лидер, догнать и опередить передовые капиталистические страны.
Рабочие ГУЛАГа представляли собой критические затраты капитала в рамках плана индустриализации страны. По Солженицыну, сталинское руководство рассматривало заключенных с экономической точки зрения как «товар» или как «человеческое сырье» [Солженицын 2006: 70][62]. Узников ГУЛАГа оценивали по мышечной массе. Г. Херлинг описывал, как «начальник Ерцевского лаготделения… с довольной улыбкой трогал бицепсы, плечи и спины новоприбывших» [Герлинг-Грудзинский 1989]. Советские органы госбезопасности не только регистрировали заключенных как преступников и врагов государства, но и документировали состояние их тел, чтобы определить пригодность к тому или иному физическому труду. Сразу после прибытия в лагерь заключенные подвергались медицинскому освидетельствованию и получали формальную категорию физической трудоспособности[63]. С появлением сталинских лагерей задача определения физической трудоспособности заключенных перестала быть исключительной ответственностью врачей, как это было в ленинской системе концлагерей[64], и это мощно символизировало разрыв Сталина с прошлым.
Сталинское лагерное начальство имело большее влияние на всю политику здравоохранения, чем сами врачи. Гулаговские чиновники, ведавшие производством, возглавляли врачебно-трудовую комиссию, которая присваивала категории физического труда. Как правило, председателем этой комиссии был начальник или помощник начальника лагерного участка. В состав комиссии также входили представители учетно-распределительной части, главного производственного отдела и медицинский персонал. Однако сам акт о состоянии здоровья заключенного составлялся администрацией лагеря и подписывался начальником санчасти и лечащим врачом[65]. Таким образом, руководители ОГПУ – НКВД – МВД, отвечавшие за производство, в значительной степени контролировали оценку состояния здоровья заключенных.
Пережившие ГУЛАГ относительно мало рассказывают о процедуре общего медицинского освидетельствования и присвоении категории. Ученые обратили внимание на подобные пробелы в рассказах бывших заключенных. По словам Л. Токер, они хранили определенного рода молчание и не описывали свои худшие гулаговские переживания: «Хотя гулаговские мемуаристы были свидетелями зверств, которых никогда и не могли себе представить, обычно остается какое-то “неопрятное место”, которое они боятся затронуть, некая сугубо личная оруэлловская комната “один на один”. Каждый автор неохотно сталкивается с воспоминаниями о каком-то особом типе страдания, разврата или ужаса… Это одна из причин, по которой гулаговские мемуары никогда не воспринимаются как самодостаточные и законченные произведения» [Toker 2000: 88–90][66]. Нежелание многих выживших в ГУЛАГе говорить о плановом медицинском осмотре, по-видимому, отражает глубоко унижающее человеческое достоинство содержание этой процедуры. Лагерный врач, сам бывший заключенный, писал, что медицинские осмотры и присвоение категорий физической трудоспособности проводились визуально, без использования каких-либо медицинских инструментов: «Решающим фактором при осмотре была упругость кожи и наличие жирового слоя под ней, поэтому нас всегда щипали за ягодицы. Процедура актировки была бесчеловечным и унизительным зрелищем… Заключенные, догола раздетые, выстраивались в длинные шеренги» [Касабова 2005: 550–551].
В сталинском ГУЛАГе заключенные работали до полного истощения. Сталинское руководство, возможно, и не планировало истреблять узников лагеря, но намеревалось извлечь из них всю имевшуюся энергию, максимально эксплуатируя физически. М. Мазовер писал об узниках нацистских концлагерей: «Как и сам Гитлер, немецкий бизнес никогда не смотрел на заключенных как на ограниченный или ценный ресурс, а уж тем более как людей, которых нужно беречь и сохранять. Скорее, это был дешевый товар, который нужно было эксплуатировать на износ. Сталин, как и Гитлер, верил в изнурительный труд» [Mazower 2008]. Из письменного указания Л. Берии один исследователь вычленил цель, поставленную гулаговскому руководству: «выжать из них [лагерных заключенных] как можно больше пользы для правительства» [Безбородов 2004: 352–353]. Это подразумевало максимальную эксплуатацию заключенных на каждом этапе ухудшения их здоровья. В мае 1939 года руководители ГУЛАГа утверждали:
«Все инвалиды лагерей и колоний, способные выполнять ту или иную работу, должны быть использованы»[67]. Женщина, отбывавшая наказание в лагере в Казахстане в конце 1930-х годов, рассказывала, что тяжелобольным заключенным, не имеющим возможности вставать с постели, давали работу, которую они могли выполнять лежа[68]. Таким образом, сталинское руководство настаивало на максимальном использовании заключенных. Один из бывших начальников Печорлага описывал восприятие этой установки центральной лагерной администрацией следующим образом: «план строительства железной дороги был священным делом… Ощущение было такое: ты можешь сделать все. Просто работай с каждым заключенным как можно усерднее» [Mоchulsky 2011]. Как отмечал Солженицын, высшим законом Архипелага стала формула: «От заключенного нам надо взять все… а потом он нам не нужен!» [Солженицын 2: 41].
Физическая эксплуатация и перечень заболеваний
Гулаговская система использования труда и физической трудоспособности в полной мере обнажает жестокость в эксплуатации человека в сталинских лагерях. 3 февраля 1931 года первый начальник сталинского ГУЛАГа, а впоследствии и начальник Беломорстроя Л. И. Коган издал новые инструкции по эксплуатации заключенных, переработав в том числе и категории физического труда[69]. Методические рекомендации по определению классификации заключенных были разработаны И. Гинзбургом, начальником Санитарного отдела ГУЛАГа[70]. К первой категории относились те, кто оказывался пригодным для «полноценного выполнения любого вида производительной физической деятельности». Вторая категория применялась к «неполноценной рабочей силе с пониженной способностью к неквалифицированному физическому труду, а также пригодной к квалифицированному физическому труду в соответствии со своей профессией». Третья категория резервировалась для «инвалидов, пригодных к легким формам физического труда, и полных инвалидов, не способных ни к какому виду деятельности»[71]. Виола описывает аналогичную систему классификации и для кулацких ссыльных, живших в спецпоселениях в начале 1930-х годов[72].
«Перечень болезней, дающих основание для условно-досрочного освобождения» гулаговского Санитарного отдела (далее по тексту – «перечень») дает наиболее наглядное представление о политике ГУЛАГа по «выжимке» лагерников. В перечне указывалось, что должен использоваться труд даже тяжелобольных заключенных, и только наиболее истощенное «человеческое сырье» может быть освобождено, как неизлечимое. Этот перечень – тоже порождение сталинской лагерной системы[73]. В нем указывалось, как распределять заключенных по трем категориям трудоспособности. В частности, документ был ориентирован на низший уровень или третью категорию – «инвалид, пригодный к выполнению легких видов физического труда, или полный инвалид, не способный выполнять какой-либо вид работ». В соответствии с перечнем, заключенные могли быть классифицированы как инвалиды только в том случае, если страдали от самых тяжелых заболеваний, таких как явно выраженная старческая немощь и дряхлость, органические болезни сердца, чрезвычайно большие грыжи, препятствующие ходьбе, и туберкулез легких, сопровождающийся нарушением функций сердца и легких и резко сниженным аппетитом[74]. Средняя категория трудоспособности применялась к заключенным только с пониженной способностью к неквалифицированному физическому труду, но и эти заключенные не относились к числу здоровых людей. Ко второй категории относились заключенные с неизлечимыми нарушениями функций пищеварения, явными признаками дистрофии, сердечными заболеваниями, выраженной эмфиземой, анемией, туберкулезом, тяжелыми формами гонореи, прогрессирующей мышечной атрофией, а также заключенные, которые испытывали затрудненное движение, вызванное
