начал петь шепотом, почти про себя, стараясь не разбудить спящих:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в заимке любовь
Про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти – четыре шага.
Пой, гитара же, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви[5].
Миша и не заметил, как к нему подошел Давыдов и так же тихо сказал:
– Чудо песня, кто написал? Даже не знаю, кто мог сочинить такое – «до тебя мне дойти не легко, а до смерти четыре шага». Автор явно наш, военный.
А Миша только смог пожать плечами и развести руками.
– Пожалуйста, запишите мне ее, Михаил Иванович, я ведь не успокоюсь, пока автора не найду.
Тут, на счастье Миши, в избу вошел Прохор и начал громко:
– Ваше благородие… – но увидев кулак Миши, продолжил уже шепотом: – Там из Славково крестьянин пришел. У них в деревне какой-то важный французский генерал расположился. И офицеров много с ним, а охраны мало.
– Что за Славково? – уточнил Давыдов.
– Да деревушка тут в трех верстах.
– Важный генерал, говоришь? А как выглядит, не расспросили?
– Да такой, не сильно высокий, полный, одутловатый, волос темный.
– Наполеона напоминает по описанию, – Миша вспомнил, что где-то читал о том, что Наполеон действительно останавливался ненадолго в этой деревушке. – Вот было бы здорово поймать его!
– Вы как Александр Самойлович Фигнер, он тоже все мечтает самолично Наполеона словить. Но попробовать можно. Вы эти места хорошо знаете?
– Конечно, рядом с моим домом.
– Тогда собирайте своих крестьян, будем ловить Наполеона.
– На живца! – с улыбкой добавил Миша.
Маленький отряд, в который входили Миша, неразлучный Никита, Авдеич и несколько служащих Давыдова с ним во главе, быстро подошел к деревушке, занесенной снегом. Было тихо, место казалось пустым и вымершим. Лишь один дом светился тусклым огоньком, к нему-то и подошли потихоньку.
Окно было замерзшим, увидеть что-либо не представляло возможности, а подойти ближе было опасно – вокруг дома ходили два часовых навстречу друг другу, что подтверждало слова крестьянина о важных военных, расположившихся там. Надо было придумать, как обмануть часовых. Тогда Никита надел заранее приготовленный маскарадный наряд – широкую юбку, которую он натянул прямо сверху брюк, и большую цветную шаль – получилась такая толстая «баба на чайнике».
Он подошел к крылечку, и его сразу же заметили часовые:
– Attends, où tu vas! Qui es-tu?[6]
– Не понимаю ничего, чего лопочут! Баба я местная, живу здесь, а в этом доме кум мой, я к нему в гости иду. Кум, понимаешь! Эх, немтыри какие, прости Господи!
– Kum! Qu'est-ce qu'un Kum?[7]
– Крестный это сына моего, Егорки, экий ты непонятливый, – и он перекрестился и показал крестик.
Часовые что-то стали обсуждать, а пользуясь этой задержкой, Миша и Давыдов за их спиной на цыпочках пробрались в сени и тихонько приоткрыли дверь в избу. Оставив Давыдова караулить в сенях, Миша на правах хозяина заглянул в комнату. За столом сидел, действительно, какой-то невысокий человек полноватого телосложения с худым лицом и маленькими белыми руками, в синем мундире. Было темно, понять, действительно ли это Наполеон, точно было невозможно. Рядом на лавках расположились офицеры, которые чутко дремали.
Миша поднял заряженный пистолет и направил его на Наполеона – все-таки он чувствовал, что этот человек – именно знаменитый «маленький капрал», как его звали в гвардии. Он задержал дыхание и хотел выстрелить, но не смог – он чувствовал, что этого делать нельзя, тут не только история России, но и всего мира изменится, слишком это большая «бабочка», да к тому же мужчина повернулся спиной – а так стрелять вообще позорно.
Миша с Давыдовым переглянулись – они не знали, что делать дальше, время уходило, было слышно, что часовые уже теряют терпение, они все громче говорили и готовы были поднять всех на ноги. Выстрелить сейчас – это погубить себя и своих друзей, уйти так – тоже невозможно. И тут Мишу осенило – он закрыл дверь и подпер ее какими-то дровами, сваленными в сенях, потихоньку выскользнув во двор. Ее он тоже закрыл, да еще и привалил каким-то огромным деревом, валявшимся рядом.
Он уже хотел поджечь все это, но остановился – уж очень жестоко это выглядело. Так фашисты поступали в другую войну, но они же не такие. Ладно, пусть поспят, авось угорят от закрытой печки – а в избе действительно чувствовался угарный запах. А он руки марать не будет. И он чувствовал, что и Давыдов мыслит так же, хотя они не обменялись ни словечком. И тут же мужчины вышли во двор, а Миша, войдя в роль пьяного крестьянина, закричал грубым голосом:
– Эй, кума, ты что тут делаешь? А ну иди на двор, вот я твоему мужику-то расскажу, что ты тут по чужим избам шляешься. Пошла, пошла. – Да еще и тычков надавал, стараясь быстрее уйти с глаз часовых. Те, опомнившись, закричали:
– Attends, аttends![8]
Услышав шум, заворочались и в избе, тщетно пытаясь открыть двери, а вся компания – ноги в руки, бросились бежать, едва сдерживая смех. Так и пробежали все три версты, а ввалившись в избушку, уже не сдержавшись, стали хохотать во весь голос:
– Ай да наживка, хороша! Такую добрую куму всякий рад в гости пригласить! Ну и артисты!
– Что, Михаил Иванович, посмотрели на Наполеона? Почему не выстрелили? Не могли?
– Не смог, Денис Васильевич, увы, – Миша вздохнул с облегчением. – А вы почему не стали стрелять?
– И я не смог. Понимаете, в открытом бою, в атаке, так можно и нужно убить врага, но вот так, исподтишка, в спину – как-то нечестно, неправильно, – согласился с ним Давыдов и продолжил: – Ладно, прогулялись, половили Наполеона на живца, пора и честь знать. Давайте собираться, пойдем еще раз в гости, как вы сказали – в Деревенькино?
– В Деревенщики. Там уж нас хорошо примут, можете не сомневаться, – и Миша с удовольствием стал собирать свой отряд, приказав навести в избушке порядок до следующего раза.
Глава 17
Новые люди и новые известия
Миша шел впереди своего отряда, не оглядываясь, нетерпение увидеть Полину подгоняло его: «Быстрее, быстрее». Поняв его волнение,
