– Я слыхал, вам нужен переводчик?
Я знал язык в размерах бытового разговорника и с готовностью ответил на русском:
– Да, мне не-об-гот-димо. Я за-плат-чу за услугу.
Тут я сделал попытку, наклонившись, рассмотреть старика – его голос показался мне странно знакомым! Но лицо русского до глаз было прикрыто мокрым газовым шарфом, что не мудрено при таком сильном задымлении вокруг.
– Не возражаю, – сказал гармонист, – только глаза плохо уже видят. Там крупный текст?
Пару секунд поразмыслив, я достал из манжеты пергамент и развернул перед его лицом.
А гармонист возьми и цапни свиток снизу свободной рукой.
– Пожалюйсто, толькоу с моих рук, – попросил я, потягивая осторожно свиток на себя.
Но гармонист не отпускал. Все это уже начинало весьма и весьма меня беспокоить. Басьен и все остальные подручные были сейчас далеко. Я тянул свой край на себя, а русский, словно издеваясь, к себе.
В панике я сунулся свободной рукой за пистолетом. Но гармонист опередил. Под гармоникой, оказывается, у него тоже был наготове пистолет. В ту же секунду его ствол уперся в мою щеку.
Только тут русский поднял голову (неплотно повязанный шарф остался на шее), и я ахнул… В дымном полумраке из-под широких полей боливара на меня смотрел сам отец окаянного Жана – Бекле-старший, чертов вольтерьянец и высокородный бродяга Анри. Густая сеть морщин его худющей обветренной рожи была напряжена, как сетка матадора, – со всей холодной решимостью и точностью расчета.
– Анри Бекле!.. – От изумления я даже выпустил пергамент. И Анри, не отводя ствола пистоля от моего носа, тотчас с удовольствием уставился в старинный шрифт.
– Да, этот достаточно крупный, – одобрительно кивнул он, точно разговор наш и не прерывался никаким эксцессом, и его глаза забегали по строчкам.
Анри то хмурился, то останавливал взгляд в недоумении на каком-то слове – как видно, древнерусский текст офранцузившемуся русаку давался далеко не без усилий.
Внезапно он начал хохотать, даже и не дочитав до конца. Словно забыв обо мне, Бекле ближе подвинулся к свету костра, а пистолет пихнул, как в кобуру, куда-то в клавиши гармоники. Он читал и хохотал, вытирая шарфом стариковские слезы.
– «Его подлейшеству, величайшему мерзавцу Европы, псу смердящему Франку Пикару, царь и великий князь всея Руси челом бьет!..»
Наконец Бекле снизошел и до того, чтобы перевести мне этот, в полной мере идиотский, несмотря на все свои премудрости, текст. И швырнул свиток мне за ненадобностью.
– Щенок! – невольно вырвалось у меня. Кулаки сжались сами. Я пнул со змеиным шорохом свернувшийся свиток. Но все же овладел собой. Подобрав пергамент, быстро потер истонченную кожу – так и есть! Строки смазались, моя ладонь стала синей!
– Да, сынок всегда знал русский язык лучше меня, – усмехнулся Анри, глядя на шевеление алых отсветов и полос над Замоскворечьем.
Распинав головешки костра в разные стороны, он закинул за спину гармонь и подобрал небольшой саквояж.
– Но ведь пергамент настоящий! – зачем-то выкрикнул я.
– Просто срезанное поле с настоящего свитка.
Сказавши так, Анри, уже не оборачиваясь, пошел через площадь.
Вот оно что!.. Так вы еще не виделись, голубчики! Ну, постойте у меня! Тут настал мой черед приосаниться.
– С одного из тех свитков, – ясно, но без крика запустил я ему вслед.
Анри тут же застыл, будто остановленный пулей. Даже затылок его выглядел ошеломленным. А гармошка за плечом явно напряглась.
Он обернулся и со всей аристократической злостью, на которую был способен, уставился на меня.
– Давно ли вы в Москве, месье Бекле? – осведомился я с самой изысканной вежливостью.
Анри в несколько шагов пересек пространство между нами и ухватил меня обеими руками за жабо и позументы ворота. Можно было бы сказать: как своего холопа, если б русские холопы носили что-либо подобное – жабо и позументы.
– Где мой сын?! – прорычал Бекле-старший.
– Как? Вам еще не сказали?! Он сопровождает императора в Петровский Путевой замок.
Но барон не унимался.
– Я проехал в Москву через Путевой дворец! Другие дороги кишат партизанами.
– Как же вы решились? В одиночестве, без слуг?..
– Ты идиот? Кто же едет за тысячу миль без слуг? Одного слугу убили, второго заарканили и уволокли в лес мужики под началом каких-то небритых гусар!.. – Он произнес это скороговоркой, чтоб поскорей вернуться к главному. – Не заговаривай мне зубы, Пикар! Где мой сын?
– Вы проезжали Путевой дворец?.. – продолжил я с издевкой. – Как же вы его там не приметили в обществе очаровательной княжны?
Анри прижал меня с силой к каким-то кадушкам.
– Жан выехал сюда еще вчера!
Я был настолько ошарашен этой новостью, что даже отбросил прочь его цепкие клешни.
– Черт!
Видимо, в моей реакции было столько неподдельной тревоги, что Бекле, проморгавшись, растерянно опустил руки…
Из дневника Жана Бекле
Наконец мы с Анютою вынеслись на берег Клязьмы!..
Из записок полковника Пикара
… – В обществе какой, ты говоришь, княжны?
Анри немного успокоился, вытащил трубку, кисет и развалился на бревнах.
– Ковровой, – пожал я плечами.
Бекле передернул плечами, точно от внезапного мороза, поднял одну головешку, отколол каблуком уголек и сунул в трубку под табак.
– И ты не знаешь, где его искать? – Теперь он глядел на меня явно насмешливо. И вообще как-то вдруг расслабился.
– Где же? – спросил я как можно более вкрадчиво.
Барон запыхал трубкой, как боцман. Вот она, деградация нашей аристократии!
– Как переводчик, если ты заметил, я – фанат своего дела, – сказал он наконец. – И, как я понимаю, в твоей библиотеке найдутся не менее любопытные экземпляры московских пергаментов.
– Разумеется, найдутся. Особенно для тех, кто осознает современные финансовые потребности библиотек, – понимающе кивнул я.
– Вероятно, они испытывают огромный дефицит средств?
Его трубка все-таки плохо курилась. Наверно, табак отсырел. Анри все выковырял вон и стал набивать трубку заново. Я держал наготове тлеющую головешку.
– Мы явно на пути к взаимопониманию. Пойдемте ко мне, барон, выпьем бургундского…
Он искоса взглянул на меня.
– Я предпочитаю анжуйское. – Бекле извлек из саквояжа оплетенную бутылку. – Причем на воздухе – среди солдат и дыма.
Эта семейка вся страдала паранойей – что сынок, что папа. Впрочем, в данном случае сей вид сумасшествия был весьма разумен.
Со смачным чмоком вырвав пробку, барон сделал огромный глоток из бутылки. Я скорчил осуждающую мину попротивнее.
Но Анри жестом, не допускавшим возражений, протянул бутыль и мне…
