Ну и пошел было вверх по лестнице, в сам замок. Да тут его как молнией ударило, опять он оборачивается:
– А где ж княжна-послушница?
Все молчат. Снова мне отдуваться. Ну я и говорю:
– Она… остановилась помолиться.
Император тут поморщился в досаде:
– Тоже, – говорит, – излишнее усердие. Найдите-ка и пришлите ко мне и того, и другую…
Что же делать? Вытянулся я во фрунт и козыряю: будет, мол, исполнено!
* * *
Обратной дорогой я во все стороны головой крутил – где же эти чертята схоронились?
Один раз обрадовался – топот услыхал. Но тут же разобрал, что едут не два коня, а двадцать минимум. Спрятался я в лесок, гляжу: действительно скачут человек двадцать русских, у всех – наши сабли и ружья. Ну, думаю, наверно, едут в нашу армию вступать, не иначе. Император им же волю от помещиков и русского царя объявил. Конечно, им теперь самое время за него повоевать. За долгожданную свою свободу.
Хотел на радостях из чащи объявиться и принять их скопом в императорскую гвардию.
Да что-то в рожах их такое было… Ну, не знаю, как сказать. В общем, не стал я открываться. Пусть, думаю, едут с Богом.
А впереди, над русской столицей, тянулась лохматая смрадная туча. В такую Москву после вольного ветра полей заезжать не хотелось.
А как доехал я до полка, мне каптенармус выдал два ведра. Уже все, даже офицеры младшего звена, занаряжены были на борьбу с пожарами.
Пьер и Поль шатались от усталости, чумазые, как негры, сверкая сумасшедшими белками.
– Люка, ты возвращаешься один? – присвистнул Поль. – А Бекле что, поменял нас на эскорт Наполеона?
– Молчи, плебей! – прикрикнул на него Пьер. – Куда тебе до князей, чьими именами называют башни!
– Идиоты, – решил я примирить их, – все самое трудное походное время Жан был в строю и не кланялся пулям! Он же повез туда свою монашку! – Я скатился с седла и постучал Полю ведром по голове. – У Бекле остался один день, чтобы выиграть пари!
– А как мы узнаем?
– Если он вернется в православной рясе! – захохотал Пьер.
– Нет. Если княжна навсегда скинет рясу!
– Дудки!.. – без усилия перебил я обоих. – Победу засчитаем, если они вернутся в одном седле!
Мы ударили по рукам.
– А я думаю, он просто смотался от Пикара, который повадился рыться в его ранце, – предположил созерцательный Жерар.
Но тут подъехал наш бригадный генерал и заорал на каптенармуса, на нас, на закопченный храм с треснувшим куполом, на вялые цепочки гренадеров с мешками и драгунов с ведрами – на весь свет, прямо как при Бородино, когда ему прижало ногу отскочившим от лафета колесом:
– О, снова этот нескончаемый французский треп! Быстрее! Ведра взяли? Песок?.. А бочки погрузили?.. К пожару на Мясницкой бего-ом – арш!..
Мы и потопали вместе со всеми.
Вот тут я и услышал гармонику… Такая тихая гармоника, как в сладкие времена. На подобных пиликали лучшие наши музыканты, вечно притворяющиеся бродягами, на самой макушке Монмартра…
Она каждый раз наполняла меня необъяснимой тоской, потому что в мотиве ее и самом голосе было всегда поровну страсти и скуки, куража и уныния, счастья и горечи, радости и печали. А значит, – ничего нет. Все напрасно…
Я отстал от товарищей, видимо, ничего не услышавших за лязгом своих ведер, грохотом сапог и скрипом телег. За собственным трепом и хрипом команд.
А я почему-то услыхал и быстро нашел взглядом гармониста. В широкополой шляпе, за полями которой не видно лица, в светлом вытертом плаще, похожем на старинную шинель без погон, он сидел у небольшого костерка на краю площади и тихонько наигрывал… Кто это был? Не солдат – точно, и не офицер. Но едва ли местный…
Завороженный, я хотел подойти к гармонисту. Кажется, даже окликнул его. Но с другой стороны площади раздался пронзительный свист Поля, а Жерар и Франсуа, две самых больших бестолочи Европы, выкатившись на телеге, чуть не сбили меня с ног. И когда я снова оглянулся, никакого гармониста уже не было…
Из записок полковника Пикара
…В храме, где квартировал Бекле, мы с Басьеном перевернули буквально все. Едва последний солдатик убежал на борьбу с пожарами, мы вышли из притвора, заперли дверь на засов с коваными узорами и взялись за дело.
– Вот здесь – его место, здесь он спал, – сразу ткнул пальцем Басьен.
На всякий случай, мы обшарили постель с закатанными в две шинели жалкими драгунскими пожитками. Потом простукали под ней все яшмовые камни, хоть надежды было мало.
Затем начали простукивать маленькие саркофаги царевичей по периметру храма…
Басьену на нос капнул воск, и он вздрогнул, как испуганный котенок.
Я глянул вверх – на люстру на цепях. Почти все свечи в ней прогорели. Дрожало лишь четыре огня на толстенных свечах, явно не родственных люстре – так как в пазах они стояли наклонно. И только одна, пятая, свечка не была зажжена и стояла ровнехонько, хоть и была того же самого диаметра, что и остальные.
И указал Басьену вверх, и он помчался искать лестницу. Это оказалось не таким уж простым делом, поскольку практически всем лестницам окрест было присвоено звание пожарных, и все они были мобилизованы на тушение горящих кварталов.
Тогда Басьен перекинул через балку под куполом веревку, второй ее конец примотал к какой-то решетке, и как отяжелевшая от долгих лет жизни в городе обезьяна стал карабкался наверх.
Через три минуты он подал мне свечу, плотно обмотанную снизу – в той части, которая скрывалась в подсвечнике, старинным пергаментом.
Я даже засмеялся от счастья!
Мы быстро вышли из здания и пошагали через опустевшую задымленную площадь.
– Поскорее найди переводчика, – сказал я Басьену на ходу.
– Остались только монахи, – ответил он с понятным сомнением.
– Нежелательно. Они – чертовы патриоты, их трудно потом угостить…
– Поищу в самом городе, среди погорельцев.
– Валяй.
Басьен побежал к ближним башенным воротам.
И одновременно я услышал тихую гармонику. Она играла так намеренно покойно и притом тревожно, что я, завороженный этими звуками, замедлил шаг. По-особенному хриплая мелодия словно силилась напомнить мне что-то… Не просто Париж. Я никак не мог сообразить! Совсем остановившись, я начал крутить головой и практически сразу заметил на краю пустынной площади сидящую у костерка на бревнах одинокую фигуру в дореволюционной шинели и шляпе, прикрывающей полями лицо.
Я медленно пошел, как бы мимо, по мере приближения стараясь заглянуть под шляпу и рассмотреть лицо музыканта. Когда мне оставалось буквально три шага, он вдруг спросил по-русски, по-прежнему не поднимая головы:
– Я слыхал, вам нужен переводчик?
