хозяйка.
Женщины засуетились. Старуха заговорила на аварском о том, что Урузма сегодня непременно обещала прийти попеть «лиля». Кто-то предложил отправить за Урузмой девочек и те, возбужденно шепчась, пошли к выходу. Наиду подняли с места и послали вместе со всеми.
2
— Только поскорей! — крикнул кто-то — скоро опять зикр начнется!
Туман почти рассеялся. Верхушки гор очистились еще не до конца и выглядывали из белого неба темно-зелеными пятнами. Во дворе вдоль окон стояли длинные деревянные скамейки, где сидели соболезнующие мужчины.
— Быстро идем, а то смотрят на нас, — говорили девушки, оглядываясь друг на друга.
— Ты меня знаешь? Меня Эльмира зовут, — сказала смуглокожая, оглядывая Наиду с ног до головы, — я тебя на Арсенчика свадьбе видела, ты еще в красном платье была.
— Наверное, — улыбнулась Наида.
Когда вышли за ворота, Эльмира насмешливо обернулась к девушке, резавшей помидоры:
— Саида, там твой жених сидел.
— Завидуешь? — улыбнулась Саида.
— А платье выбрали? — спросила ее Бика, откидывая назад длинные волосы.
— Такое саулское платье! — зажглась Саида. — Кофейное, за 150 тысяч взяли, с японским шлейфом. Здесь, короче, корсет, здесь — ручная вышивка, жемчуг, сваровски, туда-сюда. У меня подружка когда замуж выходила, она в Москву ездила за платьем, но там таких шикарных нет, как в наших салонах. Купила лажовое, без шлейфа. Жених оплатил.
— Да, у некоторых женихи и машину сами оформляют, — мечтательно затянула Бика. — А прическу знаешь где делать?
— В «Карине» думаю, у Зумруд.
— У Зумруд не делай, — покачала головой Бика. — Она всем одинаковые делает, на лицо не смотрит. И знаешь, что я тебе посоветую? Татуаж губ.
— Не-е-ет, больно же, Бика!
— Тебе укольчик сделают, больно не будет, не верь! — начала Бика, но низенькая Чамастак шикнула:
— Не кричите, вы же на букIон приехали! Твоя косынка где? — обратилась она к Бике.
— А я на мавлидах не сижу, мне можно без косынки, — пробурчала Бика.
— Слышите, что она говорит? — поразилась Чамастак, всплескивая руками.
Наида прервала ее:
— Кто такая Урузма?
— Первая жена Хасана, мунагьал чураяв. Она с ним только год прожила, еще до войны.
— А почему так мало?
— Не нравилась ему. Родители его жениться заставили. Он чуть-чуть пожил с ней, а потом отослал.
Наида скользила по мокрым после дождя камням, цепляясь за стены с высеченными кое-где спиралями и арабскими надписями. В старой части села все дома сливались в одну единую каменную крепость с узкими улочками и арочными переходами. За дверными провалами необитаемых жилищ просвечивали длинные срединные столбы, черные от многовековой копоти. Урузма жила в одной из трехэтажных башен с маленькими не застекленными окошками и плоской крышей, которую она укатывала бетонным катком.
Сюда — позвала Чамастак, и они поднялись по ступеням в просторную темную комнату с большими деревянными ларями по углам. Под потолком висели сушеные пучки зверобоя, полыни и крапивы, на стенах — деревянные ящики для кухонной утвари с унцукульской резьбой.
Урузмы не было.
— Может, в поле пошла? — тяжело выдохнула Эльмира.
— Сегодня не могла она пойти, сегодня третий день, — откликнулась Чамастак.
Вышли. Плоские, кое-где провалившиеся крыши уходили вниз по склону. Чуть ниже белели новые постройки с огородами. Внизу шумела река, а напротив, вынырнув из-за тумана вставала высокая лесистая гора.
С соседней крыши за ними наблюдала похожая на монахиню старушка в черном чохто.
— ГьурчIами![9] — обратилась к ней Чамастак на аварском. В ответ старушка охотно заговорила и, расспросив подробно про всех девушек, кто они и чьи, и откуда приехали, сообщила, что Урузмы сегодня не было с раннего утра.
Постояв в нерешительности, девушки отправились назад. Бика, обиженно шла впереди, теребя свои пайетки, когда прямо перед ней, на землю повалился осел и стал с ревом вертеться спиной в пыли. Бика пронзительно взвизгнула.
— ГIабдал,[10] — крикнула Чамастак.
— Чего? — не поняв ругательства, спросила Бика, еще не отойдя от испуга.
Эльмира засмеялась:
— Пойдемте, еще поищем Урузму. Может, она на кладбище?
— На кладбище ей сейчас нельзя, — ответила Чамастак, — нет ее там.
— Значит, в поле все-таки, — упрямо настаивала Эльмира. — Вон они, ходят.
И указала на гору.
Приложив ладонь козырьком ко лбу, Наида увидела, как по горным тропкам спускаются две маленькие согнутые женские фигуры с огромными стогами сена на спинах.
— Это Абасиляй и Каримиляй, — сказала Чамастак, прищурившись. — Это не Урузма.
— Ой, пойдемте тогда назад, — заныла Бика, стряхивая с юбки поднятую ослом пыль.
— Да, — согласилась Эльмира. — только надо через магазин пойти. Вдруг, она там.
— А дети у нее есть? — неожиданно спросила Наида.
— Нет. И братьев-сестер тоже нет. Ее отца убили, когда она родилась только.
— Кто убил?
— Двоюродный брат. Урузмин отец же есть, он был ученый человек. Коран знал. Он себе в доме даже дырку сделал в стене, высовывал оттуда голову наружу и так читал Коран, чтобы светлее было. А уши глиной залеплял, чтобы шум не мешал. Ну вот, это, и когда умер его дядя, ему предложили ясин читать и другие молитвы на могиле. Несколько ночей он должен был на кладбище ночевать. А двоюродный брат его тоже немножко знал Коран и тоже хотел читать, но его алимы не пускали, потому что он был нечистый. Ему только 15 лет было — из-за этого. И, это, один раз даже подрались они двое на могиле. Но тут голос из могилы раздался и остановил их. Урузминому отцу от души завидовали, потому что он был ученый. Начали эти враги натравливать на ученого этого пацана, двоюродного брата. И мальчик его убил, в конце концов. Воткнул нож и побежал через все село прятаться у врагов.
— И судили его?
— Судили, только семья Урузмы мстить не стала. Маслиат[11] сделали. Он в село вернулся через три года, надел белую простынь и пошел к Урузминой матери и братьям. Лег на землю, положил ей в руки нож и говорит, типа, я твой къурбан[12], убей меня. Но она его простила.
Девушки дошли до магазинчика, у которого стояла высохшая золотозубая женщина с завернутой в лепешку халвой — даром для соболезнующих.
— Яхарай?[13] — обратилась к ней Чамастак и они, отойдя в сторонку, заговорили на аварском.
— Вай Алла-а-а, как мне надоело здесь, — протянула Бика, доставая мобильник и вертя его в руках.
— Фотки покажи, — подскочила к ней Саида. — Аминка здесь какая красотка! Мамина!
— СубханАллах[14], красивая, — согласилась Бика.
— Уя, это Баришка что ли, из Педа? — спросила Эльмира, тоже взглядывая на экранчик изящного телефона.
— Да, это мы фоткались, когда мелирование модно было.
— А ты что с ней общаешься? — возмутилась Эльмира, задирая смуглые руки. — Ее знаешь, как на телефон засняли? Я сама всю запись не видела, но у всех пацанов этот ролик есть. Русик мне даже кусочек показывал, где она в парке голая сидит, лицо прячет.
— Да ты что! — поразилась Бика. — Это из-за этого она в Кизилюрт переезжает?
— Ее там тоже не оставят, — усмехнулась Наида.
