Впрочем, по сравнению с другими рисками дневного санитара уколы эти были сущей ерундой. Ведь помимо возможности подхватить на вскрытии какую-нибудь заразу, помимо вреда самых разных химикатов моя работа подразумевает возможность получить производственные травмы.
Травмы
— Уровень профессионализма санитара складывается из трех параметров — качество работы, ее скорость и отсутствие травматизма, — назидательно говорил мне Бумажкин еще в девяностых.
Трудно не согласиться. И еще труднее соответствовать этим требованиям.
Сперва, лишь только став частью похоронной команды, необходимо вдумчиво и без спешки овладевать ремеслом. После — увеличивать скорость, которая важна не менее, чем качество. И вот именно в этот момент санитар сталкивается с травматизмом. Между собой санитары называют это «укусами», отчего в стенах морга вполне можно услышать «эк меня бабулька-то цапнула». Стараясь быстрее совершать освоенные манипуляции, он кладет на алтарь редкой экстремальной работы руки, проколотые иглами и порезанные ножами, синяки и рассечения на ногах, полученные от ударов о подкаты и подъемники, болезненные занозы от гробов и впившиеся в плоть обивочные скобки от них же. Это самые распространенные «укусы», называемые на медицинском языке «микротравмами». Чем раньше новичок начинает набирать скорость, тем чаще будут эти жертвоприношения. С опытом их количество сильно упадет обратно пропорционально росту уровня профессионализма.
Но в рутинном цейтноте ритуального комбината можно получить и куда более ощутимые повреждения. Какие? Вот пример из личного опыта.
Как-то раз, находясь в зоне выдачи, я заметил распустившийся шнурок на своих рабочих кроссовках. Чтобы не упасть и избежать травматизма, присел на корточки прямо там, где стоял, и начал было завязывать шнурки. Рядом со мной стояла массивная крышка от гроба, прислоненная к стене, и почти вровень с проемом больших открытых дверей. Согласитесь, такая картинка не таит в себе явной угрозы.
Но вдруг один из агентов, говоривший с санитарами, по какой-то своей надобности решает выйти из отделения через проем той самой двери, у которой стоит крышка и завязывает шнурок санитар. И вновь — никакой опасности, все буднично и банально. Но потенциальный травматизм ситуации резко повышается, совершенно никем не замеченный. Шнурок уже завязан, агент проходит мимо крышки. Я еще не успел подняться, а проходящий крупный широкоплечий мужчина задевает край крышки плечом. Я начинаю приподниматься, а крышка бесшумно падает на меня. Я инстинктивно пытаюсь закрыться от столкновения рукой. В итоге получаю и по башке, и по руке. Удар такой сильный, что на глазах выступают слезы. Потом сквозь смех звучат участливые реплики коллег и извинения широкоплечего агента. Занятно, но виноват был только я, собственноручно поставивший крышку гроба в не самое удачное место. Кстати, с таким же успехом может упасть и сам ящик, который куда тяжелее крышки. А это уже серьезнее, посмеяться вряд ли получится.
Следующая зона угрозы — вынос тела из траурного зала в катафалк. Тот же гроб, но накрытый крышкой и с телом внутри. С телом, которое может весить тридцать килограммов, или сто тридцать, или около пары центнеров. Четыре человека поднимают скорбный груз — двое в изголовье и двое с другой стороны. Затем несут его несколько метров к дверям зала, выходят на крыльцо, спускаются с него по ступенькам и ставят ношу на роликовые направляющие автобуса, задвигая до конца. Со стороны все очень просто. Но те, кто в деле, прекрасно видят в этой процедуре целый букет потенциальных опасностей. Падение на ступеньках крыльца вместе с гробом — самый жесткий из них. Возможны и другие, весьма несимпатичные варианты.
Слава богу, со мной такого не случалось. Растяжение кистей и локтевых суставов, ущемление мышц спины — это было. Ссадины, синяки и занозы разных калибров — нев счет. Несущие их руки сразу выдают в человеке ремесленника, занятого физической работой.
Но все эти травмы локальны и эпизодичны. Главные проблемы поджидают санитара под покровом времени, на долгие годы затаившись в засаде. С течением лет Харона станут преследовать боли в спине и в суставах да легочные проблемы, вызванные вдыханием паров формалина. А если не повезет, еще и последствия гепатита, подхваченного на вскрытии. Но это все же редкость в патанатомических моргах. Вот в судебных — другое дело.
Такие травмы и хвори достаются физическим телам санитаров. Кто знает, какие шрамы оставляет машина похоронного комбината в их душах? Каким картинам из календарных будней не суждено стереться из памяти? У каждого они свои. Ими редко делятся, но они всегда с тобой. Где бы я ни был и чем бы ни занимался, где-то сверху и слева надо мною живет молодая мать, со звериным воем кидающаяся на гроб своего погибшего маленького сынишки — было это тогда, в девяностых. Сцена эта застыла во мне, словно живой каменный барельеф, каждую секунду кидая тень на мгновения текущей жизни. Она часть меня, мое достояние. И если бы ее не было у санитара Антонова, он был бы не тем, кто он есть. Почти таким же, очень похожим.
Но другим.
Возможно, так было бы лучше. Спокойнее и правильнее, особенно для моей мамы. Но я нужен себе таким. Таким я встречу новое весеннее утро, полное чужих слез, льющихся сквозь учетные человеко-часы нашей работы.
Работа утром
На часах 8.15. Я, как и многие соотечественники, в пижаме. Только они еще в ночной, пьют кофе под аккомпанемент новостей. А я уже в хирургической, выданной государством. Но от кофе тоже не откажусь. Сделаю его неприлично крепким, погасив бодрящую горечь избыточным сахаром и молоком. Признаюсь честно, не гурман и в кофе ни черта не понимаю. Пользую его как легальный стимулятор, не стремясь насладиться напитком. Только эффектом.
А эффект мне в тот день был очень нужен. Засидевшись накануне допоздна за книгой, явился на работу вялым, опухшим и с явными признаками апатии в душе. Заглянув в «Журнал регистрации трупов», понял, что Царство мертвых не даст нам сегодня поблажки. Двенадцать полок холодильника, свободные еще вчера вечером, заняты теми, кто отдал душу в окрестных бетонных муравейниках за прошедшую ночь. К тому же четырнадцать выдач плотно уложены в похоронное расписание, и большая их часть должна случиться между 8.45 и 10.30 утра. Ведь агенты обещали родне, что все пройдет без задержки.
Агенты. Есть одна данность, которая объединяет их. Агенты всегда обещают, что непростая многодневная процедура похорон будет организована ими на самом высоком уровне. В пределах, оговоренных заказчиком. А вот разъединяет агентов другая черта. Одни выполняют свои обещания, другие лишь частично. В основном качество их работы зависит от опыта, связей, хватки и скорости действий.
В советские времена, не знающие рынка ритуальные агенты были элитными представителями сферы услуг. Это к ним, могущественным работникам беззаботного государственного монополизма, шли и шли люди, терпеливо ожидая очереди. Однотипные венки, единственная модель гроба, но с тремя разными вариантами обивки. Строй не любил выскочек, вот и после смерти старался соблюдать «равенство и братство». Правда, для представителей партийной верхушки делал исключение, выдавая по специальному разрешению огромные роскошные венки, обитые шелком гробы и внушительные надгробия на культовых кладбищах.
Теперь же агента кормят ноги, ведь в мире рыночной конкуренции иначе не бывает. Эти сдержанно одетые мужчины и женщины берут на себя все те заботы, что должны обрушиться на семью, когда ее навсегда покидает родной человек. Не надо хлопотать о месте на кладбище, о гробе и венках, автобусах, поминках.
С одной стороны — так и должно быть. К чему в такой момент еще какие-то хлопоты, казалось бы. Сложно не согласиться, но если присмотреться. То получается, что институт ритуальных агентов, такой нужный и важный, крадет у скорбящих древнюю, как мир, сакральную обязанность — проводить ушедшего. Похоронные хлопоты, такие очищающие и часто спасительные, теперь в руках постороннего человека, никогда не видевшего покойника живым. Для него это просто еще один заказ. Он качественно организует взаимодействие цепочки профессионалов, которые отодвинут семью от похорон, заслонив своими спинами. Обмывают и одевают санитары, гроб несут грузчики, поминальный стол часто готовят повара. Мне кажется, покойник недоуменно взирает сверху на всех этих незнакомых людей, что готовят его к последнему пути, силясь узнать в них своих детей. Детей, в которых было вложено столько сил и любви.
Но их нет рядом с ним. Они появятся в самый последний момент, буквально за пару часов до того, как комья земли забарабанят по крышке. А ведь раньше в деревнях, до того, как их подмял прогресс, близкие оставались с покойным все три дня до похорон, сменяя друг друга для чтения Писания. Сейчас достаточно лишь сделать пару звонков агенту, чтобы убедиться, что все в порядке. Что живые никуда не опоздают, не оконфузятся и четко по графику прибудут во все промежуточные пункты похоронного дня.
