Гигант, распростершийся у ног Везувия от Сан Джованни до Мерджеллина, залечивал раны и готовился наверстать потерянное время.
Прежде всего нужно было позаботиться о пропитании. И вот тут-то на первый план вылезли и дон Дженнаро со всей его контрабандой, и бродячие торговцы, появившиеся в невиданном количестве и наводнившие все площади, и, наконец, просто какие-то люди, которые только тем и занимались, что продавали, меняли и доставали. Улицы заполнились людьми. Они бегали, толкались, кричали, продавали, покупали. И все это в тени еще свежих развалин, под мрачными взглядами немецких солдат, которые как будто совсем и не думали убираться восвояси.
Время от времени раздавался чей-нибудь возбужденный крик:
— Германия капитулировала!
Тогда десятки голодных глаз обращались к военным складам и казармам, где расположились немцы. Чего-чего в них только не было: и продукты, и одежда, и даже танки, застывшие на изрытых окопами окраинах города.
На улицах все чаще можно было встретить итальянских солдат. С одним из них Перчинка столкнулся у самых дверей монастыря. Солдат сидел на камне, старательно отдирая с воротника звездочки. Это был молодой парень, приземистый и чернявый. Заметив остановившегося рядом мальчика, он покраснел.
— Говорят, немцы всех нас собираются того… упечь куда-то… — словно оправдываясь, заговорил солдат. — А мне это ни к чему, я домой хочу.
Перчинка сочувственно кивнул.
— Постой, — вдруг сказал он, — а разве война не кончилась?
— Кончилась-то кончилась, — откликнулся солдат. — Для нас. А немец воюет.
— Значит, немцы всё еще за войну? — удивленно спросил мальчик.
— Немцы-то? — поднял голову солдат. — Немцы, брат, психи, по ним смирительная рубашка плачет. А я домой подамся, мне рисковать ни к чему, повторил он и, подозрительно оглядевшись по сторонам, сунул в карман споротые с гимнастерки звездочки.
— Ну и куда ты теперь? — спросил, помолчав, Перчинка.
Ему очень понравились споротые солдатом звездочки, и он твердо решил про себя попросить их у него, тем более, что солдату они теперь совсем не нужны.
— Я-то? — переспросил тот. — В Калабрию. Там наша деревня, и семья у меня там. Стосковался по своим — сил нет, два месяца никакой весточки от них не имею.
— Как же ты доберешься до этой своей Калабрии? — поинтересовался Перчинка.
— А пешком, — охотно ответил парень, тяжело опускаясь на камень, лежавший на самом солнцепеке, и продолжая озираться, словно опасаясь, что вот-вот появится кто-то, с кем ему очень не хотелось бы встречаться.
— Устал? — спросил мальчик, заметивший, с каким наслаждением солдат вытянул ноги.
— От самого Кампобассо топаю. И все пешком, — ответил тот.
— Знаешь что, — уже совсем другим тоном сказал Перчинка, — если хочешь поспать, можешь зайти ко мне.
Солдат недоверчиво посмотрел на мальчика.
— Куда к тебе? — после некоторого колебания спросил он.
— А вот сюда, — ответил Перчинка, топнув ногой, — под землю. Будь спокоен; — добавил он, — если тебя даже искать вздумают, то уж там-то никогда не найдут.
Подумав немного, парень молча двинулся за Перчинкой, и через минуту оба уже шли под тихими сводами подземелья.
— Вон там — солома, — проговорил Перчинка, указывая на то место, где недавно спал Марио, — если хочешь, устраивайся и спи.
Солдат с наслаждением стянул тяжелые ботинки.
— Однако тут свежо! — пробормотал он.
— Послушай, — робко начал Перчинка, — если тебе не жалко…
— Заплатить? — поднял голову солдат. — Не могу, друг. Веришь, ни единой лиры. Оставалось две, и те на еду потратил.
— Нет… — возразил Перчинка. — Если тебе не жалко, подари мне звездочки.
Солдат рассмеялся:
— Да на что они тебе?
— Так… — тихо пробормотал мальчик. — Они мне нравятся.
Солдат полез в карман, достал звездочки и, протягивая их Перчинке, серьезно сказал:
— На, держи. Только о том, что это я их тебе дал, — ни гугу. Понял? Я ведь их просто так, на всякий случай снял. А если об этом пронюхают, меня по головке не: погладят!
Но Перчинка уже не слушал. Проверив карманы своих стареньких штанов, которые он сам много раз штопал и зашивал, мальчик бережно опустил две серебристые звездочки в один из них, оказавшийся без дыр, и, махнув на прощание солдату, убежал наверх. Последний сразу же повалился на солому и уснул мертвым сном.
Выйдя из монастыря, Перчинка направился на площадь, где обосновался торговец арбузами, у которого работали Винченцо и Чиро. Пока Чиро кричал, зазывая покупателей — что выходило у него даже лучше, чем у самого торговца, — Винченцо потихоньку от хозяина опустил в руки Перчинки, который прошел сзади, хороший ломоть спелого арбуза.
Глава VIII
РУЖЬЯ ПРОФЕССОРА
Прошло несколько дней, насквозь пронизанных ярким сентябрьским солнцем и ликованием по случаю окончания войны. И вдруг все померкло. Солнце спряталось за густую пелену туч, война, с которой, казалось, было уже покончено, снова тяжким бременем легла на израненный город. Даже Перчинка заметил эту перемену. Бегая с поручениями дона Дженнаро и разнося пакеты с маслом или хлебом, добытым контрабандой, он с каждым днем все яснее видел, что город снова меняет свой облик.
Неаполитанцы и оглянуться не успели, как немцы уже захватили все жизненно важные для города пункты. Они беспрепятственно проникали во все важнейшие экономические и стратегические центры Неаполя и спокойно там обосновывались. Теперь, например, частенько можно было увидеть церковь, вход в которую охранялся танком. И такая необычная охрана выставлялась вовсе не потому, что немецкие солдаты собирались слушать там мессу. Нет! Это просто-напросто означало, что в подвалах церкви немцы разместили свой склад боеприпасов. Все городские казармы одна за другой переходили в руки немцев, а итальянских солдат, занимавших эти казармы, переводили в другое место.
Как-то, проходя с большим свертком в руках по площади Викария, Перчинка заметил на углу большую толпу. Мальчик подошел поближе и увидел, что люди молча толпятся вокруг небольшой группы итальянских офицеров и солдат, которые молча, с бледными лицами стоят перед двумя немцами. Немцы были в стальных шлемах, надвинутых на глаза, с автоматами наперевес, готовые, как сразу было видно, в любую минуту открыть огонь.
Словно не замечая молчаливых горожан, толпившихся вокруг, немцы что-то говорили итальянским офицерам. Выслушав их, офицер отрицательно покачал головой. Толпа одобрительно зашумела. Тогда немец схватил автомат и приставил его к груди офицера. Тот некоторое время стоял, опустив голову, затем вынул из кобуры пистолет и отдал его немцу. Остальные последовали его примеру. После этого вся группа направилась в одну из боковых улиц. Итальянцы шли впереди, безвольно опустив руки и упорно смотря в землю. За ними, словно деревянные манекены, двигались застывшие фигуры немцев. Их автоматы были направлены в спины идущих впереди людей.
Толпа разошлась не сразу. Одна женщина плакала.
— Что же с ними теперь сделают, с нашими бедными ребятами? — сквозь слезы спрашивала она у окружающих.
Ей никто не ответил.
Перчинка так толком и не понял, что тут произошло. Перекладывая тяжелый пакет из одной руки в другую, он обратился к какому-то пожилому синьору, опиравшемуся на палку и молча взиравшему на всю эту сцену.
— За что их? Что они сделали? — спросил он. Синьор медленно повернулся и пристально посмотрел на мальчика. Это был почти старик, худой и высокий как жердь, с седоватой бородкой клинышком и в пенсне с толстыми стеклами, за которыми сердито щурились строгие глаза. Как все очень высокие люди, он немного сутулился. Некоторое время он молча смотрел на мальчика, и Перчинка заметил, что глаза старика влажны от слез.
— Там был ваш сын, с ними? — робко спросил Перчинка.
— Нет, — сдавленным голосом ответил старик. — Впрочем, в известном смысле — да…
— Но что же все-таки они сделали? — снова настойчиво спросил мальчик.
— Это война, — вздохнув, проговорил старик и с неожиданной теплотой добавил: — Да… Так-то вот, мой мальчик.
Он говорил на таком правильном итальянском языке, какого Перчинке еще не приходилось слышать. Неожиданно старик поднял свою палку и с силой стукнул ею о землю.
— Проклятые! — гневно воскликнул он. — Вот до чего мы дожили!
Перчинка не совсем понял, что именно имел в виду этот синьор, однако он чувствовал, что и его самого разбирает зло при воспоминании о разыгравшейся у него на глазах сцене.
— А зачем у них отняли пистолеты? — снова спросил он. — Эти двое были немцы, да? А с какой стати они лезут?
— «С какой стати»? — с горечью переспросил старик. — С какой стати! Да на основании того самого «закона», по которому в человеческом обществе действует беззаконие, притеснение и насилие!
