сказала сама Фая, если бы знала? Или бабушка, которая никогда не задавала мне строгих вопросов, только гладила рукой с бугристыми костяшками и бормотала что-то ласковое и непонятное. Что бы сказали другие знакомые взрослые и пацаны, если бы знали, что все зависит от меня?
И что я страшно, до усрачки боюсь.
Боюсь корабля, боюсь бесконечной пустоты, до которой несколько сантиметров, боюсь клокочущего чужого мира, который валится на меня, боюсь вытянутой в нить черной дыры, в которую мы должны прыгнуть, – и боюсь ошибиться, не успеть, не справиться.
Как страшно-то.
Поэтому я рванул первым, да еще выпалил – еле сдержавшись от увеличения громкости на весь подвальный ангар: «Последняя курица жмурится!»
Орать хорошо голому, когда из бани в прорубь прыгаешь, а у нас тут космос, государственная важность и особо секретный режим.
Нас сразу предупредили, что «Пионер» – корабль совершенно особенный, стартовать будет не с Байконура, а с военного космодрома Ногайский Юрт и после стыковки с носителем вернется туда же. И провожать, а тем более встречать его будут не так, как пароходы, поезда и традиционные космические корабли типа «Восход» и «Салют».
Но мы до последнего, даже побродив по Ног-Юрту и рассмотрев то немногое, что не было закрыто ото всех и даже от нас, все равно думали, что доедем автобусом до края площадки, выйдем такие важные в скафандрах и с чемоданчиками, в которых вентиляторы и аккумуляторы для обдува тела под скафандром, и торжественно пойдем сперва рапортовать председателю государственной комиссии, потом – к лифту, который поднимет нас к кораблю, воткнутому в фюзеляж ракетоплана.
Всё как по телику сто раз с ракетой видели, в общем.
Фига с два.
Обухов вслед за нами пожал руку пилоту Сергею Дмитриевичу, проследил, что он уехал на верхний этаж ангара, убедился, что все техники, инженеры, медики и военные покинули нижний этаж, и сказал, явно волнуясь:
– Часовая готовность. Экипаж готов?
Мы с Олегом кивнули, Инна посмотрела на нас, как на баранов, и подтвердила вслух:
– Готов.
– Ты последней, наверное, мы выйдем, – сказал Обухов. – Кто первый?
Мы с Олегом замешкались, но я рванул в раздевалку первым. Если капитан покидает корабль последним, значит, входить должен первым. Пусть даже нагишом.
На самом деле я не был голым. На мне был облегающий, но не пережимающий защитный костюм типа водолазного, только тонкий и почти неощутимый. Сперва костюмы были бесцветными и прозрачными, как растекшийся по телу целлофан или воск, чтобы проще следить за реакцией организма. Потом их сделали телесного цвета, но мы с Олегом все равно ржали и отпускали приколы, поэтому последняя партия стала буро-красной, под цвет состава. Материалом костюма был, конечно, не целлофан, не полиэтилен и вообще не пластик, а какая-то мембрана, почти неощутимая, дышащая и спасающая кожу от обморожений – при том что теплопередачу она обеспечивала. Я сам толком не понял, да и не старался – надо, значит, надену, смотреть на меня никто не будет, особенно если предупредить.
– Инна не смотрит? – спросил я, справившись наконец с линзами, проморгавшись и проверившись на герметичность. На стойке ровно горел зеленый огонек, значит, все нормально.
– Нужно очень, – глухо откликнулась она, и я, ухмыльнувшись, чтобы чего-нибудь не ответить, вышел к трапу, стараясь не прикрываться, как на медосмотре. Я космонавт вообще-то, алё. Командир.
Обухов, который уже ждал, не стал ухмыляться. Он просто пожал мне руку, помог взобраться на подъемник, с трудом втиснутый между кабелями, шлангами и штангами, и сказал:
– Линар, главное – не суетись. Спокойно, как на тренировке. Растеряешься – выдохни, вдохни и подумай еще. Ладно?
«Вдохни в составе – это сильно», – подумал я, но просто кивнул.
– Ни пуха, – сказал Обухов, поднимая рычажок. Платформа, вполголоса подвывая, подняла меня к люку. На метр ниже горловины люка чуть подрагивал красно-бурый состав. Как на тренировке, подумал я, махнул Обухову – к черту! – и шагнул в прорубь.
Как обычно, сразу ушел по пояс, а дальше началось медленное, как в мультике, погружение. Я крутнулся, чтобы состав поскорее дошел до плеч, давно заученным движением скользнул на свое место ожидания, пристегнулся и щелкнул не глядя тумблером готовности. Блики на поверхности состава перекрывали огоньки, разгоравшиеся в толще, но я и так знал, что оба табло активировались и через пять минут будут готовы принимать команды, а через полчаса станут одной из трех пар инструментов управления самым совершенным и небывалым кораблем в истории человечества.
Жуть-то какая, подумал я и поспешно наклеил на лицо снисходительную улыбку: в люк уже шагнул Олег.
– Пушку проверил? – спросил он первым делом, булькнув в свой сектор.
Это только называлось пушкой – а было похоже скорее на утопленную в нижнем поясе корабля детскую игрушку с педалькой, выбрасывающую металлический шарик, которым нужно попасть в мелкую дырочку. Роль шариков у нас играли многооболочечные мины.
При соприкосновении с ионизированной средой каждая из них несколько раз подряд создает мощное магнитное поле, которое стремительно разбегается кольцевой стенкой во все стороны, обращая газовые скопления в спиновый лед. Он проникает в любую ионизированную среду – как капля чернил, упавшая в стакан воды: вроде объемная клякса только раскинула тонюсенькие щупальца, а встряхнул стакан – и не видно ее. И теперь во всем стакане не вода, а спиновый лед, твердая жидкость, которая не замерзает окончательно и вообще не испаряется. Так что никакого выброса ядовитого газа из этого стакана не произойдет в течение нескольких лет, пока не сойдет магнитный эффект.
Магнитные волны невидимы и почти не ощутимы приборами. Но я их ощущал. Просто знал: легкая щекотка в запястьях и под ушами почти всегда означает, что в испытательной камере магнитное поле приминает посверкивающей грязноватой коркой весь случившийся рядом газ. Обухов, кстати, долго не верил, Олег с Инной тоже. Проверяли потихоньку, оказывается: то включали магнитное поле, то затевали испытания пушки, когда я был рядышком.
– Никому не говори, – сказал Обухов, рассматривая длинную портянку с бесконечными колючими линиями, которые выдал изучавший меня в один из таких моментов прибор. – Особенно Павлу Николаевичу.
– Почему? – удивился я.
Павел Николаевич был веселым кривоногим дядькой в белом халате поверх мундира, так что мы никогда не видели погон, но откуда-то знали, что он подполковник.
– Потому что формально это оружие, – объяснил Обухов. – А раз ты его чувствуешь со стороны, то автоматически становишься частью программы исследования этого оружия – воздействия, дальнего обнаружения, поиска таких штук у противника и так далее.
– А у американцев разве такие тоже есть?
Обухов пожал плечами.
– Резонно предположить, что есть или вот-вот будут. Мы более-менее параллельно идем. То они чуть впереди, то мы. Сейчас у них там совсем истерика с этими «звездными войнами», хотят раз и навсегда нас переплюнуть и стать главными в космосе, в том числе
