Аликс вдруг испытала страстное желание увидеться с братом. Еще есть их младшая сестра Утрата[3] — ее она тоже три года не видела. А ведь это целая дистанция — между возрастом в двенадцать лет и в пятнадцать; разве она хочет, чтобы сестра выросла ей чужой?
С дедушкой Аликс виделась два-три раза в год, когда он приезжал в Лондон. Какой бы ни стала она умной, энергичной, самостоятельной — это не сделало ее бессердечной. Он ей писал, подробно рассказывая обо всем, уведомляя о прибытии, а затем вел обедать в один из своих излюбленных ресторанов — тихое старомодное респектабельное место, где официанты двигались бесшумно и благопристойно, а еда была основательной, красиво сервированной, дающей ощущение надежности и комфорта.
Весной они вместе отправлялись на неделю в Германию. В молодости он много времени провел в этой стране и там же учился. Дедушка хотел, чтобы его дети и внуки говорили на этом языке, и нанимал им немецких гувернанток и учителей. Он неодобрительно качал головой по поводу нынешней ситуации в Германии — кислом плоде Версаля[4], как он ее называл. Аликс с удовольствием вкушала эксцентричное обаяние Берлина в компании молодых родственников друзей дедушкиной молодости. Она надеялась, что ему невдомек, насколько отличаются ее ровесники от тех серьезных, дисциплинированных граждан, которых некогда так хорошо знал он, — впрочем, дедушка всегда имел свойство не замечать того, чего не мог изменить. Аликс любила его, но сознавала, что ее мир, пути и представления этого мира были для него закрытой книгой — да и слава Богу! Как дедушка обрадуется, если она в этом году появится в «Уинкрэге»! На днях она разорвала, прочтя наспех, пришедшее, как обычно, в конце года мечтательное, ностальгическое письмо от него. В письме был чек на щедрую сумму и говорилось, как сильно дедушке будет не хватать Аликс на Рождество.
Это было глупо. Просто такой период года, с его навязчивостью, нарочитой сердечностью, — бестолковая сентиментальность рождественской поры.
Конечно, она не поедет на север. Дурацкая мысль.
Мысль, которая вообще не пришла бы Аликс в голову, не столкнись она с Сеси во время предпраздничных покупок в универмаге «Хэрродз». С Сеси Гриндли из «Гриндли-Холла», поместья их ближайших соседей по Уэстморленду, одной из своих старых подруг.
Аликс обрадовалась ей больше, чем ожидала, — ее такой знакомой улыбке, глазам, весело поблескивающим из-под круглых очков, копне светлых волос, стремящихся выбиться из узла. Сеси была из прежней жизни, когда Аликс, безрассудно оборвав старые связи, ринулась очертя голову в сумасшедший, беспорядочный круговорот. А вот теперь была благодарна, что осталась какая-то частица человеческих отношений, которую она не отвергла и не растоптала.
Последние несколько недель, думала Аликс, оглядываясь на те утомительные, бессмысленные дни, побудили ее страстно пожелать тепла простой, искренней дружбы. Дружбы, а не бездумного стремления скоротать одиночество — днем или ночью. Телефонная книжка, в какой-то момент ставшая ее библией, до отказа набитая фамилиями и телефонами людей, которых она теперь больше не желала ни видеть, ни слышать, лежала на письменном столе.
Аликс до сих пор не понимала, почему, проснувшись однажды утром раньше обычного — неприятно разгоряченная, с ощущением похмелья, — испытала слепящую ненависть к раскинувшемуся рядом человеку, к свешивающейся с кровати мужской ноге. Он был ничем не хуже иных — пожалуй, даже приятнее, потому что безобиден и не лишен обаяния. Но главное — годился устранять одиночество, хоть на несколько мгновений страсти отнимать у ночи ее отчаяние и безысходность.
Внезапно Аликс не захотелось его больше видеть. Она дернула за ногу, побросала в него одежду, выставила вон из своей квартиры. Вернувшись вечером с работы, сорвала со стены телефон, отсоединила дверной звонок и долго отмокала в ванне, читая детские книжки, купленные в перерыв: вроде «Алисы в стране чудес» и других, что любила в детстве.
Она надеялась, что это настроение пройдет, вскоре ее потянет в прежний круг — но этого не случилось. Вся их веселость показалась болезненной, жизнерадостность — бесцельной и пустой, карусель вечеринок и ночных клубов — бессодержательной, изысканность — наигранной и мнимой. Она была как змея, сбросившая кожу и ожидающая, в какие новые узоры сформируется ее чешуя. Аликс подолгу лежала в ванне, пила очень мало, отказывалась от всех приглашений, сворачивала за угол или заскакивала в магазин, чтобы избежать встречи с теми, кто были ее сотоварищами последние месяцы.
И вот теперь объявилась Сеси, улыбающаяся, как прежде. Аликс испытала угрызение совести от того, что забросила старых друзей. Да, оторваться от семьи — прекрасно, но Сеси-то к ее семье не принадлежала. Аликс знала, что та живет в Лондоне, проходит стажировку в одной из крупных больниц, но не предпринимала усилий, чтобы встретиться.
Она предложила подруге пойти в кино.
— В «Одеоне» новый фильм с Кэри Грантом. И с Беттиной Бранд. Очередь, наверное, на весь квартал.
— Ничего страшного, — отозвалась Сеси. — Преодолеем очередь и посмотрим.
Программа оказалась хорошей — с мультфильмом и кинохроникой перед фильмом. Они нашли мультик очень забавным, хотя беззаботное настроение было порядком подпорчено неприятными кадрами о массовом митинге в Берлине.
— Маршируют хорошо, в этом им не откажешь, — сказала сидящая позади женщина.
— Немного дисциплины не повредило бы и нашим бездельникам.
— Этот Гитлер будто лает. Гляди, как надрывается и вскидывает руку. А его усы — ты видела что-нибудь глупее?
— У меня от него мороз по коже. И от всех этих в форме, которые без конца шастают туда-сюда.
— Тсс…
Кадры с герром Гитлером, выступающим на митинге, уступили место пышущим здоровьем немецким красоткам в оздоровительном лагере нацистской организации «Сила через радость», которые синхронно махали шарфами, выписывая в воздухе одинаковые фигуры, а затем — группе членов гитлерюгенда, которые с непомерными пивными кружками в руках расслаблялись на деревянных скамьях бывшего бревенчатого постоялого двора, на фоне одетых в снежные шапки горных вершин.
— Ну наконец-то, — усаживаясь поудобнее, произнесла Сеси, когда смолкли торжественные аккорды, занавес закрылся и вновь раздвинулся, а на экране появилась долгожданная заставка киностудии «Метро-Голдвин-Майер» с рыкающим львом.
Поздно улегшаяся спать, истомленная бессонницей, Аликс лишь перед самым рассветом забылась беспокойным сном. В результате едва-едва успела на службу в срок — вписав свою фамилию в журнал прибытия за минуту до девяти. Дежурный в приемной бросил на нее кислый взгляд — он-то надеялся на сей раз ее поймать.
— Спасибо, мистер Миллсом, — бодро проговорила она и, презрев древний лифт в центре лестничного колодца, припустилась пешком по трем этажам, к своему кабинету в машинописном бюро.
Впрочем, «кабинет» — слишком громкое слово для закутка, выгороженного из чулана, где едва хватало места для маленького письменного стола, стула и шатающихся книжных полок. На полках разместился набор устаревших инструкций, остроумно заткнутых туда другими сотрудниками, энциклопедический справочник (существенно важное пособие, всегда разыскиваемое и оперативно водворяемое на место), словарь 1912 г. (более современную версию взял на время кто-то из копировального отдела, да так и не вернул), потрепанный экземпляр «Анатомии» Грея[5] (незаменимый при обслуживании выгодных клиентов-фармацевтов с их скучной продукцией «от всех недугов»), альманах Уиздена[6] за прошлый год (откуда взялся — необъяснимая загадка), словари цитат и пословиц (охраняемые почти также тщательно, как «Тезаурус» Роджета[7]) и несколько отброшенных за ненадобностью бульварных романов, взятых в библиотеке сотрудниками машбюро в тусклые, пасмурные дни и теперь пылящихся здесь за неимением иного пространства.
Утренняя спешка с отчетом для компании желудочных средств «Изи-Тамз» — «…против болей в печени, которые отнимают вкус у нашей жизни…» — к обеду со срочной работой было покончено, и без десяти час Аликс стояла в телефонной будке на углу улицы.
Сначала она попыталась позвонить Эдвину в студию — если повезет, не придется звонить в «Уинкрэг». Она сняла трубку, набрала номер оператора и попросила по межгороду Лоуфелл. Последовала долгая пауза, звуки щелчков, оператор попросила ее опустить монеты. В трубке послышался до боли родной голос ее близнеца:
— Аликс?
— О Эдвин! Да, это я! Хотела спросить… Это правда, что озеро застывает?
— Схватывается отлично. Еще несколько дней такого мороза — и мы встанем на коньки. Все клянутся, что нет никаких признаков изменения погоды. Давай приезжай, неужели ты не можешь оторваться от блеска лондонских огней?
