центром, он произвел на всех положительное впечатление. Ни шума, ни бахвальства им проявлено не было. Его познакомили с положением дел у нас, что он внимательно выслушал. В дальнейшем были обсуждены некоторые вопросы о том, как наладить связь и информацию между командованием и губсовнаркомом, как поставить дело с печатью. У всех настроение поднялось. Еще было не поздно, чтобы подготовиться к защите Уфы, хотя с фронта сведения поступали не особенно утешительные. Между тем мы энергичного сопротивления противнику не оказывали: не успев соприкоснуться с ним, все отступали и отступали, ограничивась только работой подрывных отрядов. Отряды, сформированные наспех, из добровольцев, посылались на фронт, но от них толку никакого не было. Нередко они бросали оружие еще по пути, а если доходили до фронта, то при первом же столкновении с врагом бежали. Были и такие случаи, что поступали в Красную армию специально с целью получения обмундирования.
Случалось мне, как секретарю парткома, бывать в штабе военрука Махина за информацией для комитета и для печати, он беседовал со мной всегда очень внимательно и серьезно, но жизнь в штабе шла, по-видимому, беспорядочно, — при мне же Махин не мог добиться требуемых сведений. Так продолжалось с неделю. Ознакомившись с делами на месте, Махин выехал на автомобиле на фронт и — не вернулся. Очевидно, ему было достаточно и недели, чтобы «наладить» нашу военную оборону. Он втерся к нам с заранее обдуманным намерением как провокатор, с целью предательства и проделал это очень удачно. Не торопясь, внимательно ознакомился с нашими военными и другими делами и уехал командовать войсками учредиловцев. Предательство Махина не было единственным»[210].
Лидер уфимских эсеров А. Шеломенцев отметил, что «июнь месяц уфимская организация существовала нелегально, подготовляясь к активному свержению большевиков и выполняя некоторые поручения Махина. Военный штаб и военное начальство… состоит в большинстве из белогвардейцев и авантюристов»[211]. Неудивительно, что о периоде конца июня секретарь уфимского губкома РКП(б) Г.Н. Котов вспоминал как о времени подготовки к эвакуации: «Возможность защищать Уфу все уменьшалась, а контрреволюция чуяла это и все смелела. Нужно было готовиться к отступлению; оно было возможно в двух направлениях — на пароходах по реке Белой, на Бирск и на Каму и в горы. Пароходы уже приспособлялись, и часть их загружалась»[212].
За время пребывания на руководящих постах в Уфе Махин изменил оперативный план штаба и захватил важные документы. Свой переход на сторону противника он совершил, когда, по некоторым данным, уже было издано постановление о его аресте и даже расстреле[213]. Впрочем, последнее представляется маловероятным.
30 июня в Уфу прибыл командующий Восточным фронтом М.А. Муравьев. Есть данные о том, что на объединенном заседании губисполкома и горисполкома именно он выдвинул идею генерального сражения под Чишмами, а затем и обороны на подступах к Уфе и в самом городе[214]. Под давлением Муравьева местные руководители поддержали эти предложения. До сих пор считалось, что Махин якобы добился пересмотра этого плана и, возможно, сыграл свою роль в том, что в итоге разрешено было взрывать только мосты, длина которых не превышала десяти саженей[215].
Однако документы свидетельствуют, что к этому времени Махин покинул Уфу и не мог участвовать в обсуждении. По некоторым данным, он уехал еще 27 июня. Тот факт, что ко времени приезда Муравьева Махин уже бежал, подтверждается телеграммой Муравьева, направленной 30 июня Троцкому: «Революционный совет в составе Муравьева и Благонравова находится в Уфе, здесь организуем оборону. Назначенный товар[ищем] Кобозевым военрук Махин, командующ[ий] войсками вместо назнач[енного] вами Яковлева, сбежал со всем оперативным штабом. Положение угрожающее, вследствие бездеятельности местного совета и бунта некоторых лиц, не имеющих отношения [к] делу военному. Надеемся исправить положение. Несмотря на многие директивы, войскам приказано перейти в наступление. Для поднятия наступления мобилизуются все преданные советской власти. Уфа дорого достанется противнику. Оренбургская группа ожесточенно борется с врагом, которому после трехдневного боя удалось с громадными для него потерями занять Бузулук»[216].
Г.Н. Котов описал приезд Муравьева следующим образом: «Он приехал тоже с вескими удостоверениями, да к тому же и был известен нам как командовавший раньше нашими силами на юге, а потому не вызвал у нас никаких подозрений. По своему поведению и приемам он представлял полную противоположность Махину; очень много шумел и горячился. И по случаю его приезда были созваны губсовнарком и наиболее активные товарищи. Если Махин скромно доложил о цели своего приезда и не поставил ни одного вопроса “ребром”, то Муравьев сразу же заявил: “Никаких разговоров о сдаче Уфы быть не может, надо не только готовиться к ее защите, но и к наступлениям. Ведь Уфа со своими окрестностями — такая естественная крепость, что смешно говорить о сдаче ее. Такова воля командования, и этому надо подчиняться безоговорочно, а тот, кто не захочет подчиниться и не будет выполнять приказаний, с того полетит голова долой. Иначе нельзя. Мы боремся с врагом, и революция требует таких суровых мер. Так вот давайте приступим со всей энергией к делу. Все для фронта”. Таково было содержание речи Муравьева. Конечно, на нас его слова произвели большое впечатление»[217]. По свидетельству Котова, на том же заседании Муравьев представил нового военрука А.И. Харченко.
В Уфе подпольная работа против красных была поставлена на широкую ногу, и не один только Махин был послан туда антибольшевистским подпольем[218]. Секретарь уфимского губкома РКП(б) Г.Н. Котов отмечал, что «постепенно атмосфера все более насыщалась военными событиями, стали появляться белогвардейские офицеры. О цели их появления не надо было догадываться, она была ясна. Новый губисполком бездействовал, так как левые эсеры, чуя приближение грозы во всех делах, “умывали руки” и, очевидно, больше занимались подготовкой к бегству»[219].
2 июля Муравьев дал указание командованию 2-й армии не сдавать Уфу без боя и маневрировать к левому флангу 1-й армии М.Н. Тухачевского[220]. Однако этот приказ выполнен не был, тем более что после занятия чехами 26 июня Златоуста участь красной Уфы была по существу предрешена. 3 июля декретом РВС Восточного фронта № 10 командующим 2-й армией был назначен А.И. Харченко при политическом комиссаре В.В. Яковлеве[221].
Вопрос о том, была ли роль Махина в сдаче Уфы противнику ключевой, остается открытым. Дело в том, что город он покинул за несколько дней до его сдачи. По некоторым данным, уже 27 июня после вечернего заседания губисполкома Махин, видимо, понял, что ему не доверяют. Он отдал распоряжение не снимать на
