обращение Лилли пожаловалась было баронессе Юлиане, но получила в ответ:
— Все мы, моя милая, прошли ту же школу. Как видишь, это не то, что скакать верхом без седла!
"А как охотно я поскакала бы опять!" — вздохнула про себя девочка, не подозревая, что вскоре ей действительно суждено скакать так, да еще публично.
Хотя она за эти дни изрядно подучилась y мосье Флере в придворных танцах, хотя сшитый для нее скромный, но живописный костюм швейцарки бернского кантона и обрисовывал очень мило ее стройную талью, а под маской ее вряд ли кто и узнал бы, — но по наслышке ей было известно, что маски, меж собой даже не знакомые, свободно разговаривают меж собой и говорят друг другу «ты». Ну, что, если и с нею тоже кто-нибудь этак зоговорит?
Нарядилась Лилли в свой костюм еще за целый час до начала маскарада, чтобы, в качестве камер-юнгферы, помогать при одевании принцессы; причем не забыла, конечно, как просила ее Аннет Скавронская, приколоть к груди белую лилию.
В XVIII веке и y нас, по примеру Западной Европы, знание миѳологии древних греков и римлян считалось одним из краеугольных камней образование людей высшего круга. Пробелы в других научных познаниех так удобно ведь прикрывались в светской болтовне аллегориеми из жизни миѳических небожителей и героев. А при маскарадах обойтись без миѳологии положительно не было уже возможности. Анна Леопольдовна, посвященная еще с детства своей гувернанткой, мадам Адеркас, в таинства этой «науки», выбрала себе сперва было для маскарада роль Ниобеи.
— Кто, бишь, была Ниобее? — спросила ее царственная тетка, не столь сведущая в тонкостях миѳологии.
Принцесса обяснила, что Ниобее, дочь Тантала, лишившись всех своих детей, была обращена Зевсом в камень, источавший неизсякающие слезы. Императрица справедливо возмутилась и повелела изготовить для племянницы одеение богини плодородие и матери земли, Цереры. Одеение вышло необычайно, пожалуй черезчур даже богато, потому что было все заткано золотыми колосьями, сплетенными меж собой гирляндами из голубых васильков и пунцовых маков.
— Я в этом не выйду, ни за что не выйду! — запротестовала Анна Леопольдовна, когда увидела себя в трюмо в образе Цереры.
Юлиана принялась ее уговаривать: что костюм ей очень к лицу, что сама государыня ведь его выбрала, что другого и нет…
— Ну, тогда я вовсе не выйду! — решила принцесса. — Еще подумают, что я на радостях так разрядилась…
— И пускай думают: на вас и на ваших будущих детях — вся надежда русского народа.
— Не говори мне об этих детях! Никогда их y меня не будет…
— Так для чего же вы тогда вышли замуж? А вон в саду и военная музыка заиграла…
Лилли подбежала к окошку.
— И масок уже сколько!
Тут вошел камерпаж императрицы с докладом, что ее величество чувствует себя еще слишком усталой и выйдет только позже прямо в танцовальный зал, а потому просит принцессу вместе с принцем спуститься в сад без нее.
— Вот видите ли, ваше высочество, — сказала Юлиана: — вы должны заменить государыню; выбора вам уже нет.
— Ах, Боже, Боже! Пускай еще больше смеркнется…
— Да ведь теперь y нас в Петербурге белые ночи.
— Ну, все же будет хоть немножко темнее.
— А принц, верно, ждет вас.
— Подождет!
Последний отблеск вечерней зари погас уже на верхушках Летнего сада, и в темной листве его зогорались разноцветные фонарики. В пестрой толпе замаскированных, кружившейся около главного крыльца дворца в ожидании выхода Высочайших особ, замечались уже признаки нетерпение, когда на крыльце показалась Церера об руку с Нептуном. Хотя оба были также в черных масках, но ни для кого кругом не было сомнение, что то принцесса с своим молодым супругом, — и все почтительно перед ними расступились.
Лилли, шедшая во свите рядом с Юлианой, старалась и в осанке, и в походке копировать гордую гоффрейлину; под маской, придававшей ей небывалую смелость, она выступала так непринужденно, что никому бы и в голову не пришло, что это — подросток-камер-юнгфера, а не такая же придворная дама.
Сама Лилли с жадным любопытством озиралась на мелькавших мимо них маскированных. В памяти ее были еще живы святочные вечера в тамбовской усадьбе Шуваловых. Там ряженые шумной гурьбой вваливались в барские хоромы с замазанными сажей лицами, в вывороченных овчинных тулупах, в самодельных личинах: медведя с поводарем, бабы-яги, журавля, индейского петуха и т. п.
Здесь чинно и важно расхаживали, в сверкающих золотом и алмазами, шелковых и бархатных одеениех, древние боги и богини, представители всевозможных народностей всех пяти частей света, причем то, что израсходовано было каждым на себя для одного этого вечера, могло бы осчастливить на весь век целое семейство деревенских ряженых.
Когда Лилли тихонько заметила об этом Юлиане, та сделала ей сериозный реприманд: как это она может еще вспоминать о простом народе, когда вокруг нее сливки общества, да еще в таких дивных нарядах! Вот хоть бы эта Урание…
Она указала на величавую женщину в полупрозрачном голубом одеении, усыпанном алмазными звездами, в алмазном ожерелье и в алмазной же диадеме.
— Урание, кажется, одна из девяти муз? — заметила Лилли.
— Ну да: богиня астрономии.
— А кто ж она на самом-то деле?
— На самом деле это — первоклассная комета на нашем придворном небосклоне, залетевшая к нам из Венеции, графиня Рагузинская.
— Но фамилие y нее как-будто не итальянская?
— Рагузинская она по покойному мужу, который родом был из Иллирии. Впрочем, и сам он назывался прежде как-то иначе; переселившись еще при царе Петре в Россию, он переименовался в Рагузинского, так как родился в Рагузе. Женился он, когда ему было уже чуть ли не под семьдесят.
— Но сама она, кажется, еще молода?
— Да, ей и теперь не больше, как лет двадцать пять.
— Но как она решилась выйти за такого Маѳусаила!
— Богатство, моя милая, несметное богатство! Начал он торговать, говорят, в Архангельске; расторговавшись, сделался агентом многих иностранных торговых домов; посылался русским правительством с разными поручениеми за границу, а потом и чрезвычайным посланником в Пекин, чтобы заключить торговый договор с китайцами. За это его сделали тайным советником.
— А после и графом?
— Нет, графский титул он купил себе сам на старости лет в Венеции, как купил там и жену. Богаче ее невесты нет y нас теперь во всем Петербурге. И вот, точно для нее, венецианки, устраивается теперь эта венецианская ночь… Но смотри-ка, смотри: ведь Пьер Шувалов все-таки здесь; а дал еще знать через брата, что y него случилось что-то с ногой.
— Где же он?
— Да вон рыцарь. Делает, что меня не замечает!
— Но знает
