– «Максимы и мысли Диогена, полицейского». Или «Максимы и мысли Аристотеля, сотрудника Скотленд-Ярда», – рассмеялся я. – Можно узнать, что сподвигло вас на сию высокую стезю?
Тот молча подал мне листок бумаги. В свете лампы он оказался старой газетной вырезкой – посеревшей и испачканной, – повествующей, как некий Джеймс Корэн, студент, был доставлен в участок в Боу-корт за пьянство с отягчающими обстоятельствами в виде нападения на арестовавшего юношу констебля. За это юноше полагались семь фунтов штрафа или неделя общественных работ.
– Не сказал бы, что это событие мирового значения.
– И все же, как выяснилось, достаточный повод для шантажа.
– Какой идиот на подобное купится?! Газете ведь лет двадцать уже, не меньше, – возмутился я.
– Если точнее, в этом месяце событию тридцать два года.
– То есть этому студенту сейчас лет пятьдесят, а то и более. Не понимаю! Если с тех пор он скатывался все ниже, едва ли эта история его сколько-нибудь затронет, а если он стал уважаемым человеком – он, несомненно, может позволить себе игнорировать столь никчемное обвинение. Шантажировать кого-либо штрафом за хулиганство, случившееся в семидесятых, – это кем быть надо!
Инспектор заложил пухлые ручки за спину и посмотрел на меня поверх очков мягко и очень ласково – так, бывает, профессор смотрит на студента, разъясняя группе его ошибки.
– Мистер Джеймс Корэн – респектабельный вдовец, предприниматель из маленького городка Брэндон в тридцати пяти милях от Лондона, проживающий с сестрой, Ребеккой, и двумя дочерьми. В десять утра он является в «Ателье модной одежды» – это его предприятие на Оксфорд-стрит – и покидает его в тринадцать минут шестого.
В родном городе мистер Корэн занимается общественной деятельностью: большой эксперт в организации канализационной системы, написал брошюру о вывозе мусора. А главное – он пропагандист общества трезвости, весьма ценимый благотворительными организациями. Среди его наград за деятельность в этой сфере – часы, три чернильницы и серебряный поднос. О делах мирового значения он помышляет не больше, чем гусеница – о мировом рынке овощей: все его интересы вращаются вокруг Брэндона и Оксфорд-стрит. Это важно учесть, мистер Филлипс.
Итак, полгода назад мистеру Корэну пришло письмо. В него была вложена эта вырезка. В письме его обличали в лицемерии и грозились ославить пьяницей на весь Брэндон – если только сумма в двадцать фунтов не окажется в сундуке в летнем домике, который стоит в дальнем конце сада.
Разумеется, мистер Корэн был в отчаянии. Он-то мнил этот досадный инцидент давно забытым: о нем не знала даже его семья. А если учесть, что в том месяце его ждали выборы в совет округа, на которых его поддерживало в первую очередь движение трезвенников, удар был нанесен очень метко. При подобных обстоятельствах и куда более умные люди поступают глупо и послушно платят шантажистам.
Послезавтра, в воскресенье, последуют новые выборы – и вчера мистер Корэн снова получил письмо от шантажиста, только на сей раз у него требуют не двадцать, а сотню фунтов. К счастью, ему хватило ума понять, что заплатить снова – значит воодушевить преступника на новую наглость. Так что, прибыв в город, он направился прямиком в Скотленд-Ярд. Я выслушал его, сел в поезд до Брэндона и пособирал информацию о нем и его семействе, хотя в дом к нему не заходил. Судя по всему, Корэн говорил правду.
– Сотню фунтов надо заплатить сегодня?
– Нет, ему дали сутки собрать деньги. Срок – сегодня к одиннадцати вечера.
– И вы устроите ловушку и поймаете рыбку, как только она заглотнет приманку?
– Именно, – кивнул инспектор. – Но хотя дело пустяковое, мне не дает покоя сам Корэн. Что он за человек, если его до сих пор терзает та давняя история?
Полчаса спустя я отправился к себе, окрыленный обещанием поделиться со мной первым новостями о том, чем закончится эта комедия, – благо, на трагедию дело тянуло бы только для шантажиста, буде его поймают.
* * *
И вот когда на другой вечер я сидел и курил – а сигарета отлично идет после хорошей чашки чая и вкусного бутерброда, – мой слуга, Джек Хендри, приоткрыл дверь и сообщил, что ко мне пришли. Едва он успел договорить, как в комнату ворвался гость – долговязый незнакомец с седыми усами. За ним семенил инспектор Пис, с неловкой, словно извиняющейся улыбкой на лице. В какой-то момент он ловко обогнул своего спутника и, слегка поклонившись, сообщил:
– Мистер Филлипс, позвольте представить вам мистера Корэна. – И добавил: – Нам нужна ваша помощь.
Корэн смотрел на меня, нервно потирая руки. Сам он был длинный, и лицо у него тоже было длинное, унылое, с безвольным ртом и какими-то невнятно-серыми глазами. От самых квадратных носков своих туфлей и до небольшой лысины на макушке он был невероятно, почти до отвращения респектабелен.
– Это, разумеется, весьма смело с моей стороны так говорить, сэр, – начал он неуверенно, – но вы, можно сказать, последняя соломинка для утопающего, сэр, вот как. Осмелюсь спросить, сэр, бывали ли вы в Брэндоне?
– Увы, не довелось, – ответил я.
– Мистер полицейский сообщил мне, что вы бывали за границей. А следовательно, вам-то привычно полное разложение нравов, царящее в иных городах, и едва ли вы можете представить тот чистосердечный энтузиазм и великую тщательность, с которыми у нас в Брэндоне принято подходить к труду – даже сказать, к священному долгу – следить за физической и моральной чистотою нашего графства. Лишь человек, полностью чистый от всяких подозрений, может быть избран нами! И вот, представьте, я медленно и упорно поднимался от члена спортивного комитета на выставке цветов до вероятного кандидата в Парламент – и вдруг пустяковая юношеская выходка времен Политехнического на Риджент-стрит грозит полностью уничтожить мои многолетние труды, превратив меня в пьяницу, хулигана – практически в преступника! Поверьте, сэр, они никогда не остановятся на малом! Хорледж и Пэнтон, попади эти факты к ним в руки, не постесняются упомянуть их на платформах. Что там, они их на плакатах пропечатают!
Он умолк, тяжело дыша, и утер пот со лба большим шелковым носовым платком.
Все это до невозможности забавно, но бедолагу было по-настоящему жаль – настолько он был серьезен и искренен.
– Если я могу быть чем-то полезен, – ответил я в тон, – я в вашем распоряжении.
– Дело это весьма деликатное… видите ли, Эмили, моя младшая дочь, весьма тесно общается с в высшей степени неподходящим молодым человеком…
– Понимаю, – кивнул я.
– Этот молодой человек – Томас Эпплтон, если угодно, – по натуре своей весьма сомнительная личность. Моя сестра, Ребекка, однажды видела его катающимся по Темзе в компании девиц… как бы так выразиться, отчетливо актерской наружности.
– Надо же!
– И представьте, он посещает мюзик-холлы!
– Неужели ваша сестрица его и там видела?
– О нет, сэр! Но информация из самого надежного источника. Так вот, разумеется, мой отцовский долг повелевал отлучить этого юнца от дома, что я и сделал. Вдобавок я вынудил дочь пообещать мне, что она прекратит всякое общение с этим человеком. Полагаю, именно он утрудился раскопать тот давний скандал, подробности которого нет нужды упоминать, и теперь тщится шантажировать меня из низкой мести. Но если в Англии еще есть правосудие, он не уйдет!
– А чем я буду для этого полезен? – успел я задать вопрос, пока Корэн задыхался от негодования.
– Если позволите, – вмешался инспектор, – все просто. Нам никоим образом нельзя дать родственницам мистера Корэна понять, что мистер Эпплтон подозревается в шантаже и, более того, что ему по этому поводу грозит арест. Сами понимаете в свете вышесказанного, что информация может легко попасть не в те руки. Я ночую сегодня у Корэнов, мне нужен помощник. В Ярде его искать бесполезно – поди найди там молодца, у которого на лбу не написано «Я из полиции». Вы же, мистер Филлипс, выглядите абсолютно невинно. Так не откажетесь ли вы оказать мне дружескую поддержку?
Разумеется, я согласился. Не мог же я устоять перед подобным великолепным и забавным приключением!
* * *
Было решено, что мы с инспектором притворимся торговыми партнерами мистера Корэна, которых тот вызвал к себе по какому-то срочному делу. О нашем прибытии семью известили телеграммой.
Первые четверть часа наше купе было забито народом; потихоньку наши спутники выходили один за другим, пока наконец не остались мы трое. Все это ужасно беспокоило бедного Корэна. Он почесывался, потирал руки и делал странные нервные ужимки. Решившись наконец заговорить, он сильно наклонился к нам, словно самые сиденья могли его подслушать.
