Сидя на дверцах упавшего шкафа, отец и мать проводили их взглядами. Причем, у матери взгляд был полон ужаса, а у отца – восхищения.
– «Демократия приходит опоясанная бурей», говорит Карлейль! – воскликнул отец.
– Хорошо, но что мы будем есть? – спросила мама.
– Мы будем трудиться!
– Не смеши… Ты умеешь печь булки или тачать сапоги? По-моему, только делать долги – твоё основное уменье!
– Ну, на первое время, пока мы не научимся ремеслам… – отец поскреб растрепавшиеся букли и вдруг хлопнул себя по лбу. – У меня же в России осталось имение, под самой Москвой! Надо поехать и продать его!
– И как можно скорее! – подхватила мама. – Пока свобода и равенство не добрались туда раньше. Мы с Жаном, – она погладила меня по голове, – составим тебе чудную компанию. Знаешь, хотелось бы немного отдохнуть среди предрассудков феодализма!..
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
Когда мы с игуменьей вышли, Жан уже ждал, выбивая трубку на приступке. Рядом в поводу, подвязанном к ограде, стоял в полной сбруе его соловый конь. Раз конь был в единственном числе, стало быть, Жан не имел уже надежды забрать меня с собой и явился только попрощаться.
Впрочем, он и сам, казалось, призадумался: надобна ль ему эта поездка? Завидев нас, он тотчас заговорил:
– Все, я пишу записку нашему гениальному супостату, мол, должен отказаться от великой чести…
– Благословила я ее, – перебила игуменья. – На подвиг сей. Едет она.
Жан даже кивер сдвинул на затылок.
– Но и ты, парижанин, смотри – не давай ее в обиду!.. – строго добавила матушка.
– За это вы можете быть спокойны, – опомнился Жан.
– Клянись!
Тут принесло ветром откуда-то горящую паклю. И Жан, сметая ее пепел с рукава, поклялся так:
– Чтоб я сгорел!
Игуменья перекрестила его своим святым Распятием. Жан в почтительном поклоне поцеловал ей руку. Все-таки он мог быть очень милым, если только хотел. И еще в поклоне, поразмыслив малость, поцеловал в руках у матушки Екатерины православный крест.
* * *
Впереди, то исчезая, то являясь за деревьями, мелькала кавалькада наполеоновской охраны и свиты.
Моя буланая шла тихой рысью рядом с соловым жеребчиком Жана. Мы все время отставали, словно некие гуляки или, по крайней мере, наименее заинтересованные лица во всех исторических событиях, к которым так рвались те, что скакали впереди.
Жан уже около четверти часа глубоко молчал (чему я безмерно удивлялась), и вдруг с деланной усталостью сказал:
– Я с этими хлопотами совсем забыл о маленьком нюансе. Так все же это ты взорвала арсенал?
При этом он так неожиданно и просто перешел на «ты», что и я для себя неожиданно просто ответила:
– Да, я.
Но Жан, видно, и надеяться не мог на столь легкомысленное и дерзкое признание. Он резко осадил коня. Я придержала своего.
– Час от часу не легче! Так я тащу в штаб императора шпионку?!
– Не знаю, еще ни разу в жизни ни за кем не шпионила, – надулась я.
– Ага. Ваша специальность – диверсия? – спросил он вдруг с еврейским акцентом. Я не удержалась и прыснула. С первой встречи поражаюсь его дару в самые серьезные моменты всех смешить! Он тоже улыбнулся, и мы пустили коней шагом.
– Подумаешь, взорвала один склад, – заносчиво молвила я спустя некоторое время. – А вам что за дело? Наш склад был – не ваш же! Хочу – взрываю, хочу – нет! Какие претензии?
– Да. Я как-то не подумал… – Жан в замешательстве почесал затылок. – Скажите честно, Бонапарта убивать не будете?
– Да за кого вы меня принимаете?! – Я даже лошадь остановила. – Хоть он и враг, но он… в гости меня пригласил, за стол посадил, а я его… Хотя… – Тут я на секунду задумалась (причем, немного напоказ) и лукаво покосилась на Жана: – Его самого в гости не звали, и стол не его, и обед не его. Я еще подумаю об этом…
– Выходит, я вам внушил мысль о террористическом акте? – деланно ахнул Жан.
– Выходит, так, – презрительно дернула я плечиком. – Да вы не волнуйтесь, мне нельзя никого убивать, я ж послушница.
Жан снова начал озираться, привставая на стременах. Точь-в-точь как за несколько минут до разговора, когда он еще всё молчал.
– Э-эх, послушница… Ну что, арестовать вас, послушница, что ли, пока вы дел не натворили? – Он глядел на меня, а словно спрашивал больше себя. – Пока вас пикары всякие не загрызли, может, спрятать где-нибудь в лесу?..
Вдруг он ухватил под уздцы мою буланую и резко повернул с дороги – на темную сырую колею, неприметно петлявшую в чаще. Не успела я пискнуть, Жан пустил обеих лошадей в галоп. Тонкие ветки так и засвистали мимо, но ни одна не хлестнула меня. Жан скакал на полкорпуса впереди и так уверенно, будто по знакомой до кочки и буерака тропе.
– Что вы делаете?!.. Куда мы?!.. – обретя наконец дыхание, завопила я.
– Я отвечаю перед аббатисой за вашу безопасность! – отвечал он на скаку.
– Не смейте за меня решать!.. Я должна быть рядом с Бонапартом!
– Какая же рядом с ним безопасность, если он на вас уже глаз положил… Уж тут ни я вас не спасу, ни вся ваша шпионская сеть.
– Что-о?!..
– И вообще! – Жан вдруг окоротил коней, и я стукнулась подбородком о холку. А Жан приблизил свое лицо к моему и раздельно произнес: – Хватит уже лезть в мужские игры, Аня!
Я задохнулась от возмущения. А он взял в жесткие шенкеля своего коня, молча огрел мою буланую плетью, и мы вынеслись машистой рысью в поле…
Из показаний сержанта гвардии Люка Превера
Издали я видел, как мой боевой товарищ Жан Бекле с девушкой смотались в лесок. Ну и что, мне надо было бить тревогу? Вот вы часто головой качаете, месье дознаватель, а я тогда и головой не покачал. Потому что повидал гораздо больше вашего. Вот вы цокаете языком. А я ведь даже… Нет, вру, языком и я поцокал, глядя, как они скрываются в чащобе. Точно-точно – я тогда поцокал языком!
А потом я так и доехал со всеми до самого Петровского замка. Оглядывался часто, но сзади уже никого не приметил. Жан со своей послушницей уже нас не догнал.
Наш великий император, выйдя из кареты, нюхнул воздух и сказал:
– Право слово, святые угодники, как же здесь хорошо! Почти не несет гарью.
А потом глянул – Жана нету.
Ну, я тут, понятно, пошел врать, выгораживать друга.
– Едва он завидел крыши вашей новой резиденции, – говорю, – смекнул, что миссия его исполнена, и сразу объявил мне, что хочет вернуться в роту. Не хочет, чтобы товарищи подумали, что он пользуется случаем отдохнуть от службы.
– Вот настоящий офицер, – обратился ко всем наш император. – Если бы все офицеры в моей армии были такими!..
