У берестяной стенки было тепло и уютно, почти как в комнате. Замечательная выдумка сибирских охотников! Позже она не раз выручала меня, когда в холодное время приходилось ночевать в лесу.
С удовольствием разувшись и протянув к огню ноги, я попивал крепкий ароматный чай и слушал своего собеседника, следил за его выразительным лицом и глазами; они то скрывались под густыми щетинистыми бровями, то поблескивали оживленно и молодо в свете костра.
- Уж как досадно стариться, когда самая жизнь пошла,- говорил между тем Николай Яковлевич.- Дела пошли большие...
Я вот всю жизнь мечтал какое-нибудь большое дело сделать, паря. Не так прожить, как мошка,- помер, и нет ничего, а чтобы совершить что-то... Подвиг, понимаешь?..
- Так разве вы не совершили подвига, дядя Коля,- сказал я,- а в партизанах, когда руку потеряли?..
- Эх, паря,- отмахнулся старик,- это долг был, а не подвиг. Да и давно. В войну вот просился я на фронт, не пускают.
Смеются. Тебе, говорят, дед, на печке лежать об одной-то руке, я не с немцами воевать. Обиделся я тогда, доказывал, что стреляю хорошо, делать все могу... Пет, не взяли. Или вот теперь. Ну, разве это работа заведующий складом. День за днем идет, никому, вроде, от меня и пользы-то нет.
Он помолчал.
- Пойдем-ко ночевать!
- Куда же это от костра-то?
- А ты видал там стожок сена? Это мой, летом косил. За первый сорт переспим.
- Не стоит ворошить...
- Идем, идем, когда в гости зовут. Ворошить его мы не будем. Руби-ко три жерди с вилками!
Все еще недоумевая, я срубил по указанию Николая Яковлевича три жерди с рогатинами, и мы подошли к стогу сена.
- Теперь смотри, рыбак, как от мороза спасаться! - воскликнул старый сибиряк и воткнул жерди в стог с трех сторон рогатинами поближе к вершине. Затем поочередно подсовывая жерди выше, он легко поднял верхушку стога на полметра вверх, забрался в образовавшуюся щель и долго разгребал там сено, пыхтя и отдуваясь.
- Готово гнездо! Лезь сюда, паря!
Я забрался по жерди в стог. Там было темно, тепло и пряно пахло свежим сеном. Свернувшись калачиком, мы повозились еще немного, подтыкая под себя со всех сторон сено, согрелись и задремали.
Проснулся я под утро. Снаружи было холодно и бело: за ночь крепкий морозец осыпал инеем кусты и желтую поблекшую траву. У нашей берестяной стенки уже ярко, с треском, пылал костер. Николай Яковлевич прилаживал над ним чайник.
- Гляди, светает! - приветствовал он меня.- То-то я и поднялся, думаю, как бы зорьку не проспать!.. Однако, паря, и денек же сегодня будет!
- Значит, половим!
Выпить по кружке чая, опустить на место верхушку стожка и собрать наши пожитки было недолгим делом. И вот мы уже опять на берегу. От ночного морозца хрустит под ногами трава, в тихих местах на воде образовались корочки заберегов. Журчит, клокочет на перекатах стремительная речка, от нее в рассветный сумрак поднимается тонкий, едва видный парок тумана.
- По первой!-шепчет Николай Яковлевич. Мы разом закидываем удочки и замираем в ожидании, тянемся вперед за трепещущей леской и почти разом выбрасываем на берег по крупному, радужно-синеватому хариусу.
Светлеет. Все выше и выше поднимается оранжево-розовый полог зари и тихо-тихо, будто бы в вечном сне, стоят на его фоне строгие купы елей и пихт.
Вот и солнце, красное и неяркое, выкатилось из-за сопок, вот уж и поднялось над ними, а мы все. бродим вдоль "еловых ям" по непролазным кустам и кочкам, и каждый поворот речки, каждый омуток обещает нам новые удачи. К полудню запас червей кончается. Останавливаемся перекусить, уложить перед дорогой сумки, посмотреть друг у друга рыбу.
На душе так легко и весело, будто и не было никогда у нас в жизни всяких забот и неурядиц. Обратный путь проходит опять в разговорах - о рыбе, об охоте, о разных таежных встречах и происшествиях.
Расходясь по домам, немного усталые, но бодрые, мы долго трясем друг другу руки и уславливаемся, если постоит погода, сходить на рыбалку еще разок в этом году для "закрытия сезояа".
Но мечты наши не сбылись. Зато сбылась, может быть, главная мечта Николая Яковлевича - мечта о подвиге, мечта всей его жизни.
Однажды ночью над таежным горняцким поселком тревожно взвыла сирена. Отблеск зарева на низких облаках... Бегут люди.
Пожар! Загорелся склад, которым заведовал Николай Яковлевич.
Люди толпятся у горящего здания. Копошатся пожарник;;.
У них вечно что-нибудь не ладится. Но вот заработал мотор, и струя воды хлынула в огонь. Поздно! Здания уже пс спасти.
Но рядом стоят еще постройки, в них машины, миллионные ценности...
В толпе появляется высокий человек. Он машет своей единственной рукой и кричит:
- Разойдись! В складе эфир! Сейчас взорвется!..
И Булдаков, обмотав голову какой-то тряпкой, бросается в огонь. Через минуту он появляется с бутылью. Его обливают водой, и он снова скрывается в облаках дыма... Когда все бутыли с опасной жидкостью были вынесены, Николай Яковлевич, подхваченный людьми, потерял сознание.
Я не стану описывать дальнейшее. Но, я думаю, читатели поймут мои чувства, когда, проходя мимо кладбища, я обнажаю голову и шепчу:
- Здравствуй, друг!..
* * *
В. Гарновскай
БЕЛОЗЕРСКИЕ ЗОРИ
Станция Череповец. От нее до села Вашки - районного центра, куда я еду на работу,- почти двести километров. Февральские метели шумят уже не первый день, автомашины стынут в гаражах. Надо добираться до Вашск гужом,
Скрипят и скрипят сани по накатанной дороге. Метель, наконец, стихла. В холодном ночном небе россыпи дрожащих от стужи звезд. На севере мерцает, то меркнет, то разливается шире мутное зеленое зарево - северное сияние...
Вот и Вашки - большое рыбацкое село. Ветры с севера намели вокруг домов трехметровые сугробы. Перед селом - бескрайняя ледяная равнина - Белое озеро, за селом - плоское поле с редкими кустиками, дальше - синяя полоса леса.
Так вот оно, почти круглое, как блюдо. Белое озеро! Где-то на том, южном берегу древний город Белозерск, ровесник Киева и Новгорода. В озеро впадает река Ковжа. На карте почти рядом с нею - устье реки Кемы. Из озера вытекает только одна река Шексна. На территории Вашкинского района - свыше сотни больших и малых лесных озер, много речек.
Начинаю заводить знакомства с рыбаками. Как на зло - ни одного удильщика. С кем ни заговоришь - промысловик: колхоз-то здесь рыболовецкий. А известно, с каким пренебрежением смотрит промысловик, сетевик, на бедного удильщика.
- У нас рыбу в Белом озере не удят,- слышу я полунасмешливые ответы, когда пытаюсь узнать кое-что о своем любимом спорте.
Ну, что ж! Поживем-увидим, сами попробуем...
* * *
Вот и пришла милая рыбацкому и охотничьему сердцу северная весна! За селом на пашне уже стрекочут тракторы, а за ними черными облаками кружатся грачи и белыми - чайки. Поторапливаться приходится птицам: тракторный плуг не медлительная соха. Раньше за сохой грачи вперевалочку шли, словно купцы по рынку, а теперь, смотришь, клюнет раз-другой - и на крыло, догонять трактор. И чайки за грачами. Крик, галдеж!
