Ее смелость, казалось, медленно разжигала в нем решительность. Рассудительный Дункан стал более романтичным, импульсивным. Он начал появляться у ее двери с неожиданными приглашениями – на выступления в кампусе или в кино в городе, на все, о чем она случайно упомянула, что ей было интересно; его стиль свиданий был гораздо более интересным, чем у других парней в кампусе, которые просто появлялись в комнатах девочек, чтобы провести время вечером. Он даже попытался сблизиться с друзьями Джины, хотя Вайолет с самого начала ясно дала понять, что он кажется ей подозрительным. Специализировался на экономике, дружил с таким парнем, как Блейк Флурной, который являлся смесью шовиниста и консервативного материалиста, против которых Вайолет агрессивно выступала:
– Как ты можешь хотеть такого парня? Он даже не художник.
– Он именно что художник, – настаивала Джина. – Он блестящий человек. Он просто еще ищет себя. И он меняется.
Два выходных спустя Дункан подтвердил эту надежду, когда пришел к ее двери с приглашением на концерт.
– Выступает женщина, которая давала мне в детстве уроки игры на пианино. Лилиан. Она первый человек, который решил, что у меня есть талант, поэтому моя мать, разумеется, тут же уволила ее. – Он мрачно улыбнулся, затем снова стал серьезным. – В каком-то смысле она напоминает мне о тебе или указывает мне путь к тебе, вдохновляя меня.
– Сходим, конечно, – согласилась Джина, довольная тем, как Дункан проявлял себя в музыке, ослабляя свою жесткую преданность учебе, и тем, как она влияла на него. Теперь ей предстояла встреча с другой женщиной, которая поощряла его задолго до нее и, вероятно, тоже возбуждала его фантазии. Легкий укол зависти, который почувствовала Джина, более чем соответствовал ее любопытству.
В субботу они сели на поезд до Манхэттена и оказались в маленькой комнате библиотеки, где проходил концерт. Учительница была старше, чем казалась по описаниям Дункана, с проседью в волосах и в очках, которые скрывали пару теплых, красивых глаз. Когда они встретились после шоу, Лилиан обняла Дункана с такой очевидной привязанностью, что Джина могла бы взревновать, если бы не чувствовала, как важна для него и насколько счастливой другая женщина считает ее по этой причине.
– Он необыкновенный человек, – сияла Лилиан, и Джина была уверена, что это правда. Это было ясно по тому, каким застенчивым и благодарным он казался рядом с ними обеими, и по тому, как мило он играл за чашкой кофе с маленькой дочерью Лилиан, девочкой пяти лет, восхищенной им и буквально прилипшей к нему. Поскольку было уже слишком поздно и они не успевали на поезд, Лилиан пригласила Дункана и Джину погостить в ее тесной квартире в Чайнатауне. Свернувшись калачиком на футоне[16], Дункан признался Джине в том, о чем раньше стеснялся говорить:
– Та первая пьеса, которую я исполнил в Вулси-холле… Я написал ее для тебя.
Джина повернулась и недоверчиво посмотрела на него.
– Но ты еще даже не знал меня.
– Но я тебя видел. И пока думал о тебе, в голове сама собой возникла эта музыка. Я подумал, что если скажу тебе это, ты можешь решить, что я сумасшедший.
– Ты сумасшедший, – смеясь, сказала она, не показывая, как сильно это взволновало ее. Как же она обрадовалась, узнав, что Дункан, с его аргументированными и взвешенными доводами по любому вопросу, его прагматичными планами на будущее, Дункан, который (она боялась этого), возможно, слишком рассудителен для нее, тоже оказался немного безумным! Конечно, каждый из них должен был быть немного сумасшедшим, чтобы так страстно влюбиться. Без страсти не могло быть ни искусства, ни любви, а они собирались строить свою жизнь и на том, и на другом. Они собирались создать историю любви, которая оказалась бы больше и смелее, чем та, которую они могли представить порознь.
Глава шестая
Дункан
Вена, июнь 1996 года
Дункан проснулся от стука в дверь. Все еще находясь в полусне, он крикнул:
– Кто это? Кто там?
– Полиция.
Поначалу он решил, что это происходит не на самом деле, что это ночной кошмар, выдумка его подсознания, возникшая на фоне образов и идей, которые он каким-то образом перенял от своей матери. Чувство вины и мания преследования, полицейские, кричащие с сильным немецким акцентом, и он в постели с прелестной Джиной, что само по себе являлось своего рода преступлением.
– Халло? Полиция! – снова раздался голос снаружи. – Пожалуйста, откройте дверь!
Дункан вскочил. Он стоял и дрожал, ища выход. Их гостиничный номер находился на верхнем этаже, лезть в окно не вариант, особенно учитывая, что рядом Джина, обеспокоенно глазеющая на него и не понимающая, что случилось и почему полиция стучится в их номер, а муж выглядит таким испуганным и виноватым.
Дункан сделал несколько шагов к двери и остановился, стараясь успокоить дыхание и подчиниться судьбе. Вот он, момент, который должен был в конце концов наступить в том или ином отеле. Такой финал казался подходящим наказанием за то, что он был жаден до своего счастья. Тогда совесть Дункана настолько завладела его сознанием, что ему не пришло в голову искать другие объяснения происходящему, более правдоподобные или более приземленные, пока он не услышал сзади голос Джины:
– Полиция. Должно быть, портье отеля позвонил по поводу нападения.
Дункану пришлось сделать над собой усилие, чтобы сконцентрироваться. Инцидент с пьяницей из поезда! Может, все дело в этом?
Он открыл дверь, вошли два офицера – высокая женщина с крючковатым носом и лысый мужчина с рыжими усами.
– Вы Дункан Леви?
– Да, это я. – Он пытался сохранять спокойствие, хотя его удивил тот факт, что офицер знал его имя. Мужчина скептически посмотрел на него.
– Мы сожалеем, что врываемся к вам. Но нам сообщили, что вы стали жертвами нападения прошлой ночью.
– Верно, – ответила Джина из-за спины. Она встала с постели, одетая только в рубашку. Мужчина-офицер отвел глаза.
– Мы пришли слишком рано, прошу прощения, но мы надеялись поговорить с вами до того, как вы уйдете. Мы подождем несколько минут, чтобы вы оделись, мисс.
Несколько минут – достаточное время, за которое можно заранее продумать ответы и подготовиться к любым неожиданностям, подумал Дункан.
Английский язык офицера был на удивление хорош, как будто департамент приложил все усилия, чтобы отправить сотрудника, наиболее подготовленного к общению с американцами. Однако посылать сразу двух полицейских в такой путь и заставлять их колотить в дверь номера? Был ли смысл заходить так далеко просто ради поимки уличного вора?
Офицер похлопал Дункана по плечу и попросил его выйти в коридор. Очевидно, он счел рубашку и спортивные штаны вполне подходящей одеждой для продолжения разговора.
– Еще раз приношу извинения за то, что ворвался к вам, – начал офицер, – но туристы приезжают и тут же уезжают, вот почему преступник выбрал вас. У нас есть несколько сообщений о подобных преступлениях в этом районе, и всегда ужасно трудно успеть получить информацию до того, как пострадавшие покинут город. Конечно, я понимаю, что это последнее, о чем вы хотели бы беспокоиться во время отпуска…
– Тем не менее это правильный поступок. Я рад, что вы пришли. – Дункан улыбнулся, хотя в душе был явно зол на себя. Если именно это причина прихода офицеров, он был дураком, позволив этому произойти. Ему следовало бы вести себя иначе, настойчивее дать понять Джине, что он не хочет, чтобы о преступлении сообщали, и сделать это еще до того, как тот назойливый портье узнал, что произошло. – Мы должны были позвонить вам сами, знаю, просто я был взвинчен прошлой ночью.
– Значит, сейчас вам лучше? – Офицер вытащил из заднего кармана маленький блокнот и ручку. – Сможете составить заявление?
– Да. Думаю, да.
– Хорошо. Можете дать мне паспорт, чтобы я записал ваши данные?
