Валя глянул под ноги и побелел. Около урны, опустив растрепавшиеся волосы в лужу, лежал его отец. Он был пьян. Кепка отца валялась в стороне, пальто было все в грязи.
Валька перешагнул через отцовские ноги и, не слушая болтовню студентов, не видя ничего перед собой, пошел как в тумане.
Вдруг Валька неожиданно сказал:
— Мне в этот дом к дядьке зайти надо. До свидания! — И быстро скрылся в подъезде.
Студенты сочли это за догадливость: Желтков почувствовал, что мешал. Рем был тоже доволен: Валька портил вид компании.
— Слушай, Рем, ты на деда имеешь какое-нибудь влияние? — спросил Евгений, когда Валька удалился.
Рема этот вопрос озадачил. Он никогда не задумывался об этом и ответил:
— Он ко мне хорошо относится. Подарки делает.
— Летом он нас видел на даче, — продолжал разговор Артур.
— Скажи, — перебил Евгений, — только откровенно скажи, что он по поводу нас говорил?
Рем поколебался, но не соврал:
— Говорил, что вы шалопаи.
Студенты переглянулись.
— Это плохо, — заметил Артур.
— Я этого ожидал, — ответил Евгений приятелю. — Скажи, Рем, как посмотрит дед, если мы явимся к тебе как руководители кружка юных натуралистов?
— Он любит, когда школьники увлекаются всякой биологией.
— Отлично! — потирая руки, оживился Артур.
— Завернем в пивной бар? — предложил Евгений.
Пока он заказывал три кружки пива, Артур продолжал:
— Ты, Рем, соберешь ребят. Ну, хотя бы человек пять или шесть. Ты — раз, этот, который ушел, — два… Найдешь еще кого-нибудь. Занятия назначь, когда дома будет дед, и позвони мне. — Артур быстро записал на клочке бумаги номер телефона и передал Рему.
Рем был горд тем, что запросто, как взрослый, стоит у стойки и похлебывает пиво. Он готов был выполнить любое поручение приятелей…
А в это время Валька, изнемогая от усталости, тащил домой по улицам Москвы пьяного отца. Денег в кармане не оказалось, и ему с отцом предстоял очень длинный путь.
Глава тридцать третья
В гардеробе одиноко висели два пальто. Одно, грубошерстное, без вешалки, зацепленное за крючок петлей, конечно, принадлежало кому-то из мальчиков, другое, темно-красное, — девичье.
Огни в коридорах давно погасли, и только две лампочки — через этаж — скупо освещали лестницу. На лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, появился Коля Никифоров, хозяин грубошерстного пальто.
Никифоров стал одеваться, но не торопился. Он поджидал Наташу.
Войдя в раздевалку, Наташа сказала:
— Ну, и долго мы просидели!
— Ничего, — неопределенно ответил Коля. — Я ждал тебя. Дело есть.
— Пойдем! — Наташа направилась к двери. — Говори, что хотел.
— Ты про отца Фатеева слышала?
— Слышала. Ему ноги отрезали.
— Ноги-то само собой. Иван Дмитриевич всемирное изобретение сделал, — и Коля подробно стал рассказывать о том, какие огромные благодеяния людям сулит изобретение Фатеева.
Наташа в технике разбиралась слабо, но слушала с интересом. И, когда Коля предложил ей помогать Фатееву, Наташа, не раздумывая, согласилась.
— Хотите, я Птаху позову? — неожиданно спросила она.
Коля оторопел:
— Птаху?
— Птаху.
— Ты, значит, видела его?
— Если нужно, увижу.
— Не пойдет Птаха…
— Говорю — значит, пойдет.
Наташе необходимо было повидать Птаху. И вдруг такой подходящий повод!
В начале года многие отряды дружины стали переписываться с болгарскими пионерами. Писем из Болгарии приходило все больше и больше, и делопроизводитель, наконец, заявила, что разносить их по классам у нее нет времени. Наташа взяла эту работу на себя.
Каждый раз, разбирая письма, она с трепетом искала повестку из суда. «А ведь за повестку надо расписываться, — с ужасом думала Наташа. — Распишусь! А что потом? Никто в суд не пойдет, и могут позвонить по телефону…»
Об этом Наташе нужно было сказать Птахе.
— Может, нам вместе к Птахе пойти? — предложил Коля.
— Нет, нет! Я сама!
И, распрощавшись с Колей, Наташа зашагала домой.
На другой день Наташа отправилась к Птахе. Наслышавшись о негостеприимном Птахином дворе, она решила ни с кем из местных ребят в разговор не вступать, а идти смело, так, словно дорога ей давно знакома.
Когда Наташа вошла во двор, где жил Птаха, ребята были заняты своими делами. Стайка сорванцов с гиканьем бежала за кошкой, запряженной бечевками в консервную банку. Подпрыгивая на камнях, банка громыхала, приводя в ужас тощую взъерошенную кошку. На горке бревен сидели мальчишки постарше. Они оживленно разговаривали о чем-то своем, не упуская, однако, из виду кошачью упряжку.
Наташа постучала в низкую, растрескавшуюся дверь, на которой белилами была намалевана большая неуклюжая цифра «5». Из-за двери послышался голос Птахи:
— Ну, кто там?
Наташа вошла. Птаха сидел на табуретке посреди маленького коридорчика и строгал большим кухонным ножом палку. В коридорчике плавал сизый табачный дым, а на лавке, где стояли ведра, лежала дымящаяся папироса.
Увидев Наташу, Миша растерялся и привстал:
— Ну, чего пришла?
— Здравствуй! И надымил же ты! Хоть топор вешай!
— Это уж мое дело. Пришла-то зачем?
— Насчет повестки. Сам же просил.
Миша побледнел:
— Прислали, значит?
— Да не прислали.
Птаха облегченно вздохнул:
— То-то же! Капитан врать не будет.
Миша отодвинул табуретку и уже приветливо сказал:
— Чего на пороге стоишь? В комнату пойдем. Хотя она у нас одна…
— Ну и что ж! Вот у меня отец — депутат Верховного Совета, а мы тоже в одной комнате живем, — ответила Наташа, входя вслед за Птахой в его скромное жилище. — И то комнату дали, когда я приехала, а то в общежитии жил бы.
Миша даже приостановился от неожиданности:
— У тебя отец депутат? Верховного?
— РСФСР.
Наташа присела на шаткий венский стул, стоящий около единственного в комнате стола. Стол был покрыт старой клеенкой, на которой виднелся след от горячего утюга и темнело немало чернильных пятен.
Над столом в простенькой деревянной рамке висела фотография военного. Снят он был в полный рост на фоне красивого озера, по которому плавали грубо намалеванные лебеди. На груди военного было два ордена Славы. Заметив, что Наташа смотрит на фотографию, Птаха с гордостью сказал:
— Отец мой! Два ордена Славы имел. Третьей и второй степени.
— Ну, а как у тебя-то дела? — спросила Наташа.
— Утряслось. Замнач отделения капитан сказал: «Под суд не отдам. Солдатский сын! Ну, а если повторится, — говорит, — своей рукой, по-отцовски, ремнем перепояшу…» Боялся я его! Вообще-то он хороший!
Помолчали.
— Нового-то чего у вас? — спросил, наконец, Птаха.
— Все новое. Я вот двойку, например, по математике получила.
— Ты? Двойку?! У Поликарпа! Нехорошо… Он дядька стоящий…
Миша вдруг остро вспомнил школу, класс, ребят. И неизведанная доселе тоска защемила его сердце.
Слоняться по городу ему надоело. Участковый милиционер теребил: почему, мол, не работаешь и не учишься? Бранила мать. Вернуться же в школу Мише не позволяла гордость.
— Значит, учитесь, говоришь… — сказал он.
— Слушай, Мишка, — неожиданно сказала Наташа. — У нас к тебе серьезная просьба: фатеевскому отцу помочь надо.
— А чем помогать-то?
— Он сделал важное изобретение, и теперь наши ребята — Никифоров, Зимин, Мухин, Васька и я помогаем ему начинять пластинками электрические кирпичи.
— Мне Никифор когда-то говорил. Я-то думал, что это так, для оживления пионерской работы, что называется, меня Никифор агитирует. Силен мужик Фатеев.
Птаха задумался.
— Для оживления… Когда мне Колька сказал, что ты помогать отказался, мне даже обидно за тебя стало. Ну, думаю, не человек, значит, Мишка. Инвалиду-изобретателю отказался помочь…
— Это я-то не человек? — возмутился Птаха. — Толком объяснять надо. Вот что!
— А я толком и объясняю. Так пойдешь к Фатею?
— Вопрос! Как же я инвалиду не помогу! Я тебе не Окунь какой-нибудь! Только, Наташка, уговор: ни ты, ни ребята в школе про это ни гугу! Это мое личное дело.
…Первой в квартиру Фатеевых вошла Наташа. За нею с достоинством вошел Птаха. Не дожидаясь приглашения, он снял пальто и бросил на ходу:
— Что ж вы, орлы, раньше не сказали, что тут такое дело?
— Говорил я тебе, — ответил Никифоров.
— Как говорил-то? Надо было сказать: Птаха, приходи работать в такое-то время. Разве я отказался бы? — Миша снисходительно провел указательным пальцем по Васиному носу и сказал: — Ну, знакомь с отцом.
