Шрирам отравился в ту часть джунглей, где на лесоповале трудились стада слонов. Они захватывали хоботами огромные срубленные стволы, катили и поднимали их на грузовики, которые поджидали их в этом сердце джунглей. Шрирам пришел сюда, чтобы поговорить с работниками. Сначала он наблюдал, как идет работа, а потом заметил:
— Вы валите зеленый молодняк. Вам известно, куда идут эти деревья?
Восседавшие на слонах погонщики приостановились и весело посмотрели на него. Шрирам объяснил:
— Они идут на корабли и ружья, на мосты и все прочее, необходимое для того, чтобы разрушить этот мир. Они идут на воину, которую нас заставляют вести, потому что Британия решила втянуть нас в нее. Зачем нам уничтожать наши леса для этой цели? Лес уходит куда-то в далекие страны, а деньги, которые вы получаете, это просто бумажки, которые скоро потеряют всякую ценность. Не поставляйте материал для войны: на восстановление этих лесов потребуются столетия. Откажитесь выполнять эту работу — это в ваших руках. Не помогайте тем, кто вас угнетает.
Подрядчик, поглядывавший на него, подошел поближе и попросил:
— Прошу тебя, не надо сеять здесь смуту. Ведь мы прежде всего деловые люди. Если завтра вы закажете нам приличное количество стволов и предложите за них хорошую цену…
— Сейчас не время думать об обогащении. Сейчас надо принять участие в борьбе за независимость.
Подрядчик на это просто ответил:
— Оставьте нас в покое, прошу. Мы не хотим участвовать в этих делах.
И зашептал:
— Не мешай нам работать, прошу тебя.
— Я не хочу создавать вам трудности с работниками. Но вы не должны слать лес на эти дьявольские цели. Все войны противоречат учению Махатмы об Ахимсе. Вы принимаете его или нет?
— Ах, Махатмаджи. Я пожертвовал пять тысяч рупий в фонд Хариджан. У меня в доме висит его портрет. Когда я встаю с постели, я прежде всего вижу его лицо.
— Вы знаете, что он говорит о непротивлении?
— Да, да, когда он приехал в Мальгуди, я ни одной из его лекций не пропустил.
— И верно, посетили столько же лекций сторонников британцев?
Подрядчик смущенно склонил голову.
— Знаете, — забормотал он, — когда приезжает налоговый инспектор и говорит: «Сделайте то, сделайте это», приходится повиноваться. Нам нельзя сердить правительственных чиновников, это очень опасно.
— Сколько вы дали в Военный фонд?
— Только пять тысяч. Я человек беспристрастный — но если правительство само обращается ко мне с просьбой, как я могу отказать? Мы же люди деловые, в конце концов.
Он увлек Шрирама в свою палатку под деревом, чтобы погонщики не бездельничали, слушая, о чем они говорят. Лес огласил стук перекатываемых бревен, крики и смех погонщиков, шутивших между собой. В воздухе стоял легкий запах листвы и эвкалипта, а также табака, который курили погонщики. Подрядчик усадил Шрирама на стул, снял алюминиевый чайник, кипевший на плите, и налил дне чашки чая. Глядя на него, Шрирам загрустил. Подрядчик был тощий мужчина с бритой головой, одетый в вязаный баниан и дхоти; за пояс у него были заткнуты какие-то бумаги, свернутые в трубку, и кожаный бумажник. Вид у него был преуспевающий (на шее — тонкая золотая цепочка, на левой руке — часы), но измученный.
— Вы, конечно, делаете большие деньги, — заметил Шрирам, — но это ничего не стоит, если вы не будете обладать чувством…
Он запнулся, ища нужное слово. Ему хотелось сказать «патриотизма» или «служения нации», но ему опостылели эти слова, напоминавшие о речах на митингах.
— Если у вас есть фото Махатмы Ганди, — сказал он, — молитесь, чтобы он вдохнул в вас разумные мысли, — вот все, что я могу сказать.
И поспешно встал. Подрядчик предложил:
— Выпейте чаю и потом пойдете.
— Я не хочу чая, — ответил Шрирам.
Вышел из палатки, пролез в дыру в ограде и отправился дальше.
* * *
Он потерял чувство времени. Он продолжал действовать, словно какой-то автомат. Он шел в леса и в деревни и излагал то, что — он это чувствовал — было мыслями Махатмы. Всюду, где бы он ни оказывался, он писал: «Уходите из Индии!» А сторонники Британской империи ставили перед этими словами: «Не». В одной деревне какой-то мужчина спросил Шрирама:
— К чему ты всюду пишешь «Уходите из Индии!»? Ты хочешь, чтобы мы ушли?
— Эти слова имеют другой смысл.
— Тогда пиши их там, где их увидят те, для кого ты их пишешь.
— Эти люди повсюду, иногда их видишь, а иногда нет. Так что лучше писать повсюду.
— Пустая трата времени и краски, — сказал мужчина.
— Я просто выполняю приказ и не могу позволить себе задерживаться, чтобы выслушивать мудрые советы.
Одна плантация, куда отправился Шрирам со своей банкой краски и кистью, находилась на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря. Это означало, что там ему хватит работы на полдня. Он пришел туда к концу дня. Увидел живописные ворота с надписью на столбе «Имение Матиесона». На многие мили вокруг не видно было ни души. На миг Шрирам заколебался: «Стоит ли здесь писать?» Он неуверенно огляделся, но отбросил сомнения, сочтя их недостойными. Живо протер место на столбе, написал красивыми закругленными буквами: «Уходите из Индии!» и зашагал было прочь. Проходивший мимо работник остановился посмотреть на то, что он написал, и спросил:
— Ты пишешь вывеску?
Шрирам подробно разъяснил смысл этих слов. Работник послушал и сказал:
— Лучше уходи. Этот Дорай — плохой человек. Всегда с ружьем. Он может тебя застрелить.
Шрирам на миг задумался: стоит ли становиться под пулю или лучше мирно уйти? Внезапно ему пришло в голову, что незачем было идти так далеко для того, чтобы потом спокойно уйти. Значит, он без толку поднимался на четыре тысячи футов над уровнем моря?
Пробормотав свое предостережение, работник с мотыгой удалился. Шрирам пошел дальше, по направлению к древнему бунгало, видневшемуся вдали. «Надеюсь, бульдогов у него нет», — размышлял он. Он уже видел кровавую сцену, которая здесь разыграется. Стоит ему подойти к крыльцу, как Дорай нацелит на него свою двустволку и щелкнет курком; дым, кровь — и Шрирама не станет. Может, тогда Бхарати раскается. «Ах, почему, когда он был еще жив, я не дала ему яснее понять, что люблю его?» Впрочем, зачем он все это делает? Высшее руководство не поручало ему встать под пули с обнаженной грудью.
У крыльца его остановил огромный мужчина с багровым лицом. В одной руке он держал трубку, а другую засунул глубоко в карман брюк. Шрираму захотелось повернуть назад.
— Приветствую! Кто вы и к кому?!
Шрирам почувствовал себя таким маленьким рядом с ним. Он шагнул вперед и пропищал:
— Мне надо вам кое-что передать.
— Прекрасно. От кого?
— От Махатмы.
Мужчина вынул трубку изо рта и сказал:
— А-а! От кого?
— От Махатмы Ганди.
— Ах, от него? Что же именно?
— Вы должны уйти из Индии.
Мужчина, казалось, смешался. Однако быстро пришел в себя.
— Зачем вы это мне говорите?
— Я не говорю, я просто передаю вам его слова.
— Ах вот как! Заходите, выпьем.
— Нет. Я не пью.
— Ну да, разумеется. Но я не о спиртном. Выберите что-нибудь себе по вкусу — шербет, или чай, или кофе.
— О, мне ничего не нужно.
— Вы, верно, устали, заходите, давайте просто поболтаем. Бой! — крикнул он.
Появился слуга.
— Два стакана апельсинового сока, — распорядился мужчина. — Да поторапливайся.
— Слушаю, сэр, — ответил бой, повернулся и ушел.
На нем была белая ливрея со множеством пуговиц. «Этот человек даже индийцев, которые служат ему, одел в особую форму», — подумал Шрирам, почему-то приходя в ярость.
Мужчина наблюдал за его лицом.
— Пойдемте на веранду, — предложил он минуту спустя.
И поднялся вместе со Шрирамом на веранду, где стояли плетеные кресла в чехлах из красивого набивного ситца и несколько огромных горшков с декоративными растениями. Шрираму вспомнилось его убежище: развалины тысячелетнего здания, где ютились скорпионы и змеи, и одинокая циновка, на которой он спал. Он не удержался и сказал:
— Как все это вам удается? Можно узнать?
— Что именно? — спросил Матиесон.
— Вся эта роскошь и красота в такой глуши?
Матиесон тихо рассмеялся и, поведя рукой, ответил:
— Я бы не назвал это роскошью, мой друг.
— И все это в то время, когда у миллионов людей нет ни пищи, ни крова! — вскричал Шрирам.
Он не мог вспомнить цифры, которые приводила Бхарати, и потому выразил свою мысль в общем виде.
— В наших молитвах мы просим, чтобы в ближайшем будущем у всех этих людей было не только вдоволь еды, но и прекрасное жилье, — надеюсь, получше этого временного пристанища.
Шрирам не принял слова о роскоши всерьез, отнеся их на счет расового высокомерия. «Он потому так говорит, — думал он, — что дело его процветает и он чувствует себя хозяином страны». Ему хотелось крикнуть: «Уходите, уходите, мы сами о себе позаботимся, нам не нужна плетеная мебель с яркими чехлами, нам даже пища не нужна, нам нужна лишь…»
