Безобразов, осматривая комнатку, — и обои! Уютно. Только чего-то недостаёт.
— Чего же, Пётр Романович?
— Да вот так сразу и не скажешь, Александр Сергеевич. Впрочем, известно, чего. Руки женской. Как-то по-холостяцки здесь всё. Духа бабьего недостаёт, — засмеялся отставной гусар. Подобно многим военным своего времени, ему виделось не очень пристойным любить собственную жену, мнилось в том слабость, недостойная офицера, отчего внешнее отношение к супругам в их среде эволюционировало от более или менее приличных шуток про супружескую неверность в славное холостяцкое время, где главным героем анекдотов был непременно лихой представитель конкретного их полка, ежедневно развешивающий рога штатским ротозеям, до нарочито пренебрежительного отношения к женщинам со стороны обвенчанных.
Пушкин мысленно ухмыльнулся, его новый друг выдавал себя с головой самим фактом брака на женщине ниже по положению, в брак по расчёту же в данном случае он не верил.
— Подносы серебряные... — Безобразов продолжал осматривать комнату, — перина, простыни. А знаете, дорогой кузен, Степан ваш действительно крестьянин.
— У вас были сомнения?
— Да, что-то неясно в нём. Образованность, — Пётр постучал себя пальцем по лбу, — чувствуется. Речь, манеры. Но какая-то не та, неполная, не наша. Будто учился он у того, кто и сам толком... А с другой стороны — в любом салоне подобный тип сошёл бы за прелюбопытного оригинала. И не трус!
— Да уж, Пётр Романович, не испугался, когда вы на него накатили.
— Я уж думал, вы не заметили. Но верно, ничуть не испугался. Посмотрел только, что не знаю, как и описать вам.
— Вполне себе представляю... Вы, однако, говорили, что уверились в мужицкой сущности нашего хозяина?
— Да, Александр Сергеевич, вполне. Вы посмотрите, как всё ловко задумано. Бери, дескать, барин, деньгу небывалую, ваше всё, кланяемся. И где говорит? В доме, который иначе, как хоромами, и не назвать. Мелкопоместным и не снилось, а ведь дворяне. И момент подобран — за ужином, когда сам барин у него, да не один, а с гостем! Ловко.
— Что же вы видите здесь в ловкости? Поясните, кузен.
— Ну как же, да ведь после этакого угощения, да спасения нас в лесу — он же нас спас — как ни крути, долго бы нам не устоять против разбойников. Вовремя пришла кавалерия, как на манёврах. И после всего — неужто вы ему не оставите вот этот дом, как бы в награду? А добра здесь на тысячи и тысячи, богато живёт мужик. А, может, и не только дом оставите, а и ещё как пожалуете барин слугу верного? — ротмистр остро посмотрел на поэта, принявшего задумчивую позу мыслителя. — Вот вам и смекалка крестьянская. Дед воровал, отец прятал, а внук... внук не желает прятаться. Как же открыться? И с людьми в мире жить? Вот и смекнул, что делиться надобно. Крестьян задобрил, уж не ведаю, как, храм отгрохал. За ваши деньги, кстати. И вам предложил сумму столь великую, что...
— И в чём смысл тогда, если всё раздать?
— Если всё. Если, Александр Сергеевич, дорогой. Кто знает, что это всё, а не половина, к примеру?
— Ну уж...
— Почему нет? В том он прав, что человек, душу положивший на алтарь золотому тельцу, больших успехов достигает порой. Ещё этот его конфликт с вашим старостой. Как думаете, правду о Михайле он тогда говорил?
— Это важно, — согласился Пушкин, — ведь если дела обстоят действительно так, то...
— Ещё подумайте, Александр Сергеевич, что же они с такими деньжищами на волю не вышли ещё? Выложил бы разом десять тысяч, двадцать, тридцать, хоть сто! Вы бы и думали, что много взяли, удачно, а на деле — мелочь. Но то бы после оказалось. Зачем он так рискует, открываясь вам?
— Зачем же? Вы, Пётр Романович, не стесняйтесь, право же, говорите, что мыслите. У меня, признаюсь, вправду шум в голове.
— Защита ему нужна. Вот что.
— От кого?
— Да от того же Михайлы. А, может, и от вас, кузен, кто знает? Послушаем, что он расскажет про управляющего вашего, а после самого управляющего послушаем, да сравним. Ещё неизвестно, кто острее выйдет. Мутный тип этот Степан, сын Афанасиевич, ох, мутный. И идёт ва-банк, если по-нашему. А когда всё на карту ставят? Вот, то-то и оно, Александр, не от хорошей жизни. Значит — и сам он прижат к обрыву. Значит — деваться некуда, тогда любые деньги отдашь, лишь бы барин рассудил в твою пользу. Я их брата хорошо знаю. Жулик на жулике. Честный крестьянин способен жить в достатке, но никогда не может быть богат, так устроена жизнь. Да он и сам признаёт, что денежки не его.
— Всё может быть, Пётр Романович. Давайте спать ложиться.
Пушкин задул свечи, и, частично раздевшись, улегся. Безобразов последовал его примеру, но уснуть не мог. События минувшего дня были слишком насыщены, и усталость не могла одолеть неутолённого возбуждения. Он всё раздумывал над тем, что видел, и чем больше думал, тем больше склонялся к мысли, что Степан — мошенник, желающий обмануть Пушкина.
Пришло на память, как его, ещё совсем молодого, едва записавшегося в армию парня, с такой гордостью носившего мундир егерей, поучал ротный «дядька», приставленный к нему старый солдат Никифор:
— Вы, ваше благородие, смотрите, кто перед вами. Человека враз видно. Так и поступайте, как разумение велит.
— А если непонятно, кто перед тобой, как тогда быть, солдат?
— Тогда близко не подпускай. А прёт, будто не понимает, — коли его штыком, вашбродь, коли, не думая.
И были случаи, когда Петру доводилось убеждаться в правоте солдата. Годы спустя, вернувшись в армию после ранения и записавшись в гусары, он был почти не удивлён услышать приблизительно то же от эскадронного командира, сказанное разве что с большей экспрессивностью, а вместо «коли» было «руби».
Всё непонятное таит опасность. Непонятное и близкое — ещё опаснее. Непонятное, которое ищет с вами сближения, — сама опасность и есть. Не нравился ему Степан — вернее, не нравился именно тем, что нравился, оставаясь неясно кем. Где он учился? Что учился, у ротмистра не было и тени сомнений. Речь выдавала мужика с головой. И там не пара-тройка церковных книг. Но почему же человек образованный — нет, даже не крепостной, а вообще в сословии крестьянском? Почему ещё не в табеле о рангах? С деньгами да головой карьеру на Руси можно
