— Доброе утро, всем и каждому, — сказал он. Глаза у него были затянуты бельмами. Мальчик осторожно бросил монетку в двадцать франков, она упала сантиметрах в двадцати от фуражки. Слепой принялся ощупывать землю. Его узловатые пальцы, глаза с красными веками не могли найти монету. Он наклонился так далеко вперед, что весь его затылок, покрытый коростой и струпьями, уставился на учителя, слепой шарил вокруг себя.
— Люди добрые, никто не видит такой хорошенькой монетки? — простонал он.
Мальчик посмотрел на учителя и прижал испачканный кирпичной пылью палец к губам.
— Ну, ребята, хватит издеваться, здесь должна лежать монетка, — кряхтел рыбак. — Такая хорошенькая монетка.
Подъехал автобус, просигналил и остановился. Какое же унижение навешивает на меня этот сукин сын, подумал учитель, а сам я стою и пялюсь, даже пальцем не хочу пошевелить, позволяю ему черт-те что вытворять, с этой его поганой улыбочкой.
Мальчик бросил вторую монетку рядом с фуражкой, на сей раз пять франков. Мягко и дружелюбно сказал:
— Еще одна, папаша. Двадцать франков.
— Где, где? — закричал рыбак.
— А нам пора на автобус, — сказал мальчик.
— Бросьте деньги в мою цилиндру!
— Пошли, — сказал мальчик, и учитель двинулся за ним.
— Эй вы! — крикнул им вслед рыбак. — Желаю славно прокатиться. Я нашел ваши денежки.
В автобусе были свободные места, но мальчик остался стоять, держась за петлю. Когда они выехали из центра, миновали казармы Морского Караула, учитель пообещал строго наказать его. В ближайшем будущем. Мальчик кивнул. Ни малейшего сопротивления. Он понимал язык правосудия и, собственно, ничего другого не ожидал.
Мимо гавани, где стоял бельгийский военный флот, мимо доков, через пригород, где жили рыбаки, вдоль широких полей, мимо вилл, гаражей, лесов с кранами и облаками на заднем плане, мимо автомобильных кладбищ, американских баз, мимо коров, крестьян, ресторанов с французскими названиями, выписанными готическими буквами.
Наконец мальчик сообщил, что они приехали. Учитель не знал этой деревни, которая была похожа на все прочие западнофламандские деревни: церковь, ратуша, восемь магазинов, восемнадцать трактиров и монумент, изображавший солдата шиферного цвета в тяжелой амуниции — в тот самый миг, когда он падает на колени и женщина с пальмовой ветвью поддерживает его. Щиты с рекламой автомобильных покрышек и маргарина, афиши публичных аукционов, два кедра, редкие прохожие.
Учитель шел за мальчиком, который без умолку болтал, пока они шли через рыночную площадь; он сказал, что Алесандра и в особенности ее мать несут ответственность за смерть того самого Граббе, известной личности в округе, настанет время, когда здесь на площади возведут ему памятник и каждый день, как и подобает, к нему будут возлагаться цветы. Боковая улочка, куда они свернули, была совсем узкой, так что они с трудом разошлись с ехавшим навстречу трактором. Водитель, молодой парень в комбинезоне, дружелюбно поздоровался с мальчиком.
— Ты что, живешь здесь? — спросил учитель, когда они вышли на проезжую дорогу, мощенную булыжником.
— Нет.
— Значит, здесь живут твои родные?
— Нет, — угрюмо ответил мальчик.
— А откуда ты так хорошо знаешь деревню?
Оказалось, что он жил в Хейкегеме пять лет назад, когда его отец решил, что зарабатывать можно только разведением кур. Мальчику явно не нравилось отвечать на все эти вопросы, это напоминало школу.
— Вы не голодны? — спросил он, разом пресекая любопытство учителя.
— Нет, — ответил учитель, который совсем запарился в своем толстом фланелевом костюме и без конца спрашивал себя, зачем он взял с собой портфель.
Улица разделилась на две дороги: асфальтированную и проселочную. Мальчик остановился в нерешительности. Может, он не знает, куда идти? Позднее учитель понял, что для него это была последняя передышка, задержка дыхания перед прыжком, перед неминуемой, необходимой встречей. Он застыл на развилке узкой спокойной улицы.
— Ну что, не знаешь? — Это прозвучало язвительно.
— Нам нужно идти еще минут пятнадцать, — сказал мальчик и зашагал по самому краю асфальтированной дороги, трава хлестала по его кедам. Внезапными долгими наплывами запах гнили, сена и скота — кислый и неприятно покусывающий ноздри — разливался по сжатым полям. То не был запах льна: местность, где выращивали и вымачивали лен, находилась дальше. Это не был и густой, черный чад от кучи горящего неподалеку тряпья. Пропитанный терпким духом воздух, который плавился на солнце, казался совсем другого свойства, нежели морской, порой он становился невыносим для учителя — агрессивный, он делал его беспокойным и вялым одновременно. И все это — без видимой причины, поскольку ландшафт совсем не изменился, асфальтированная дорога не обрывалась, ее не преграждал забор и не было никаких знаков; мальчик перепрыгнул через придорожную канаву, прополз под колючей проволокой и пошел по лугу. Учитель бросился за ним следом, догнал его, тот снова ускорил шаг и сообщил учителю, что они чуть было не совершили ошибку: сегодня им лучше было бы не появляться у Алесандры. Но оттого что мальчик шагал слишком быстро да еще нагнувшись, будто отыскивал в траве шарики от пинг-понга или оброненные деньги, а может, высматривал коровьи лепешки, учитель ничего толком не понял из его объяснений. На другом конце луга они снова проползли под колючей проволокой и вышли на проселочную дорогу, над которой склонились плакучие ивы.
— Я хочу есть, — сказал мальчик. — А вы?
Поселок, возникший перед ними, назывался Роде-Хук[24]. Мальчик прямиком направился к трактиру.
— Итак, — сказал он и взглянул на часы, которые носил, как парашютист, повернув циферблат на внутреннюю сторону запястья, — уже два часа, знаете ли вы это? Или вы не обедаете?
Учитель поискал в лице мальчика что-либо подозрительное, ничего не нашел и подумал: «И все-таки во всем, что он говорит, чувствуется тактика, а я слишком легко позволяю собой управлять, он ведет себя так, будто хочет захватить крепость, он не дает приказания впрямую, а делает ряд намеков. Если я возражу или откажусь следовать за ним, он проглотит это, и все-таки…»
Внутри, в холодном полумраке, они заказали два бутерброда с сыром и два пива. Обслуживающая их беременная крестьянка бесконечно долго вытирала руки о свой передник. Мальчик стал листать «Новости побережья», учитель от нечего делать изучал местную затхлую публику: угольщик, пастор, нотариус либо школьный наставник на пенсии, несколько детей и четыре горластые тетки. Потом с тремя крестьянами и строительным рабочим он сыграл три, четыре, восемь партий в карты, яростно отбиваясь от призывных криков мальчика, который, после того как они покинули стены школы, стал выглядеть значительно моложе или же притворялся, что ему меньше тринадцати-четырнадцати. После каждой партии игроки пропускали по стаканчику пивка, обеденное время миновало, лицо учителя полыхало багровым заревом. Со времени службы в армии и того краткого периода, когда его оставила жена Элизабет, он ни разу столько не пил. После каждой партии мальчик съедал плитку шоколада, которую вручал ему проигравший (не учитель) с неизменным наставлением, чтобы он хорошо вел себя в школе.
Учитель уже позабыл, что привело его в эту дыру (не то чтобы забыл, но отодвинул мысли об этом куда-то в сторону, подобно тому как оставлял на кровати в гостиничном номере тетрадь с неправильно выполненным домашним заданием, чтобы она подольше не попадалась на глаза), когда вдруг строительный рабочий спросил, зачем они пожаловали в Роде-Хук. Он, с раскачивающейся, плещущей тошнотой в желудке, ни слова не говоря, встал с места, но мальчик, фамильярно ткнув рябого рабочего локтем в бок, ответил, что они с дядей приехали проветриться на свежем воздухе. Да, природа здесь хороша, кивнула беременная хозяйка. Сплошное здоровье для городских, согласились крестьяне. Строительный рабочий, не желая отставать от других, объяснил, что воздух в городе загрязнен фабричным смрадом, а вода отравлена промышленными отходами и канализацией, потому что там, сказал он, трубы пористые. Хотя, продолжили крестьяне, в сельской местности воздух тоже скоро испоганят фабричным дымом. Переполненный дружелюбием и испытывающий нечто вроде душевного подъема, учитель кивнул им, он думал: я не пьян, но я никогда еще столько не пил, сейчас как поснимаю с себя одежду да пущусь в пляс с этой до упору беременной бабой. Дверной проем окрасился вечерним багрянцем, дом на противоположной стороне улицы налился оранжевым светом, деревья позади него погрузились в глубокую зелень, учитель смотрел на все это, восхищенный. Стакан с пивом в его руке дрогнул, когда разошедшийся крестьянин толкнул к нему мальчика.
