выдающегося.
- Позвольте об этом судить нам с бабушкой, - ласково улыбнулся он и, взяв мою
руку, прижался к ней губами. - А румянец вам к лицу. Поэтому смущать вас - одно
удовольствие.
- Ну ладно, Максимка, - взъерошила внуку шевелюру Екатерина Васильевна, - не
заставляй девушку краснеть. Ты это умеешь, я знаю. И как вы его терпите,
Александра? Он бывает таким невозможным.
- Невозможным - да, но таким милым, - улыбнулась я и нежно провела рукой по
его заросшей щетиной щеке. Он замер, челюсти его сжались. Он едва сдерживался,
чтобы не поцеловать меня. И я убрала руку, чтобы не искушать. А так хотелось
прильнуть к этим суровым губам, прижаться к сильному телу...
- Ну что, идем обедать? - приглашающим жестом показала Екатерина Васильевна
на стол.
А там чего только не было: фаршированные перцы, пирожки с капустой и
картошкой, какие-то соленья собственного приготовления, огурчики,
помидорчики, всевозможная зелень, фрукты и бутылка домашнего вина. Мы
поели, выпили. Я разговорилась, начала травить анекдоты, в общем разошлась не
на шутку. Максим Георгиевич и Екатерина Васильевна буквально падали под стол
от смеха. Потом мы пели под гитару. А в конце вечера Екатерина Васильевна
поставила пластинку со спокойной мелодичной музыкой и деликатно вышла из
гостиной, в то время как мы с Максимом Георгиевичем танцевали, прижавшись
друг к другу. Он снова и снова пропускал мои волосы сквозь пальцы, шептал на ухо
какие-то ласковые слова. А я счастливо улыбалась, вдыхала его мужской запах,
таяла в нежных объятьях.
Мне постелили в спальне Максима Георгиевича, сам он расположился в гостевой
комнате. Мы почистили зубы, молча улыбаясь нашим отражениям в зеркале,
пожелали друг другу доброй ночи и отправились по кроватям. Этой ночью я спала,
как младенец, с блаженной улыбкой на губах.
На утро я проснулась в липком поту. Нахлынуло осознание происходящего.
Стыдом опалило щеки, стало трудно дышать.
Что я делаю? Почему я здесь? Что, черт возьми, на меня нашло? Я танцую, смеюсь,
сплю - рядом с мужчиной, с которым не смогу остаться. Чем я лучше Елены
Вячеславовны и всех тех женщин, которых так открыто осуждала? У меня есть
жених, он любит меня, верит мне, а я...
Я чувствовала себя гадкой, мерзкой, грязной.
От близости Максима Георгиевича кружилась голова, тело покрывалось
испариной. А желание оказаться совсем рядом, утонуть в его объятьях было
настолько чувственным, сильным, неудержимым, что мне становилось страшно.
Слезы брызнули из глаз, орошая подушку и рассыпавшиеся по ней волосы. Я
сжалась в комочек, закрыла руками лицо и разрыдалась, всхлипывая как
маленький ребенок. Я не хотела расставаться с Максимом Георгиевичем. Я любила
его - любила так, что стыло под ложечкой. Хотелось выть от бессилия и отчаяния.
Но что я могла сделать в подобной ситуации?
Единственное, что было в моих силах, это сбежать. И я быстро оделась, начеркала
короткую записку, прошмыгнула в ванную, быстро почистила зубы, привела себя в
порядок и на цыпочках спустилась вниз. Прислушалась - в кухне что-то
шкворчало, Екатерина Васильевна бодро напевала незнакомый мотивчик. Я
накинула пальто, завязала шарф, обулась и выскочила за дверь. Жаль, что с
Екатериной Васильевной не удалось попрощаться. Надеюсь, она поймет. И
простит.
Я стояла на дороге и безуспешно пыталась поймать какую-нибудь попутку. Но
первого января весь мир словно вымер. Мимо меня еще не проехала ни одна
машина. А я простояла уже около часа. Слезы отчаяния залили лицо, превращаясь
на морозе в холодящие кожу ледяные дорожки. Пальцы ног я уже не чувствовала,
холод пробирал до костей. Но я была настроена решительно. Возвращаться я не
собиралась. Уж лучше пусть замерзну тут - и мой хладный труп похоронят под
каменной плитой с табличкой "Тут покоится неверная невеста".
Когда вдали показались очертания машины, я едва не закричала от радости. Уже
было плевать и на маньяков и на серийных убийц. В любом случае помирать - так
хоть в тепле.
Я открыла рот от удивления, когда наконец разглядела мчавшийся ко мне
автомобиль - белый "ягуар", из которого выскочил такой же белый Максим
Георгиевич и бросился ко мне, на ходу скидывая с себя пальто. Ни слова не говоря,
он закутал меня в него, подхватил на руки и усадил в машину. У меня зуб на зуб не
попадал и руки едва шевелились, иначе я бы не вела себя, как безголосая
марионетка. Максим Георгиевич молчал всю дорогу. Лишь бросал на меня полные
беспокойства взгляды. А я силилась держать лицо. Ну и пусть оно одеревенело. И
плевать, что нос красный и губы синие. Даже лучше, если он, наконец,
разочаруется во мне и не будет больше преследовать. Вызовет такси и отправит
куда подальше.
Екатерина Васильевна, увидев меня, зашмыгала носом и принялась вытирать
катящиеся по морщинистым щекам слезы. Я зажмурилась, чтобы не видеть ее
жалостливого, полного немого укора взгляда. Меня отнесли наверх, раздели - до
нижнего белья - и опустили в горячую ванну. Затем напоили горячим вином со
специями, насухо вытерли махровым полотенцем и, подождав, деликатно
повернувшись ко мне спиной, пока я сниму дрожащими руками лифчик с
трусиками и переоденусь в пижаму, уложили в постель. Уже в кровати я
почувствовала соль на губах, провела пальцами по щекам и обнаружила, что
плачу. Закрыла ладонями лицо и разрыдалась - беззвучно, вздрагивая всем телом.
И вдруг услышала полный боли голос:
- Саша, пожалуйста, простите меня. Я не должен был преследовать вас. Чертов
эгоист! Я совершенно потерял голову. Ведь понимал, что ставлю вас перед
сложным выбором. Но я обещаю, что больше не побеспокою вас. Вы можете
оставаться здесь, пока не почувствуете себя лучше. Потом я отвезу вас домой и...
Надеюсь, те страдания, которые я неосознанно причинил вам, скоро забудутся и
вы будете счастливы.
Когда за Максимом захлопнулась дверь, я ощутила почти физическую боль.
