Колесики у каталки отчаянно визжали, пока его везли в операционную, в которой сосредоточился весь свет этого мира: следовало успеть вовремя, к тому самому моменту, когда весь свет мира соберется в рубильнике этого самого помещения и все вокруг засверкает. Двери в операционный зал напоминают ресторанные: две вертящиеся створки, два лезвия ножа, как в салунах на Диком Западе, с круглыми окошечками вроде люков, меню на двенадцатый столик, два кофе, один цианистый калий. И вот наконец каталка въехала в операционную, и весь свет этого мира собрался внутри круглых окошек и изготовился к броску. Старшая сестра приложила ему к вискам два башмака, покрытых войлоком, – голубые замшевые ботинки, подумалось Бобу.[31] Вот они, электроды, – зашевелились влажные, похотливые губы шестнадцатилетней девчонки, укрывшейся среди плантаций в его мозгу.
Электроды, электроды, генератор электроэнергии.
Войлок приятно щекотал ему виски. Каждый из башмаков был присоединен к стене отдельным шнуром – это значит, присоединен ко всему свету мира, – и скоро, очень скоро весь свет этого мира вопьется ему в мозг, точно выпущенная из баллисты огненная стрела, выжигая и опустошая маковые плантации в его голове, обращая в пепел губы раздетой шестнадцатилетней девчонки, притаившейся где-то у него в мозгу: все обратится в пепел, как только эта огненная стрела безжалостно пронзит его голову. Нейроны Пуркинье в его спинном мозге тут же изогнутся в дугу, и, несмотря на то что он привязан к каталке кожаными ремнями, все его тело тоже непроизвольно выгнется вверх под этими перевернутыми металлическими салатницами, свисающими с потолка операционной.
И вот врубили электричество. Все огни в городе разом погасли. Сейчас весь свет мира был внутри его тела. Все высоковольтные линии мира сошлись в его легких. И больше ничего. Ничего особенно примечательного, разве что непреодолимое желание покурить травки.
В первые минуты после шока Боб видел все вокруг с непривычной, необыкновенной ясностью. Зрачки его были слишком возбуждены. Взгляд отделял предметы от их окружения и выхватывал людей из пейзажа с такой прозрачной определенностью, о которой у него сохранились только смутные воспоминания детства. А голова его при этом была бурлящим котлом галлюцинаций. Ему показалось, что врачи и прочий персонал собрались вокруг него, чтобы выпить шампанского, отпраздновать какое-то непостижимое торжество, и поднимают тост за тостом, как будто чокаясь неиспользованными остатками света.
А еще – все эти голые спины. Обнаженные позвоночники, заляпанные белой спермой. Весь свет этого мира. Весь свет мира – и все впустую.
Радио «Парадиз»
Знакома вам история про слепого, игравшего на губной гармошке? (Гундосый голос по радио медленно продвигался от фразы к фразе.) Рассказывают, что один слепец каждый день побирался на паперти возле церкви, пока кто-то не пообещал подарить ему новую гармошку. Но когда благодарный слепец решил сыграть на подаренном инструменте, то обнаружил, что во рту у него не гармошка, а нож. А наши губы? Разве это не рана, полученная на давней войне, не давний шрам из былых времен? Успокойтесь. Мы говорим «любовь», но на самом деле речь идет просто о ранах, ищущих другие раны.
Наша частота восемьдесят восемь и семь. Радио «Парадиз». Расскажи нам свою историю. А сейчас давайте послушаем историю, которая нам так нравится, историю миссис Смитерс… Через десять минут наступит полночь…
В эту ночь Чарли играет как никогда.Мальчишка-слуга спрятался под фортепьяно.(Этот мальчишка всегда знает свое место, отлично знает…)И миссис Смитерс сегодня не до сна,О нет, сегодня она не сомкнет глаз,Ведь контрабас повторяет раз за разом:Сколько поездов за окном, сколько бессонниц впереди…
Я скажу тебе, что такое джаз:Словарь, вечно открытый на слове «виски»,Две женщины,Которые трахаются на рояле,Подглядывающий старик,Который с лукавым непониманием спрашивает:А где же мой наконечник?
Вертикальный взгляд стремительно поднимаетсяОт ступней твоих ног к голове,Взгляд, обладающий скоростью поезда-экспресса,Пересекающий твое тело прежде, чем ты это заметишь,Ты идешь по полу сплошь из электрических глаз,Ты идешь на высоте двадцати сантиметров от пола,Сплошь состоящего из электрических глаз,Ты чувствуешь, что в твоей голове устроили конные бега,А под твоими ногами проходит подземка на Бруклин,Конечная остановка – Rockaway-Parkway…
Поставить немного и выиграть немного или потерять сразу все,Ждать возле телефона с таким черным корпусом,Что чернее даже похоронного катафалкаКонторы «Счастливый Углежог».(Ждать твоего звонка, ты же понимаешь.)
Мы вынуждены прервать эту песню, чтобы сообщить новость, только что поступившую к нам на телетайп. По сообщению информационных агентств, двадцатилетний молодой человек по имени Маркос Висенте Мачадо покончил с собой в провинции Гояния, что в центре Бразилии. Как сказано в предсмертном письме, намерение юноши состояло в том, чтобы встретиться – где бы они ни находились – с участниками группы «Mamonas Assasinas», которые, в свою очередь, трагически погибли в прошлую субботу, когда потерпел катастрофу самолет, следовавший рейсом Бразилия – Сан-Паулу. «Я решил соединиться с „Ассасинами" и с Эдсоном. (Эдсон – это фамилия его двоюродного брата, также недавно погибшего.) Не плачьте обо мне. Я люблю Элин и Келлен» – вот какие скупые строки оставил Маркос Висенте перед самоубийством, совершенным с помощью электрорезки.
К сказанному мы можем прибавить еще один любопытный факт: ассоциация астрологов, знаменитая точностью своих прогнозов, за несколько недель предсказала авиакатастрофу, в которой погибла упомянутая рок-группа; астрологи также публично выступили с предостережением, что и личный самолет президента Бразилии в скором времени может потерпеть катастрофу сходного характера. Однако президент Фернандо Энрике Кардозо проигнорировал это предсказание и заявил, что и в дальнейшем будет пользоваться этим самолетом, построенным еще в пятьдесят восьмом году.
Квадратные метры неба
– Разумеется, люди не перестанут проезжать мимо этого места, вот только отсутствия Аляски никто не заметит. «Сегодня видно больше неба, словно кусок синевы стал как-то обширнее», – беспечно заметят наивные путешественники. Видно больше неба, кусок синевы стал обширнее – вот и все, что мы для них значим… Эти люди снаружи – полные идиоты. Ничего не хотят понимать. А вот мы здесь – в большой опасности, нам угрожает опасность исчезнуть. Бобу об этом хорошо известно, хоть он и страшный молчун.
Больные, сидевшие в большом зале, использовали послеобеденную паузу, чтобы потолковать о самом насущном. В это время медсестры собирались попить кофе и можно было говорить раскованно, не боясь, что кто-нибудь станет слушать их разговор с тетрадкой наготове. Иногда они включали гигантское радио, главную достопримечательность большого зала, и внимательно вслушивались в истории жужжащих насекомых, населявших этот Деревянный ящик. Но в этот день радио включать не стали. Больше всех разговорился Анатоль. В последнее время он полюбил выступать с пространными речами насчет пустынь. Хотя старшая сестра и распорядилась удвоить Анатолю дозу успокоительного, он провел несколько ночей без сна, был крайне возбужден и все время перебирал пальцами, точно печатал на машинке, вот только никакой машинки не было и свой роман он сочинял в воздухе. В это самое время врачи обсуждали целесообразность проведения электрошока, чтобы успокоить больного.
– Через несколько лет от этого места не останется и следа. Оно исчезнет подчистую, а никто и внимания не обратит. Люди все так же будут заводить будильник на шесть утра, все так же. полусонные, будут открывать холодильник и встречаться с кроткими взглядами овечек, нарисованных над пустыми полками…
Во всей этой абракадабре присутствовала некая связность. Мерцание холодильников-абортариев, это полярное сияние, одновременно напоминавшее и о небесах, и о преисподней, всегда притягивало Боба. Он пытался не вмешиваться в эти диалоги для тритонов, но это не всегда ему удавалось. Каждый из проходящих дней лишь увеличивал пропасть, отделявшую его от реального мира, его все дальше сносило к землям, которые логикой не постичь. Неуправляемый вихрь тащил его в сторону таких вот лунатических рассуждений. Ему приходилось все больше напрягать силу воли, чтобы не пропал зазор между Бобом Иереги и этим скопищем человеческих отбросов, чтобы не обращать на них чрезмерного внимания, чтобы не забывать, что, говоря глупости, он делает это сознательно. Чтобы убеждать самого себя в том, что он способен, как только сам захочет, сбросить маску и обернуться к реальности лицом.
