Майя и Стелла… тоже есть о чем подумать. Федор помнил сильное пожатие горячей руки дивы, многообещающий взгляд в упор больших темных глаз. Что их связывает? Хотя разве непонятно… В том-то и дело, что непонятно.
Непонятно!
И Полина… Федор взглянул на часы. Четыре. Поздновато для звонка, вернее, слишком рано. Ему хотелось увидеть Полину, услышать ее неторопливый спокойный голос, поцеловать веснушки на переносице… Он ткнулся носом в подушку — наволочка пахла ее духами, нежно, тонко…
Он долго не мог уснуть, проворочался до семи утра и вдруг словно провалился, и приснилось ему странное существо, сидящее в громадном лиловом коконе, усыпанном сверкающей золотой пудрой, — с неестественно белым лицом, закрытыми глазами, мучительно изогнутыми бровями, не то живое, не то мертвое, вцепившееся в край кокона длинными бледными пальцами крупных рук с выпуклыми синими венами. Такая боль была во всей его позе, такое напряжение и безысходность, что Федор во сне нахмурился и протянул руку, но тут же остановил ее на полпути, понимая, что не знает, что должен сделать — то ли вытащить существо из кокона, то ли заговорить и спросить, отчего ему так плохо, то ли просто протянуть руку и подождать, пока оно само решит, что делать — принять его руку или оттолкнуть.
Потом существо исчезло в сером тумане, на пол просыпались золотые звездочки, кто-то прошел по ним, с треском давя и дробя сверкающую мелочь, а далее пустота…
Глава 13. Обед в поместье
Федор очнулся около одиннадцати — день за окном был серенький — похоже, собирался дождь, и он подумал, что сейчас позвонит Майе и скажет…
Художница, словно подслушав его мысли, позвонила сама.
— Федор, вы помните, что я вас пригласила на обед? — спросила она, и голос ее показался ему слабым и каким-то больным.
— Я помню. Вы… здоровы?
— Да, да, со мной все в порядке. Плохо спала, наверное, перед грозой.
— Может… завтра?
— Нет! Сегодня. Идрия была на рынке, купила баранину. Вы ей нравитесь, Федор. Вы, наверное, всем женщинам нравитесь… — Она рассмеялась невесело.
— Не всем, — только и сказал Федор, не найдя красивого и достойного ответа. После вчерашнего похода в «Белую сову» он чувствовал неловкость, от былой легкости в отношениях с художницей не осталось и следа. Сейчас ему показалось, что она намекает на интерес дивы к его скромной особе.
— В два, хорошо? Надеюсь, дождя все-таки не будет. Я покажу вам пляж, тут у нас два озера. Возьмите купальный костюм. — Она замолчала и сказала после паузы: — Вы… приедете?
— Конечно! Давно мечтал искупаться в озере. Правда, я не умею плавать, — соврал он.
— Не может быть! Я вас научу.
На том они расстались, и Федор набрал номер Полины. Она ответила сразу, словно ждала его звонка.
«Полина, как животное?» — хотел спросить Федор, но шутка застряла у него в горле. Ему показалось, что она плачет.
— Как вы? — Дурацкий вопрос, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства.
— Приехала Тамара, хочет забрать Алину домой.
С трудом Федор вспомнил, что Тамара — сестра Алины.
— Помощь нужна?
— Пока нет, мы сами.
— Вы сами ничего не сможете.
— Нам помогает капитан Астахов. Он приходил поговорить с Тамарой.
Федор почувствовал себя задетым. Разговор стопорило, он получался вымученным и натужным, что-то недоговоренное висело между ними тяжелым облаком.
— Полина! — взмолился Федор. — Я хочу вас видеть, я так соскучился! Давайте встретимся. Давайте поужинаем где-нибудь!
Тут он вспомнил, что они, кажется, перешли на «ты»…
— Я тоже… соскучилась.
— Правда?
— Капитан Астахов сказал, что Павлик умер. Мне страшно, я все время думаю о нем… о них… в голове не укладывается.
— Полиночка, не бойтесь! Я приеду вечером! Сейчас!
— Я не могу оставить Тамару, она все время плачет, — невпопад ответила девушка. — Я позвоню. Спасибо, Федя.
* * *
В два Алексеев был у пропускного пункта в элитную деревню. Ворота медленно разошлись в стороны, и он так же медленно (подумал: «Как на похоронах!» Мысль отражала его настроение…) въехал на заповедную территорию. Пароля у него не спросили — бдительный охранник в будке лишь проводил машину поворотом головы — на миг они скрестились взглядами в зеркале, и Федор свернул к дому Майи, от души надеясь, что запомнил дорогу. Фраза Полины о том, что с ними «капитан Астахов», не давала ему покоя и вызывала досаду. Друзья друзьями, но в отношении женщин… Подсуетился капитан, защитник одиноких девушек! Вот скажу Ирке, думал мстительно Федор. А он, бывший капитан Алексеев, разъезжает по гостям.
Они никогда не были соперниками — у них разные вкусы. В отношениях с женщинами капитан Астахов стремился к лидерству — легкомысленная подружка Ирочка не то чтобы признавала его лидерство — ей оно по барабану, и Коля мог безнаказанно воспитывать и выговаривать ей сколько влезет, — тем и ценны их отношения. А Федору подавай интеллект, характер, собственные суждения и взгляды… возможно, здравый смысл… хотя требовать от женщины наличия здравого смысла, особенно если она красива, явный перебор! Вы еще и логики от нее потребуйте — так она вас этой самой логикой… одним словом, вам же будет хуже! Но такой уж был Федор странный человек. Он мог увлечься некрасивой женщиной с мозгами, в отличие от Коли, которого вполне устраивала красивая, но безмозглая. Ведь увлекся же герой Мерля высокоинтеллектуальной женщиной-обезьяной.
А Полина… Ишь ты, полетел! Он им, видите ли, помогает, а его, Федора, побоку! Ну, капитан, подожди! А он, Федор, мямлил жалко в трубку, куда и красноречие подевалось… Цицерон! Соскучился он! Если соскучился, то нужно мчаться и хватать свою женщину, а не мямлить!
Так, испытывая острое недовольство собой, растравляя обиду и придумывая страшную месть капитану Астахову, бывший капитан Алексеев подкатил к воротам дома Майи Корфу. Настроение его понизилось до точки замерзания, и, как он подозревал, это еще не предел.
Художницу, ожидавшую его у калитки, он заметил издали. Гладкие светлые волосы, черный сарафан до пят с громадным лиловым цветком на подоле, знакомое колье омега… И две серые тени — молча прыгающие вокруг собаки — тонкие, стремительные, радостно оскаленные. На фоне особняка со стеклянной стеной и высокой каминной трубой, утопающего в пышно цветущих красных и белых кустах.
Он подумал, что Майя не могла бы жить в другом доме, в многоэтажке, например, в спальном районе, в ней чувствовалось… Федор затруднился определить сразу… Чувствовалось законное право и претензия на подобный антураж, где ведущими компонентами являлись деньги, связи и художественный вкус. Новая отечественная элита, лучшая ее часть.
Майя была бледна, с синяками под глазами, казалась измученной — действительно плохо спала. Обрадовалась Федору, привстала на цыпочки и клюнула в щеку. Собаки проделали то же самое. Он почувствовал на лице их жаркое дыхание и едва уклонился.
— Брысь! — закричала Майя на собак. — Идемте, Федор. Я так рада, что вы приехали… после вчерашнего. — Она взяла его за руку, заглянула в глаза. — Я чувствую себя виноватой, та нелепая, неприличная сцена… вы теперь бог знает что обо мне подумаете!
— Ну что вы, Майя, не подумаю, — выдавил из себя Федор. — Я не заметил ничего… нелепого.
— Ну и хорошо! Хотите увидеть мою композицию, я закончила ее сегодня утром и еще не решила, как назвать: «Память» или «Прощение».
Она привела его к странному сооружению в центре поляны перед домом, если это можно назвать сооружением. Композиция была устроена из воздушных шаров разной величины, числом примерно около сотни, как прикинул Федор, притороченных к земле невидимыми нитками на разной высоте — от метра до двух. Все они были полупрозрачные, серо-голубые и покачивались как живые на легком ветерке. Четыре или пять среди них были черными. Издалека композиция напоминала облако с кляксами случайно затесавшихся ворон. В первую минуту Федор не понял, в чем странность, потом сообразил — шары были идеально круглыми, а не привычно продолговатыми или в виде капли. Сооружение производило странное впечатление, оно покачивалось, и дрожало, и казалось живым.
— Как по-вашему, какое название выбрать?
— Мне трудно сказать. Майя, это что-то личное?
— Очень хорошо, Федор! Я с самого начала поняла, что мы с вами не чужие. Мы еще обсудим это и выберем что-нибудь подходящее, согласны?
Федор кивнул.
— А шары… моя любимая форма — сфера! Вот где совершенство, правда? Самое большое совершенство в любой конструкции — искусственной или природной. Ненавижу прямые линии! В искусстве, как и в жизни, не должно быть прямых линий, вы не находите?
— В искусстве возможно, а в жизни? — удивился Федор.
— В жизни тоже.
