– Стоять!.. Стоять!.. – разлетелись два грозных голоса этажом ниже.
– Стоять!.. – прилетело снизу к ним в подмогу.
Солдат дёрнулся в сторону квартиры, ступни скользнули по бетонному полу, и он снова чуть не упал, успев подумать, что вроде бы не пил спиртное, а заносит. «Куда, куда?» Он вертел головой, глаза судорожно метались от окна к дверям и обратно. А слева – третья дверь! Ещё одна комната! Виктор рванул туда: дверь закрыта на ключ. Он подёргал ручку, собрался выбить замок и с опозданием вспомнил, что в углу окна спальни, когда читал кровавую надпись, успел узреть металлическую лестницу, ведущую на крышу.
– Стоять!.. Руки в гору!
В лицо Солдата метились два ствола коротких автоматов, чем-то напоминавшие «узи», и очень быстро приближались.
– Не стреляйте, не стреляйте! – крикнул он и непонятно для самого себя тут же схватил табурет и нанёс омоновцу под шею неслабый удар, который пошатнул надвигающееся тело; короткая автоматная очередь прошлась по стене. Виктор схватил второго омоновца за сжимающие автомат ладони, надеясь вырвать или вышибить, ударил каблуком под колено, чтобы опрокинуть. Боковое зрение уловило, как ещё один врывается во входной проём. Солдат понял, что с этими «медведями» ему не справиться, его попросту сейчас нашпигуют «стальными огурцами»; что есть мочи он лягнул омоновца от себя, развернулся и рванул в комнату, где кверху ногами с перевёрнутыми яйцами и пришпиленный к стене болтался нынешний муж его бывшей жены. Виктору было противно так думать, но жену-то он до сих пор любил, а этого козла ненавидел: это он увёл у него любимую женщину.
И пока он ураганным ветром пересекал комнату к балкону, чувствуя макушкой, как злобные металлические осы вот-вот пронзят спину, голос зла посоветовал: «Не кипишуй, приятель, остынь, помедленнее. Отрежь чужие яйца своим большим ножом и засуши на память. Потом сдашь в ломбард».
– Да пошёл на хер! – заорал Солдат. Когда перед балконной дверью на мгновение обернулся, омоновец уже влетел следом и его палец был готов надавить спусковой крючок. – Не стреляй! – закричал Виктор в последней надежде. Он не помнил, как схватил гладильную доску и, перед тем как сигануть за окно, разметал ею стёкла; словно в замедленной съёмке перепрыгнул перила, перевернулся на лету и ухватился пальцами, порезав все ладони о стеклянные зубья; скользя ступнями туфель об бетонные стенки балкона, быстро переместился к лестнице, оттолкнулся и прыгнул.
Пули яростно прожужжали над макушкой.
Ладони уцепились за металлические столбики; зубы клацнули, прокусили до крови язык; во рту появился металлический привкус; подбородок ударился об лестницу, чуть не сломав челюсть. Солдат на секунду застыл, стараясь отдышаться, вытянул язык, с которого свисла тягучая слюна. Но, естественно, собраться с силами ему никто не позволил. Омоновец вылез из окна почти на половину тела, вскинул автомат перед глазами. Чтобы быстро спуститься, Виктор прижал ладони и ступни к боковинам, собираясь съехать. Он уже почти заскользил, но мизинец вошёл в отверстие из-под болта – и откуда оно здесь взялось?! – едва не сломался. Пришлось поставить ногу на лестницу, чтобы вытащить палец. Ступня скользнула. Солдат потерял равновесие, резко осел на полкорпуса, ударился пахом о ступень. Ладони сорвались, отцепились, и он опрокинулся, лишь невероятным везением остался болтаться на одной согнутой коленке. Проделав акробатический трюк, Виктор перевернулся и встал на ноги; взгляд метнулся наверх. Омоновцы не собирались оставлять его в покое, целились, чтобы открыть огонь. Солдат спешил, но решил больше не пробовать скользить, часто засучил ногами по ступеням. Грохнула короткая очередь, пуля ударилась о металл рядом с ладонью. Виктор вздрогнул и снова сорвался, спиной полетел к земле. Он успел лишь подумать, что с шестиметровой высоты люди тоже разбиваются. Крыша дома, балкон с омоновцами очень быстро отдалялись. Удар об землю вышиб дыхание, все рёбра грудной клетки как-то подозрительно хрустнули, а затылок чуть не раскололся об камень и не разметал мозги по округе, на траву брызнула кровь.
Солдат лежал, пока глаза не посетило зрение, а голову – ясность ума. Непонятно для себя он почему-то медлил, не решаясь вскочить на ноги и побежать, глазами искал балкон, где по нему должны открыть огонь омоновцы, но их не было видно. Только он успел подумать, что сейчас могут подбежать другие, наверняка ещё остались на улице в засаде, как в квартире, из которой он только что бежал, началась дикая пальба. На улице вечерело, и вспышки от автоматных очередей выбивались в оконные проёмы.
– Это ещё что?
Стёкла кухонного окна выплеснулись на улицу, сразу за ними с длинным воплем «а-а-а» вылетел омоновец. Виктор еле успел откатиться, иначе острые куски воткнулись не в землю, а ему в глаза, щёки, губы, – и бедный омоновец в своём обмундировании раздавил бы ему череп как тяжёлый молот сладкий гранат, где вместо сока – кровь. От удара и хруста с какими воткнулось тело в клумбу, Солдат зажмурился, потом быстро подполз к голове несчастного, который был без головного убора: Виктор не помнил – был ли он до этого в шлеме или в чём-то другом.
– Кто тебя так, друг? – тихо спросил Солдат. Тело разбившегося вздрагивало, изрыгало изо рта на лоб густую кровь, широкие глаза непонимающе бегали. Виктор посмотрел наверх, но в ответ принеслась полнейшая тишина, только высоко в небе пронёсся копчик и далеко над крышами сверкнула зарница. Омоновец часто задрожал. – Не умирай, друг. – Ладонь Солдата потормошила плечо. – Мне теперь вообще хана. Не умирай… – Виктор огляделся, подумал: «Куда люди все делись?» Взгляд омоновца застыл, в зрачках отражались облака, тело перестало вздрагивать, подбородок припал к плечу. – Черти драные, теперь за тебя на меня устроят охоту. – Солдат ещё раз осмотрелся, обречённо покачал головой и, обняв собственные рёбра, хромая поплёлся восвояси.
2
Холодный ливень стоял стеной. Земляная дорога извивалась между частных заброшенных домов, смешивала на себе грязь и глубокие лужи; тёмные провалы окон, во многих местах забитые серыми досками, оскалили стеклянные зубья,
Молния разрезала темноту неба, высветила по бокам искривлённые стволы деревьев, кустов и озирающегося одинокого путника. Серость и убогость заброшенной деревни взорвал раскат грома. Виктор наморщил нос и машинально пригнулся.
– Так и барабанные перепонки лопнут. – Он шлёпал по лужам, уже не обращая внимания на их глубину: всё равно промок как промокашка, утонувшая в чернильнице. В носках между пальцами перекатывалась грязь, в туфлях хлюпало, сильно натёрло пятки. Солдат шмыгнул носом, ладонью скинул новые капли с лица и поправил капюшон дождевика. В полнейшей темноте тяжело сориентироваться, тем боле не появлялся здесь три года: позабылось. Он остановился, снова шмыгнул носом, потекли сопли: кажется, успел простыть. От холода зуб на зуб не попадал, хотя днём была почти тридцатиградусная жара. Виктор ждал, когда новая молния осветит небо и, естественно, дорогу, чтобы увидеть переломанный электрический деревянный столб, по нему он выйдет к нужному дому. Провода здесь давно сняли металлисты и сдали как металлолом. Не только провода – всю узкоколейку, проходившую сквозь заросли орешника.
– Да, орешков бы не мешало пощёлкать. Ничего, сейчас всё будет. – Хотя Солдат никогда не мучился из-за голода. С четырнадцати лет он начал лазить по всевозможным походам: месяцами пропадал в тайге, несколько раз проезжал на велосипеде всю Россию – от Абхазии до Владивостока, ходил на тысячи километров вдоль трасс, намеренно ничего не ел: смотрел сколько дней выдержит без пищи и сколько километров пройдёт. Его рекорд был месяц без еды. Правда, можно было и подольше не питаться: тонкий жирок под пупком так весь и не сходил, но этого было достаточно, чтобы понять в каком количестве и на каких расстояниях делать схроны – на всякий поганый день. Вот он, этот день, и настал – нежданно-негаданно. Виктор давно вывел для себя собственную философию, состоящую из разных правил, где на первом месте стояла безопасность: зачем тебе думать о хлебе насущность, если завтра ты попросту сдохнешь? Не то чтобы он был параноиком, но его заводило всё таинственное и он всегда это искал: так сказать, на свою голову приключений. Он с детства хотел попасть на войну – повоевать. И повоевал: ему понравилось. Такого чувства свободы он никогда не испытывал. И там друзья – становились настоящими друзьями, про которых лишь пишут в книгах.
