– Он погиб… – раздалось за моей спиной. Мазурину сейчас не просто тяжело, ему больно – раненую руку ему некуда пристроить, она висит вдоль моей спины и, я знаю, наливается кровью. Кровь приливает к ране – это боль.
– Заведи руку за спину и положи себе на поясницу…. – приказал я. – Она не должна висеть… Расскажи, как погиб Шумов.
Я уже различил меж веток рощи тусклый, едва видимый огонек. Два чувства боролись во мне: «мы дошли» и – «это немцы». Но, даже просчитывая вариант с последним, я отчего-то радовался. Мы куда-то дошли, и это уже важно. Мазурин огня не видит, и не надо. Как только это случится, он мгновенно почувствует усталость, боль, голод, жажду… Все, что может почувствовать на его месте человек. А мне нужны его силы. Сейчас организм чекиста работает на износ, он мобилизован.
– Ты оглох? Как умер Шумов?
– Как только я вышел из подвала, – донеслось до меня, – я бегом направился к грузовику с бочкой топлива. Водитель «эмки» был уже там, Шумов ушел в штаб отмечать командировочные предписания… Когда машина была заправлена, Шумов велел подъехать к самому крыльцу штаба и сказал мне: «Веди его сюда…» Открыл дверцу и вышел, на ходу вынимая папиросы из кармана… Я как сейчас помню – он положил коробку на левую ладонь, открыл, вынул папиросу, закрыл коробку и три раза стукнул мундштуком…
//- * * * -//
– Веди его сюда! – приказал Шумов, выскочил из «эмки» и выхватил из кармана папиросы. – Что ты смотришь? – прикрикнул он на Мазурина, наблюдающего за тем, как тот открывает коробку. – Еще полчаса, и нам отсюда не вырваться!
Взяв папиросу, он стукнул ею по коробке, выбивая застрявший в мундштуке табак…
Взрыв страшной силы поднял в воздух «эмку», и Мазурин, которого ударила в грудь невидимая сила, спиной вперед полетел от крыльца. Все то время, что он летел, почти не касаясь земли ногами, его не покидала мысль о том, что сзади за ремень ему закинули крюк с растянутым до отказа резиновым бинтом. Он летел от крыльца и видел, как переворачивается в воздухе Шумов, как взлетает над ним рассеченный наплечный ремень портупеи и как веером разлетаются над майором, словно верша пик циркового номера, папиросы…
Упав на землю и перевернувшись, вспахав сапогами клумбу с цветами, Мазурин сидел и, дико осматриваясь, пытался сообразить, что происходит. Увиденное его потрясло. Он впервые оказался на войне, и все, что он видел до этого, – взрывы, выстрелы – никоим образом не касалось его самого. Он ехал в машине с Шумовым и словно был вне происходящего. Он знал: вот сейчас они доберутся до места, арестуют Касардина, врага народа, и поедут обратно. Воевать Мазурин не рассчитывал. Врага хватает и в тылу.
И сейчас, когда он видел, как Шумов, шатаясь из стороны в сторону, держится за голову и меж пальцев его течет кровь, впал в ступор. Развороченная «эмка» штаба армии горела. Внутри нее бился в агонии водитель, но помочь ему было нельзя. Заполненный до горловины бак с бензином вспыхнул в одно мгновение после угодившего раскаленного осколка, и взрывом покорежило двери. Стекла вылетели, но ноги водителя оказались зажаты рулем. И, дико крича, – этот крик был единственным звуком в тот момент, когда Мазурин сидел на земле, – сержант держался за руль и пытался вырвать ногу из рулевой колонки. Безумие предчувствия смерти…
Очень скоро он замолк – огонь охватил пропитанную топливом одежду, и Мазурин видел, как лопается кожа уже мертвого шофера…
– Володя! – кричал капитан, обращаясь к начальнику. – Володя!..
Тот обернулся и уставился на капитана изумленным взглядом.
И только сейчас Мазурин понял, что территория штаба и прилегающие к нему окрестности подверглись артобстрелу. Взрывы один за другим стелились неподалеку, перепахивая дома и поднимая в воздух ограды, калитки, ворота… Треск деревьев, хруст кирпичей – все звуки смешались в один монотонный грохот.
И вдруг все стихло. Они как стояли на одном месте, так и остались. И вокруг – ни души. А потом словно прорвало плотину…
Из школы, выскакивая из окон и сталкиваясь в дверях, стали выбегать люди. Без головных уборов, некоторые даже без ремней и оружия.
– Что происходит, черт побери?! – зарычал, отнимая руки от лица, Шумов. Длинный шрам, рассекший его лицо от глаза до подбородка, сочился кровью.
– Немцы! – на бегу прокричал, хватая воздух ртом, какой-то лейтенант. – Немцы перешли через мост, линия обороны смята, товарищ майор! Уходим!..
– Черта с два ты угадал! – прохрипел Шумов, выхватывая из кобуры «ТТ» и нетвердым шагом направляясь к крыльцу.
И вдруг остановился как вкопанный.
– Товарищ майор!.. – крикнул ему Мазурин.
– Уходим отсюда, Мазурин…
– Но Касардин!..
И Мазурин, уже почти метнувшийся к крыльцу на подмогу начальнику, увидел совершенно дикую картину. С начала войны он никогда не задумывался над тем, что это может случиться…
По улице Умани, на которой располагался штаб армии, неслись, прыгая на кочках и объезжая дымящиеся воронки, немецкие мотоциклисты. В плексигласовых очках, касках и металлических бляхах поверх шерстяных кителей, они были похожи на мистических чудовищ. Что-то просвистело над головой Мазурина – словно пролетела стая стрижей.
– Беги за мной, Мазурин! – услышал чекист голос Шумова. – Беги быстрее, иначе они нас положат!..
Сидящие в люльках мотоциклисты поливали улицы очередями из стоящих на сошках пулеметов. Мазурин, стремительно несший свое тяжелое тело вслед за майором, был в состоянии полушока. Казалось ему, что он видел все вокруг. Сзади, справа, слева – он видел каждый участок школьного двора, был свидетелем тому, как падают, застигнутые пулями, советские бойцы. Как на них наезжают, прыгая по ним и ломая их кости, мотоциклы…
Оглянувшись, капитан увидел, как два мотоцикла, развернувшись под углом в девяносто градусов, влетают в школьную ограду.
– Мы должны успеть!.. – услышал он теперь уже за спиной голос Шумова. И вслед за этим – треск ломаемых штакетин – начальник отдела уже перемахивал через ограду.
Управляемый неизвестным ему ранее чувством, Мазурин выхватил из кармана «ТТ», вскинул руку и трижды выстрелил. Сидящий в люльке немец откинулся на спину. Из раны в горле фонтанчиком брызнула кровь. Словно кто-то зажал отверстие пальцем, а потом отпустил, и струя под давлением ударила прямо под потолок…
– Ага, сволочи!.. – дико расхохотался Мазурин. – Так вы смертны?!
И он, придерживая «ТТ» свободной рукой, расстрелял весь магазин.
Одна из пуль, прошив руку немца, держащего руль, вонзилась ему в бок. Оскалившись, немец грязно выругался (Мазурин слышал этот лай) и потерял управление. Руль круто вывернулся вправо, и мотоцикл с дугообразной табличкой на переднем крыле, словно наехав на люльку колесом, перевернулся. Машина перевернулась, и тот, что пытался задушить себя, удерживая хлещущую из горла кровь, упал – и руки разошлись. И кровь ударила в последний раз, заставив немца скрести сапогами по притоптанной дорожке школьного парка…
Мазурин выхватил из кобуры второй магазин, забил в рукоятку, передернул затвор…
Немец-водитель встал, выкинул перед собой автомат и нажал на спуск. В то же мгновение выстрелил и Мазурин…
//- * * * -//
– И что было дальше? – спросил я, уже подходя к предполагаемому месту стоянки. Я испытывал чувство, которое испытывал любой, несший невыносимо тяжелую вещь. Ты смотришь на точку на земле, метрах в десяти перед собой, и думаешь – вот я дойду до нее и опущу. И отдохну, и испытаю ни с чем не сравнимое блаженство от избавления от груза. Но, дойдя до этой точки, ты вдруг переносишь ее еще на десять метров… А потом удаляешь еще на пять… И когда уже пальцы твои разжимаются, ты делаешь последнее усилие, делая два шага… Ты победил. Это и есть блаженство.
Я переносил точку уже два раза. Если перенесу еще, упаду. Нужно было чем-то занять слух, чтобы не мучиться в тишине. И я спросил:
– И что… было… дальше?
Сделав четыре шага, я почувствовал, что ноги не слушаются. И, как был, с автоматами, фляжкой и Мазуриным на плечах, опустился на землю. И когда колени мои коснулись земли, я рухнул как подкошенный.
– Дальше… – доносилось до меня сквозь неприятное жужжание в ушах… комар или отток крови от головы?… – Дальше я видел, что немец дернулся и покачнулся. Его пули просвистели над моей головой. Я перемахнул через забор. Мной овладел раж и ужас.
– Не от убийства, конечно… – пробормотал я, прижимая горевшее жаром лицо к холодной земле.
Мазурин помолчал и снова заговорил, когда я уже почти пришел в себя. То есть стал чувствовать, как застоявшаяся в членах кровь разгоняется по венам.
– Мы бежали с Шумовым какими-то дворами, огородами и постоянно натыкались на немцев… Они появлялись всякий раз неожиданно. Как специально… Словно игра была такая – угадай улицу, где нет немца. И мы постоянно проигрывали. У меня в пистолете оставалось пять патронов, Шумов, кажется, вообще не стрелял. Но вскоре мы оказались в тупике. Улица заканчивалась массивным домом какого-то зажиточного крестьянина…
