– А в кухне?
– Ох, ну да, конечно: еще в кухне и у нас в людской.
– Теперь точно все?
– Да, сэр. Теперь точно.
Аддингтон Пис довольно вздохнул и с легкой улыбкой уставился в потолок.
– Дальше. Ванные комнаты.
– Ванные комнаты?
– Именно.
– Ну, их по две в каждом крыле. Но некоторые джентльмены предпочитают принимать ванну у себя в комнатах[14].
– Что ж, отлично. Представление о доме я получил. Теперь вот что: гости ведь не разойдутся в ближайшее время?
– О нет! Еще часа два не разойдутся, сэр.
– Отлично. Тогда вот что, мистер Филлипс, отправляйтесь-ка попытать удачу. Сейчас половина двенадцатого, в четверть первого жду вас здесь. Я пока прогуляюсь по дому с нашим новым другом. Полагаю, у барона был секретарь?
– Да, его зовут Терри.
– Отлично, возьмете его с собой: мне надо с ним поговорить. Все ясно?
Я сказал «да», и мы расстались.
Зайдя в библиотеку, я с минуту простоял, глядя на игроков, как деревенский простак на пантомиму. Было что-то невероятно театральное, нереальное в звоне золота, блеске драгоценностей, в раскрасневшихся от азарта лицах, в криках крупье, вращающего колесо…
Как можно так веселиться, когда на утесе еще не остыла кровь гостеприимного хозяина, когда неведомый ужас крадется сквозь снег, – как можно так веселиться в подобное время, если только ты не играешь роль весельчака! Странный у меня был вид, должно быть. Хорошо, что меня никто не заметил: все были слишком заняты игрой и даже не заметили, что дверь открылась и кто-то зашел.
Я прошел к камину, закурил и стал смотреть на игроков, постепенно успокаиваясь под веселый шум голосов. Здесь собрались все – и мужчины, и женщины, беспечные гости на празднике.
Все – кроме одного человека. Того, что лежит там, на утесе, под зимним небом.
Прошло полчаса, прежде чем я сумел заставить себя принять участие в игре и поставил на красное. Ставка выиграла, и я грустно рассмеялся – должно быть, несколько нервно и надтреснуто: молодой человек, склонившийся над столом прямо передо мной, удивленно оглянулся, и я увидел, что это Терри, секретарь.
И снова мне везло!
– Что-то случилось, мистер Филлипс? – поинтересовался тот. – Вы плохо выглядите.
– Не стоит волноваться, право. Но я хотел бы перемолвиться с вами парой слов. Наедине.
– О, сейчас. Дайте мне пару минут…
Время ему понадобилось, чтобы собрать немалый выигрыш и разложить его по карманам. Соверен выскользнул у него из пальцев и покатился по полу – кажется, Терри и не заметил.
– Я должен кое-что вам рассказать. Не могли бы вы подняться ко мне?
Тот помедлил, с сожалением глядя на игорный стол, за которым ему так широко улыбнулась Удача.
– Дело очень важное, – добавил я, и секретарь молча пошел за мной.
Я тоже молчал – только когда мы поднялись по лестнице и прошли коридор, ведший к моей комнате, я счел возможным заговорить.
Терри сидел на кровати, зябко ежась и завернувшись в балдахин, как в одеяло, а я рассказывал, все по порядку, с начала и до конца, ничего не утаив, даже своей уверенности в сверхъестественной природе виденного мною зверя.
Молодой человек выслушал, не шелохнувшись, только все бледнел и бледнел, так что к концу рассказа на меня из теней смотрела белая гипсовая маска, а не живое лицо.
В какой-то момент он выкрикнул: «Боже мой!» – и упал на постель, сотрясаясь в припадке истерических рыданий. Я попытался помочь, но был с такой силой отброшен, что предпочел дать ему выплакаться и не вмешиваться больше.
Когда Пис зашел, секретарь барона все еще тихо вздрагивал, давясь всхлипами, но пока я объяснял Пису, что случилось, успокоился, сел, ухватившись за столбец балдахина, и теперь внимательно смотрел на нас.
– Это инспектор Аддингтон Пис, – представил я своего знакомца. – Можете ему что-нибудь рассказать?
– Не сегодня… – Тот снова всхлипнул. – Не сегодня, умоляю. Господа, вы не представляете, что для меня это известие… не представляете… Может быть, завтра…
И он снова упал на постель, пряча лицо в ладонях, – беспомощное, несчастное создание, чьи невзгоды в тот миг глубоко затронули мое сердце.
– Вам надо хорошенько выспаться, вот что, – сказал я, погладив его по плечу. – Дайте руку.
Терри уцепился за меня, благодарно кивнув, и мы с инспектором проводили его до спальни – к счастью, она была в том же крыле и идти было недалеко. Он поблагодарил, и мы в молчании – его боль передалась и нам – вернулись назад.
– Скажите мне, Пис, – начал я, когда дверь моей спальни закрылась за нами, – что мне явилось там, в тисовой аллее?
Инспектор сидел в кресле и тщательно протирал очки большим фланелевым платком.
– Мне кажется, ответ вам известен, – добродушно улыбнулся он.
– Хотите посмеяться над моей наивностью?
– Ничуть. Ваша вера опирается на семейную легенду де Лунов, которую я тоже знаю. Странно ли поверить в то, что волк – призрак?
– Но я жду, что вы убедите меня в обратном.
– А я не намерен этого делать. Весь ход дела указывает на вашу правоту.
Я, распахнув глаза, уставился на него, чувствуя, как страх поднимается по жилам. Я был почти напуган – напуган до обидного. Пис же, откинувшись в кресле, отсутствующим взглядом смотрел на противоположную стену.
Когда он заговорил, мне показалось, что он беседует более с самим собой, чем с кем-то еще.
– Итак, барон Стин встретил смерть на открытом месте между небольшим утиным прудом и беседкой, – сказал он. – Он отчаянно боролся за жизнь, сцепившись с врагом не на шутку, катаясь по земле… Четыре или пять рваных ран на шее, все обильно кровоточили… Теперь что касается убийцы – кем или чем бы он ни был. Он не мог сбежать вниз к морю: там в лодке ждали матросы, и они мгновенно прибежали на крики. Я немедленно расспросил их – нет, они ничего не видели. Он не сворачивал ни вправо, ни влево – хотя дорожки были тщательно выметены (несомненно, по приказу самого барона – он явно не желал, чтобы его могли выследить), снег по сторонам был нетронут. Единственный путь отступления, который ему остается, – тисовая аллея, причем он не выходил на пределы изгороди, о чем нам опять же говорит нетронутый снег. Итак, чем бы ни был тот или то, что вам явилось, оно убило барона Стина, и – помните, мы говорили об этом – оно не могло скрыться нигде, кроме как в самом доме. – Он помолчал и продолжил: – Предположим, вы обознались в темноте и это на самом деле был человек. В таком случае его одежда должна быть насквозь мокрой от крови. Нельзя так яростно бороться и остаться вовсе… незапятнанным. Сжечь одежду он не мог – огонь горит только внизу, и в комнатах полно народа. Выстирать ее он тоже не мог – ни одна ванная, ни одна раковина не использовалась. Я обшарил сундуки и шкафы – пусто. Насколько я могу судить, исходя из той немногой информации, что у меня есть на данный момент, все в этом доме – кроме двух человек – имеют надежное алиби.
– А кто исключение? – жадно поинтересовался я.
– Хендерсон, личный слуга барона… ну и вы.
– Инспектор Пис!
– Тц-тц, друг мой. Я просто констатировал факт. И должен заметить, мистер Хендерсон меня интересует куда больше – хотя бы потому, что он сбежал.
– Сбежал? Но это все объясняет!
– Совсем не все. Думаю, в его случае дело скорее будет о краже, чем об убийстве.
Я молча смотрел на него – раздражающе невозмутимого, уютно обхватившего пухлыми руками колено.
– Пис, – я с трудом владел своим голосом, – что вы от меня скрываете? Неужели нечто воистину нечеловеческое, невероятное повинно в случившейся трагедии?
Тот потянулся, зевнул и ответил:
– Знаете, я полагаю, вам стоит лечь спать. Дверь не закрывайте: пожалуй, ближе к утру я бы хотел вздремнуть у вас на диванчике.
* * *
После завтрака собравшимся сообщили новость – вызвавшую несколько тихих истерик, панику среди горничных, спешно отряженных паковать вещи, и тщательно отрепетированную скорбь многочисленных должников барона.
В пестрой толпе ловко скользил инспектор Аддингтон Пис, исполненный понимания и сочувствия ко всем и каждому. Он смиренно извинялся за запертые двери уборных; он столь внимательно наблюдал за тем, чтоб огонь правильно разожгли, постели правильно заправили, а вещи правильно упаковали, что каждая горничная была свято уверена: он в нее влюбился.
Он сообщил, что мистер Хендерсон украл золотой сервиз и был пойман.
Гости, уже свято уверенные, что Хендерсон и есть убийца, вздохнули с облегчением.
Ближе к обеду в дом принесли тело барона, до того лежавшее в одной из беседок, и в наше общество вошла смерть, внушив мне отвращение к шуму и гомону, к шепотку и болтовне гостей над мертвым телом. Я искал единственного, кто искренне скорбел, – молодого секретаря Мориса Терри, – но никак не мог найти. Слуга сказал, что тот не покидает постели, не в силах оправиться от удара судьбы, и я поднялся наверх, желая утешить беднягу. Дверь была закрыта, на стук никто не ответил.
