Он покуривал, изредка вставлял слово-два, поддерживая Джона — все-таки он должен был доказывать свой английский патриотизм, — и прислушивался к тишине за стенами этого кабинета.
А через полчаса, как будто все это время только и занимались подготовкой заключительного эффекта, в кабинет вошел полковник Росс и торжественно провозгласил:
— Господа, прошу к столу!
В ту гостиную больше не заходили. Даже сброшенное там пальто Лидумса вынес Эал. И Лидумс еще больше уверился, что там стоят еще горячие от работы магнитофоны, но все кончилось вполне благополучно, именно поэтому и накрыт торжественный стол.
И действительно, Главный, усаживая мистера Казимира рядом с собой, тихо сказал:
— Я бы очень хотел, мистер Казимир, чтобы после посещения некоторых пунктов подготовки наших разведчиков вы нашли время навестить меня. Я прикажу сопровождающему вас молодому офицеру выбрать для этого подходящий день.
— А как быть с мистером Джоном?
— О, мистер Джон, кажется, любит повеселиться! Ему предоставят такую возможность!
«М-да, значит, они все-таки знали о похождениях в Миндене! Правда, там я вел себя по-джентльменски. Предоставил мистеру Джону развлекаться, как он того желает, а сам погулял по городу. А открытки были столь невинны и к тому же были брошены прямо в поезд, что опасаться абсолютно нечего! Если бы было что-то другое, то Главный просто смолчал бы, и только. Ну что ж, перейдем в новые конюшни, как говорят в таких случаях англичане…»
Он благодарно кивнул Главному и приступил к салату из каких-то заморских фруктов, который не так уж и подходил к только что выпитому виски. Впрочем, у русских на этот случай тоже есть подходящая пословица: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят!»
Настроение за столом было ровное, благожелательное. Прислуживали несколько лакеев с отличной военной выправкой. И это лишь подчеркивало важность только что состоявшегося заседания.
Прощаясь, Главный сказал, что Лидумс и Джон будут приняты в школе как гости. Лидумс еще раз удивил Главного.
— Я предпочел бы роль обыкновенного слушателя, — заметил он.
— Но это налагает дополнительные и порой неприятные обязанности!
— О, человек моей профессии должен почаще тренироваться! — отозвался Лидумс. — Впрочем, я говорю только о себе. Мистер Джон волен поступать по-своему.
— Хорошо, я дам соответствующие распоряжения! — согласился Главный. И задумчиво добавил: — Хотел бы я, чтобы все мои подчиненные рассуждали, как вы!
— Ну, им-то не так уж часто приходится преодолевать границы и запретные зоны! — рассмеялся Лидумс.
— А может быть, именно из-за плохого тренинга они и проваливаются чаще, чем того хотелось бы?
— По-видимому, прежде всего следует добиваться душевного равновесия. Боюсь, что плохое знание местных условий вызывает у некоторых из них неуверенность. А от неуверенности до провала — один шаг. Так же, как от трусости до стрельбы из пистолета.
— Это ваши предположения?
— Нет, опыт! — твердо ответил Лидумс.
17
Казимира и Джона поселили в небольшом особняке и весь следующий день предоставили для отдыха.
Утром Джон со скучным выражением лица пересчитал оставшиеся марки, отделил себе пятьдесят, остальные отдал Лидумсу и сказал:
— Прогуляюсь.
Лидумс благородно умолчал о минденской прогулке. От двери Джон спросил:
— А чем займетесь вы?
— Порисую.
— Но у вас даже этюдника нет?
— А зачем? Посижу у окна. Видите, за окном прекрасная готика.
Джон выглянул из окна. Крыши зданий стрельчатыми уступами поднимались одна над другой, похожие на музыкальные ноты. Дальше виднелись особняки, и гребни их сменяли один другой, как морские застывшие волны. Он удивленно взглянул на Лидумса.
— А ведь вы правы! У вас глаз настоящего художника!
— Я и есть настоящий художник! — сказал Лидумс.
— Не сердитесь на меня! — попросил Джон. — Я уверен, что вы еще пригласите меня на выставку!
— Боюсь, что до этого пройдет еще много объявленных, а еще больше необъявленных войн!
Джон поторопился улизнуть от мрачного разговора. Лидумс занял место у окна, разложил краски, листы бумаги. В его распоряжении были только гуашь, лак, темпера.
Тщательно заперев дверь, он принялся за рисунок. Но рисовал совсем не то, что было за окном. На небольшом, размером в открытку, куске ватмана он набрасывал лица вчерашних хозяев. Мелкие чины, вроде Эала или мрачного майора, не интересовали его. Он восстанавливал облик таких «деятелей», как полковник Росс, Главный и еще троих штатских, имена которых мог только предположить. Эти портреты он делал тщательно, отчетливо, разбросав в разных местах листа в разных положениях. Некоторые, показавшиеся менее удачными, повторил еще раз, а затем покрыл лист лаком и принялся писать на нем пейзаж.
Отложив рисунок сушиться, Лидумс взял большой альбомный лист бумаги и снова принялся писать пейзаж. Теперь он был внимательнее. Те же самые крыши, та же самая площадь выступали с той неожиданной рельефностью и силой цвета, которые, в сущности, и определяют талант и лицо художника. Тут он действительно вкладывал всего себя.
Когда вернулся Джон, его подопечный сидел в глубоком кресле и курил, а напротив, на стуле, прислоненная к спинке, стояла картина.
— Боже! — воскликнул Джон. — Да это же отлично!
— Вам нравится? — устало спросил художник, не меняя позы.
— Конечно же! Я, признаться, боялся, что вы намажете краску слой на слой, а потом будете говорить, что так видите мир! Но я рад, что ошибся. Признаться, я до сих пор не выношу этих снобов от искусства, которые не умеют провести правильную линию, а рассуждают о свободе чувств мастера!
— Я очень рад, милый Джон, что вам понравилась моя мазня.
— Добрый бог, какая же это мазня? Это так близко старому духу доброй Англии, которая до сих пор без ума от пейзажей Тернера, что не могу найти слов…
— И не надо лишних слов! — Лидумс встал. — Я прошу вас, милый Джон, принять в подарок от меня этот небольшой пейзаж. Пусть он напоминает вам наше маленькое путешествие, пусть напоминает о скромном художнике, которому очень хочется, чтобы вы хоть изредка вспоминали его, когда он уйдет снова в «небытие».
— Казимир! Такую работу! Что вы делаете? Она же стоит сотни фунтов! Ну хорошо, вы не хотите продавать, тогда оставьте ее себе!
— Оставить? — Лидумс грустно усмехнулся: — А что я скажу, если нечаянно попаду в Чека? Что я рисовал по вдохновению? Да и не в этом дело: я задумал эту работу как подарок вам! А для себя я оставил маленький набросок, о котором всегда могу сказать, что он перерисован с почтовой открытки… — И подал Джону первый набросок пейзажа. — Этот набросок я могу оставить себе на память о вас и о всех моих друзьях, благодаря которым я увидел свободный мир! А понравившаяся вам работа и делалась для вас — вот доказательство!
Он повернул лист обратной стороной. Там, в нижнем углу, была дарственная надпись: «Милому мистеру Джону от безвестного художника Казимира». Надпись была залакирована, чтобы не стерлась легкая тушь, ниже были дата, число, место работы. Джон молча пожал руку художника.
— Вы не обидитесь, если следующую мою работу, разумеется если увижу что-то значительное, я подарю кому-нибудь из наших коллег, например мистеру Маккибину? Скотту? Или Норе?
— Что вы, что вы, Казимир! Я буду счастлив когда-нибудь сказать, что у меня есть ваша работа. Я убежден, что вы еще станете художником с мировым именем.
— Увы, — грустно заметил Лидумс, — для этого прежде всего нужен мир на земле!
— Мир будет! — воодушевился Джон.
— Да, но сколько перед ним будет войн? Если раньше от войн прежде всего страдали стекло и фарфор, то теперь, при современных средствах ее ведения, прежде всего будут погибать люди!
— Пс-с! Оставьте ваш пессимизм мистеру Россу и его начальству! Мы всегда были прагматиками и не позволим ее величеству войне уничтожить наш уютный и спокойный мир! А они — как хотят!
— Будто вы можете разделить мир на четвертинки! — невольно рассмеялся Лидумс.
— Но мы знаем, до какой черты можно идти и где необходимо остановиться. А если мы остановимся, поверьте мне, ни господин Росс, ни его начальник не посмеют переступить эту черту.
— Что-то этой взаимозависимости не было видно ни в корейской войне, ни во время других событий! — с насмешкой ответил Лидумс — И вы, и американцы отступали вместе, а начинают всегда они!
— А, бросим политику! Мы только исполнители! Но, клянусь, мы все-таки больше предпочитаем мир, нежели войну. А я принес, как знал, что вы подарите мне такую большую радость, бутылку отличной водки! — И Джон достал из своего портфеля бутылку «Кристалла». Лидумс невольно подумал: а ведь меня опять проверяли. Теперь у местных эмигрантов.
