Когда обо всем узнает Валентайн.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — тихо спрашиваю я. Тихо, чтобы успокоиться, потому что мне нужно успокоиться! — К чему это может привести?
— Я все понимаю, Ларо. А вот ты, видимо, не понимаешь. Видимо, твой темный не объяснил тебе, — его голос дрожит от злости, — чем заканчивается применение темной магии в быту. И чем оно заканчивается для плохих девочек. Не объяснил он — объясню я. Раздевайся!
— Что?!
— Раздевайся, — говорит он. — Или проваливай и продолжим в другом месте.
Это уже просто какая-то комедия абсурда. Потому что с точностью то же самое говорил мне Валентайн.
— Не боишься? — рычу я. — Последствий?
— Последствий? Да если бы ты могла, а главное — если бы хотела, темный уже был бы здесь. Но ты не можешь. Или не хочешь. И мне плевать на причины. — Люциан шагает вперед, и между нами больше нет расстояния. — Так что приступай. Или проваливай. Выбор за тобой.
Я глубоко вздыхаю. Мне требуется больше воздуха, чтобы это произнести:
— Нет.
— Нет, так нет, — ему плевать. Ему совершенно плевать, ему важно меня размазать, морально, физически, на уровне законов этой страны и мира — неважно. Вот только я буду не я, если ему это позволю. Поэтому еще раз глубоко вздыхаю и, до того, как он откроет портал, говорю:
— Не так. И не здесь.
— Условия здесь буду ставить я, Ларо, — сообщает он, оглядывая меня с головы до ног. После чего кивает: — А впрочем, ты права. Пойдем.
Знакомый золотой портал открывается раньше, чем я успеваю ответить, а после Люциан издевательски-галантно отступает в сторону:
— Прошу.
Как он не захлебнулся собственным ядом, остается только догадываться, но я молчу. Смотрю на знакомую комнату — его комнату, в которой в последнее наше нормальное утро мы проснулись вместе. Я в его рубашке. Меня даже корежит от этого воспоминания, хотя казалось бы, корежиться уже нечему. Все, хватит. Чтобы это перебить, надо просто шагнуть туда и выполнить его условия, и тогда вспоминать — из хорошего — мне будет окончательно нечего.
Сжав зубы, я все-таки шагаю в портал и останавливаюсь в центре комнаты, Люциан проходит следом. На столике, который сейчас стоит у окна, у него весенне-летний натюрморт: в огромной хрустальной вазе с головой дракона, хвостом и крыльями фрукты, ягоды, на столе графин с водой. Легкие занавеси подбрасывает и подтягивает обратно к массивным окнам ветерок. Здесь, в отличие от разогретого последним весенним месяцем сада, не то что не жарко, даже прохладно.
За моей спиной с шипением закрывается портал, и я оборачиваюсь. А зря. Люциан уже стоит у шкафа, стянул свою парадно-военную форму. То есть брюки там остаются те же, а вот верх… не знаю, какой там будет верх, потому что сейчас он обнажен по пояс. Со спины, правда, но мне хватает. Чем они там занимаются на военном факультете? Он явно стал шире в плечах, и мышцы обозначились четче.
Он стягивает с вешалки рубашку, поворачивается, и я едва успеваю вернуться к созерцанию натюрморта, чтобы не выдать, что пялилась на него.
Господи, Лена. Что у тебя в мозгах? Если в анекдоте «Что не хватает в организме котенка, если он жрет полиэтилен» ответ был очевиден, то в моем случае его можно перефразировать так: «Что не хватает Лене, если она продолжает пялиться на Люциана».
Варианты ответа:
1) Мозгов
2) Самоуважения
3) Характера
4) Силы воли
5) Всего вместе
Что-то мне подсказывает, что выбирать надо пятый пункт, но злиться на себя бессмысленно. На него — тем более. К счастью, сегодня все это закончится. Все закончится в этой комнате, здесь и сейчас.
— Сначала уничтожь записи. При мне, — говорю я, поворачиваясь.
— Разлетался. Сначала ты сделаешь то, что я скажу. — Он уже накинул форменный пиджак, и значок военного факультета полыхает на нем синим пламенем.
— Я похожа на идиотку?
— Ты похожа на девицу, которая крупно вляпалась, Ларо. Похоже, у нас проблемы с доверием, но в данном случае твоя проблема гораздо обширнее, чем моя, и я уже начинаю терять терпение. — Он подошел к креслу и плюхнулся в него. — Насчет вставалки. Она мне не потребуется, потому что я к тебе не притронусь. Трогать себя ты будешь сама, поэтому раздевайся и приступай.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот теперь, несмотря на то, что моя жизнь никогда не была пуританской, я краснею, кажется, до корней волос.
— Ты хочешь, чтобы я…
— Ага. Сама доставила себе удовольствие. С чувством, Ларо, — он вытаскивает ягоду, похожую на земную черешню, и отправляет ее в рот. Точнее, зажимает между губами, пальцами тянет за черенок. — С наслаждением. Зажимашки не считаются. Не считается, если ты не кончишь.
— И что потом? — справившись с первыми чувствами, интересуюсь я.
— Потом я уничтожу записи. При тебе, — хмыкает он. — Обещать, что новых не появится, не могу, так что…
— Какая же ты тварь! — выплевываю я.
Люциан недобро прищуривается.
— Хватит болтать. А то я могу и передумать, или цена станет выше.
«Выше — это как?» — хочется спросить мне, но я молчу. От того, кто способен на такое, можно ожидать всего чего угодно. Моя фантазия с его на этом поприще явно не сравнится, поэтому экспериментировать нет ни малейшего желания. Подхожу к кровати. Сажусь.
Я что, действительно собираюсь это сделать?
Дергаю пиджак так, что от него чуть не отлетают пуговицы.
— Я же сказал, с чувством, Ларо, — ухмыляется он. — Это не совсем похоже на чувства.
Сказала бы я, что сейчас к тебе чувствую… да чтоб ты ежерога, взрослую особь, три дня рожал без обезболивающих заклинаний!
Я никогда не была вот прям скромницей-скромницей, но сейчас все внутри и снаружи продолжает полыхать. От корней волос до кончиков пальцев, я как будто превращаюсь в большой, в человеческий рост факел. Особенно когда наталкиваюсь взглядом на его взгляд, а он цепляет губами очередную ягоду. У меня в голове шумит, а перед глазами темнеет.
Точно.
Надо закрыть глаза, закрыть глаза и представить, что его здесь нет. Тогда будет проще…
— Глаза не закрывать, Ларо. Смотри на меня.
Он почти рычит, и меня прошивает током от этих ноток в его голосе. Шума в ушах становится больше, а голова кружится все сильнее. По ощущениям я или хлопнусь в обморок, или отключусь, как случилось, когда голос в голове во время поцелуев с Валентайном заорал: «Нет». Но сейчас этот голос молчит, тело становится горячим и тяжелым, а пальцы — непослушными. Они цепляются за пуговицы на рубашке, срываются, снова цепляются.
Грудь тоже тяжелая, а от прикосновения запястья к соску даже через белье я вздрагиваю. В меня словно снова ударяет разряд: от ощущений? Или от взгляда Люциана? Который становится раскаленным, звериным, в вязком клубящемся золоте магии королей плавятся две вертикальные щели зрачков.
— Можешь не раздеваться до конца. Освободи грудь. И поиграй с ней.
Кажется, я перестаю быть собой, а еще кажется, что схожу с ума. Потому что одна часть меня в шоке, а другая… другая наслаждается тем, что происходит. Медленно тянет кромку лифа вниз, накрывает ладонями грудь. Сжимает чувствительные острые вершинки между пальцами, и при этом еще и облизывает губы.
Тело становится не просто чувствительным, оно все как оголенный нерв, и уже кажется, что это не я ласкаю себя, а он. Взглядом. Совершенно жутким, затягивающим, как золотой водоворот, взрезающим яркость чувственных ощущений, делая их еще острее. Дыхание срывается, а следом за ним — стон. Я сама не понимаю, как это происходит, почему он такой низкий, такой глубокий… и почему так хочется выгнуться. Выгнуться всем телом, добавляя порочной откровенности.
— Ниже, — командует он, и ладонь сама собой стекает по животу, по юбке вниз, между разведенных бедер. От прикосновения к самой чувствительной точке тело превращается в сгусток желания, и в том, чтобы двигать пальцами там, внизу, больше нет никакого стыда. Не остается сомнений в правильности происходящего, только это горячее чувство, рождающееся внутри.
