Ванесса испуганно отступила, а Угарте быстро полоснул себя по левому запястью — показалась кровь.
Все притихли. Те, кто был рядом, подались назад, а Угарте остервенело пилил руку, не спуская с Ванессы глаз.
— Смотри, что я делаю, и запоминай, — проговорил он и кивком головы указал на лившуюся ручьем кровь. — Смотри внимательно!
Роза раздвинула толпу и в один прыжок оказалась рядом.
— Отдай нож, — приказала она, протягивая руку. — Сейчас же отдай.
Угарте уронил нож на пол и застонал от боли.
Роза обняла его за шею, а Угарте поднял руку, показывая ей рану: кровь била фонтаном и стекала на пол.
— Смотри, смотри! — кричал Угарте, меж тем как Роза тянула его за собой, пытаясь увести. — Смотри, Ванесса! Смотри!
Они исчезли за дверью туалета. Одна из девушек наклонилась, намереваясь поднять нож. Кто-то посоветовал ей ни к чему не прикасаться, чтобы не заразиться СПИДом.
Девушка отшатнулась.
Глава 12
Густую темноту площади разбавляло металлическое свечение. Было смутное предрассветное время, ночные тени уползали прочь, затаившись в кронах деревьев и под фонарями. На близлежащие улицы с шумом и гамом выходили припозднившиеся гуляки, чтобы разойтись по домам или отправиться кутить дальше: например, в бар «Маравильяс» — он еще не закрылся — или в «Леди Пепа», что на улице Сан-Лоренсо. Ночь вступала в тот хрупкий период, когда люди чувствуют в душе необъяснимую тревогу и ищут, куда бы приткнуться.
Где-то разбилась бутылка, послышался звон стекла, а вслед за ним — обрывки смеха.
— Кровь вызывает во мне отвращение, — говорила Барбара. — Ненавижу насилие, какого бы толка оно ни было.
Антонио молча нашел ее руку и сжал в своей.
— Пойдем к тебе, пропустим по рюмочке, идет?
— Идет. У нас с тобой одинаковые флюиды. Они вступают в контакт и вибрируют, чувствуешь?
— Действительно, флюиды… вибрация. Именно так. Выпьем по одной и перепихнемся, да? Ты хорошенькая, опять же флюиды совпадают…
— Запросто. Ты мне приятен, располагаешь к общению.
— Ты тоже общительная.
— И потом, надо обсудить, в каких платьях мне сфотографироваться для портфолиума. Я хочу, чтобы снимки получились как можно удачнее.
— Все будет сделано в лучшем виде, вот увидишь.
— У нас с Угарте тоже одинаковые флюиды, я это с самого начала заметила. Очень просто — дело в вибрациях, понимаешь? Или они есть, или их нет. С тобой они у меня появляются.
— Ты прекрасно получишься на снимках, Барбара. У тебя фотогеничная внешность.
— На то я и актриса. Умею входить в тело и душу персонажа и делаю его своим. Полностью перевоплощаюсь. Сейчас я репетирую с Фуэ… нет с Фо, подожди, как его там? Не помню. Он итальянец.
— Дарио Фо[39], — сказал Антонио.
— Вот, вот, — ответила она. — Правильно, его зовут именно так.
Какой-то человек кололся, укрывшись в подъезде. Волосы у него были заплетены мелкими косичками на африканский манер, а в ухе поблескивала серьга. Другой, совсем еще мальчик, готовил следующий укол, подогревая на зажигалке смесь в ложечке. У его ног стояла литровая бутылка пива.
Затарахтев, сорвался с места мотоцикл, и сидевшая сзади девчонка прокричала: — Красота-а-а!
Барбара жила на улице Тесоро, недалеко от площади Маркес-де-Санта-Анна, в убого обставленной маленькой мансарде, похожей на крысиную нору.
Не успев войти, она тут же подожгла на горелке пачули[40] и поставила кассету с медитацией дзен[41], пояснив, что звуки подражают шелесту ветра в кронах деревьев и пению птиц на рассвете.
Они уселись на пол, сжимая в руке по стакану сладкого вина. Ничего другого у Барбары не нашлось.
На одной из стен висел голубой коврик со звездочками, аккуратно вырезанными из фольги и расклеенными по всей поверхности вперемежку с каббалистическими и эзотерическими символами. В углу виднелось что-то похожее на нишу с пьедесталом, на котором красовалась большая фотография патлатого типа, одетого в белую тунику.
Барбара объяснила, что это апостол Мхисане Куду — святой индус, приносивший ей удачу.
Она бросила на портрет нежный взгляд и послала ему воздушный поцелуй.
— Апостол ведет меня по жизни, — добавила она. — Когда он на меня смотрит, я чувствую, как мое тело наполняется положительными зарядами.
Антонио не смог различить на кассете ни единого четкого звука, только смутный шум. Он то нарастал, то стихал и напоминал отдаленный гул уличного транспорта, время от времени прерываемый пронзительным свистом.
Просидев некоторое время на полу под аккомпанемент странной музыки, Антонио не выдержал:
— Вчера я побывал в полицейском участке… Туда привели раненного в голову человека, всего в крови, он горько рыдал. А рядом стоял паренек лет четырнадцати, наверное, его сын. Насколько я понял, у него отобрали то ли бумажник, то ли ранец, и он стыдился плачущего отца. Парень всю дорогу смотрел себе под ноги, на ботинки, и с хрустом выкручивал пальцы. Потом появился наркоман с ломкой. Это было что-то! У меня прямо руки чесались запечатлеть его на пленке, но там, естественно, запрещено фотографировать. Бедолага трясся, словно одержимый бесом, пускал изо рта пену и закатывал глаза. Если не ошибаюсь, в таких случаях надо давать метадон, правильно?
— Тебя упрятали в каталажку?
— Не то чтобы упрятали, а так: выпытывали сведения про одного крупного наркоторговца, какого-то Ибрагима. Все спрашивали, знаю ли я его настоящее имя. Я, конечно, ничего им не сказал, поскольку понятия не имею, кто он такой. И так как у меня раньше не было приводов, им пришлось меня отпустить. Мне еще никогда не случалось бывать в полицейском участке. А вот моему брату Паскуалю случалось, когда он ходил в студентах. Туда привели еще нескольких проституток и негров.
Антонио поцеловал Барбару в губы. Она вяло подчинилась, но не ответила на его порыв. Потом отодвинулась и показала рукой на свет, проникавший через занавески единственного окна.
— О! Посмотри, наступает магический час! Давай разденемся, ладно?
— Идет, — с энтузиазмом согласился Антонио. — Это по-нашему!
Она поднялась с пола и быстро скинула одежду, обнажив тоненькое, но крепко сбитое тело с покраснениями в паху. Накануне она выбрила себе лобок, оставив в центре тонкую полоску волос, похожую на черный мазок кистью.
Барбара начала танцевать. Следуя ритму музыки, она поднимала руки над головой и жмурила глаза. Антонио рассматривал ее маленькие груди, которые напоминали два жареных яйца на сковородке.
— Бу, бу, бу-у-у! — подвывала она и медленно кружилась по комнате.
Антонио продрог до костей и не стал дальше раздеваться. Брюки были спущены до колен, но он рывком натянул их на себя и застегнул молнию. Потом подошел к девушке и попытался ее обнять. Она рассердилась.
— Эй! Что ты себе позволяешь? Это же священный танец в честь божества Шивы[42], по индуистским обычаям его нельзя прерывать.
— Уже поздно, давай трахнемся, и я пойду.
Барбара грубо оттолкнула его от себя.
— Еще не время, понимаешь? Я жду пробуждения кармы[43]. Богиня войдет в мое тело, овладеет мною полностью, тогда я буду готова для слияния в любви, но сейчас еще рано. Не спеши, хорошо?
Она вновь закружилась в танце, и Антонио ничего не оставалось, как усесться опять на пол. Не обращая на него внимания, Барбара продолжала описывать круги по маленькой комнате и издавать тягучие звуки: «Бу, бу, бу-у-у!»
Антонио попытался мастурбировать, но у него ничего не получалось. Он сделал несколько попыток, устал и застегнул молнию.
Кассета кончилась. Барбара тут же поставила другую.
— Шум Ганга, — с готовностью пояснила она. — Вот увидишь, звучит божественно. Музыка переносит тебя прямо туда, на берег реки.
— В тебя еще не вошла эта, как ее там, Шива? Долго это будет продолжаться? — Антонио взглянул на часы. — Когда ты будешь наконец готова?
— Плотское без духовного гроша медного не стоит. Непонимание данной истины — бич нашей цивилизации, понимаешь? Мы все делаем без души, только услаждаем тело, отсюда болезни, страдания. Прерывается поток флюидов.
Она продолжила танец. Звуки на кассете имитировали рокот бьющихся о берег волн. По крайней мере, так их воспринимал Антонио.
Глава 13
Антонио никак не мог заснуть. Утро уже давно вошло в свои права, а он, одетый и под двумя одеялами, все ворочался в постели, пытаясь сомкнуть глаза. Сон не шел, в каждой клеточке тела накопилась свинцовая усталость, в голове мелькали навязчивые, не подвластные контролю видения. Он думал о каких-то беспорядочных вещах и никак не мог выстроить их в логический ряд, будто бы мозг отделился от сознания и жил независимой, чужой для него жизнью.
