Перчинка говорил с такой уверенностью, словно он был не маленький мальчик, а взрослый человек. Даже солдат Микеле, который все еще гостил в подземелье, потому что никак не мог придумать способа добраться до родной Калабрии, даже он заметил это. Выслушав Перчинку, все трое согласились с ним и принялись за свои обычные дела. Солдат, который целые дни только тем и занимался, что похрапывал, растянувшись на соломе, в то время как ребята рыскали по улицам в поисках работы, снова завалился спать.
Чиро и Винченцо, закончившие свою работу у торговца арбузами, отправились собирать окурки. Надо сказать, что, кроме сбора окурков, они не брезговали и другим промыслом, который мы лучше не будем называть его настоящим именем, но который в удачные дни приносил довольно обильные плоды в виде сигарет, хлеба и кое-чего другого. Самым главным в этом промысле было ухитриться обмануть бдительность часовых, ходивших возле военных складов, когда-то принадлежавших итальянскому командованию, а теперь захваченных немцами. Дела у ребят шли довольно хорошо до того дня, когда немецкие власти отдали приказ открыть для народа военные продовольственные склады.
В этот день по улицам разъезжали нагруженные до отказа крытые немецкие грузовики, из которых сбрасывали на землю сигареты, муку, масло, в то время как притаившиеся за брезентом немецкие солдаты развлекались тем, что стреляли в каждого, кто осмеливался слишком близко подойти к валявшимся на земле продуктам. Организаторы этой психологической атаки рассчитывали использовать голод и нищету населения Неаполя, чтобы совершенно раздавить его сопротивление. На самом же деле эти события стали первыми семенами восстания, брошенными к тому же самими немцами, ибо можно безнаказанно унизить одного человека, но тот, кто рискнет столь бессмысленно унизить целый народ, не избегнет справедливого возмездия.
Случилось так, что именно в этот день Перчинка решил попытать счастья и отправился продавать то масло, которое ему удалось приобрести у толстого контрабандиста. Однако дело почему-то не клеилось. Он еще не знал, что немцы раскидывают продовольствие прямо на улицах. Но, после того как ему навстречу стали попадаться целые вереницы людей, которые спешили домой, нагруженные мешками сигарет, мукой и другим добром, он начал кое о чем догадываться. Между тем всё новые толпы народа спешили к военным складам, откуда то и дело раздавались сухие автоматные очереди. Но никакие автоматы не могли испугать изголодавшихся людей. Старики, мужчины, женщины, даже дети, словно обезумев, бежали туда, где можно было найти продукты, которых они не видели столько лет.
Перчинка с корзинкой в руках пошел следом за всеми, но, когда он добрался до места, было уже слишком поздно. На мостовой не оставалось ничего, кроме длинных белых полос просыпавшейся муки. Вокруг стояли группы хохочущих немецких солдат с дымящимися автоматами в руках. По земле полз раненый мужчина, спешивший укрыться в ближайшем переулке. В воздухе, словно туман, висела густая пыль, поднявшаяся от пустых мешков из-под муки, сваленных посреди площади и похожих издали на целую гору трупов. Двери склада были выломаны, и оттуда валил едкий белый дым. Это немцы жгли остатки продовольствия.
Некоторое время Перчинка в нерешительности стоял на краю площади, глядя на эту страшную картину. Один из солдат увидел мальчика и знаком приказал ему подойти. Но вместо этого Перчинка начал медленно отступать назад, не отрывая глаз от лица немца. Может быть, желая просто попугать мальчишку, солдат поднял автомат. В следующую секунду Перчинка отпрыгнул в сторону и помчался во весь дух по переулку, сопровождаемый жалобным позвякиванием бутылок с маслом, стоявших у него в корзине.
Мальчик был вне себя от гнева и обиды. Столько валялось добра, а он ничего не смог раздобыть! Сколько муки можно было бы собрать с земли, сколько пачек сигарет, пусть даже подмоченных маслом!.. Вдруг ему пришло в голову, что теперь, вероятно, будет еще труднее продать масло, которое он нес с собой. Впрочем, не могли же все неаполитанцы запастись продуктами! Значит, нужно только найти людей, которые не участвовали в расхищении армейских запасов. Врожденная сообразительность сразу же подсказала ему правильный путь. Ясно, что теперь нужно обходить квартиры, расположенные на верхних этажах тех домов, где живут люди не настолько проворные и смелые, чтобы рискнуть вслед за толпой броситься под пули.
Размышляя таким образом, Перчинка добрался до улицы Трибуналов и, походив под арками, выполненными в мавританском стиле, заметил несколько домов, которые как будто подходили для его цели.
После некоторого колебания он поднялся на крыльцо старинного особняка, построенного, по всей вероятности, еще в семнадцатом веке, и очутился на широкой лестнице из серого камня. Прошмыгнув незамеченным под самым носом у привратника (наученный опытом, он относился к людям этой профессии с недоверием, потому что никогда не знаешь, что у них на уме), Перчинка поднялся на второй этаж и оказался перед стеклянной дверью, рядом с которой была прибита медная дощечка. Если бы мальчик умел читать, то без труда разобрал бы выгравированные на ней слова: «Проф. Молли».
Вспомнив, что со вчерашнего вечера во всем городе нет электричества, Перчинка тихонько постучал в стекло и стал ждать. Прошло несколько долгих минут. Мальчик уже решил, что никого нет дома, как вдруг послышалось шарканье шагов, дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина.
— Чего тебе? — спросила она таким недружелюбным тоном, что мальчик даже смешался.
— Есть оливковое масло, — пробормотал он.
— Какое еще масло?
— Ну… обыкновенное… которое едят, синьора, — очень вежливо объяснил Перчинка.
— Масло, говоришь? — оживилась женщина, как будто только что поняла, о чем идет речь. — И ты его продаешь?
— Конечно, продаю, — подтвердил мальчик. — Что же вы думаете, я сам его ем?
— Нет, в самом деле масло? — словно не веря своим ушам, переспросила женщина. — То самое, на котором готовят?
— Ну конечно! — воскликнул Перчинка. — Очень хорошее масло, только что из деревни…
Женщина знаком велела мальчику подождать и скрылась за дверью. Поговорив с кем-то, она через минуту снова выглянула на лестницу.
— Заходи, мальчик, — сказала она. — Почем же твое масло?
— Да вы не беспокойтесь, сторгуемся, — ответил Перчинка, благоразумно уклоняясь от прямого ответа.
Дело в том, что у него и действительно не было твердой цены на масло. Он устанавливал ее в зависимости от того, с кем ему приходилось иметь дело. В этом доме, конечно, жили синьоры, поэтому можно было запросить дороже, чем с простых людей.
Пройдя переднюю, мальчик оказался в большом полутемном кабинете, где за столом черного дерева сидел тот самый старик с седенькой бородкой, с которым Перчинка разговаривал на площади Викария, когда немцы разоружали итальянских офицеров. Старик тоже тотчас узнал Перчинку и улыбнулся.
— А, так это ты пожаловал! — воскликнул он. — Как же ты, скажи на милость, узнал мой адрес?
Ему, видно, просто в голову не приходило, что мальчик мог попасть сюда случайно.
— Мне сказали, что вам нужно масло, — не моргнув глазом, соврал Перчинка.
— Мы, дорогой мой, во всем нуждаемся, не только в масле, — ответил старик. — Но… — Он пожал плечами и, кашлянув, бросил взгляд на женщину, которая отворила Перчинке, а сейчас стояла у него за спиной, вытирая руки о передник.
— Спросите у него, сколько он хочет за свое масло, — сказала она, обращаясь к старику. — Хотя, постойте, дайте-ка я прежде посмотрю, что это за масло.
Перчинка вытащил из корзинки бутылку и протянул ее женщине. Та посмотрела масло на свет, потом откупорила бутылку и, капнув его себе на палец, попробовала на вкус.
— Действительно настоящее масло, — произнесла она, повернувшись к старику.
— Так сколько же оно стоит, мальчик? — спросил тот.
__- Сколько дадите, синьор, — ответил Перчинка. Старик пожал плечами.
— Ну, уж в этом я ничего не понимаю, — сказал он. — Мария, сколько нужно ему заплатить?
— М-м… — замялась женщина. — Если как по карточкам…
— По каким карточкам? — перебивая ее, воскликнул Перчинка. — При чем тут карточки?
— Помолчи, дай договорить, — сердито возразила женщина.
— Я его по сто лир за литр продаю, — не слушая ее, решительно продолжал мальчик.
При этих словах оба его покупателя подпрыгнули на месте.
— Сто лир за литр! — тихо, почти шепотом, воскликнул старик. — Да знаешь ли ты, что все мое жалованье меньше ста лир? А я как-никак профессор!
Перчинка молча пожал плечами. Его совсем не интересовало, какое жалованье платят профессорам.
— Мы бы могли взять пол-литра и заплатить тебе десять лир, — снова заговорила женщина.
