Правительство, либерализовав цены, одновременно резко сокращает субсидии на продовольствие, примерно в 3 раза снижает ассигнования на закупку вооружения, резко сокращает расходы на капиталовложения, особенно в аграрную сферу, ограничивает финансирование социальной сферы реальными доходами бюджета и в то же время вместо дезорганизованного налога с оборота вводит предельно высокий налог на добавленную стоимость (28 процентов).
Драконовские эти меры, достаточные, чтобы на первых порах сбалансировать бюджет, дают шанс избежать гиперинфляции, послать импульс для запуска мотора рыночной экономики.
Программа-максимум – сделав все это, обеспечить уровень финансовой и денежной стабильности, достаточный, чтобы преодолеть инфляционную инерцию, создать предпосылки для структурной перестройки промышленности, сельского хозяйства, заложить основы будущего подъема экономики России.
Нет никаких гарантий того, что удастся реализовать даже программу-минимум. Опаснейшим сопутствующим фактором останется на какое-то время единая рублевая зона, непредсказуемость денежного поведения республик бывшего Союза, грозящая развалом денежной системы. Но иного, более мягкого варианта преодоления кризиса и выхода страны на путь уверенного развития нет.
Мы работаем над различными документами, направляем их Б.Ельцину, посылаем предложения, получаем отклики. В рабочей группе в Архангельском в то время появлялись практически все, кто потом вошел в правительство: А.Чубайс, В.Данилов-Данильян, П.Авен, Б.Салтыков, С.Глазьев и многие другие. Заходили и те, кто работал в российских структурах власти: Г.Бурбулис, М.Полторанин, В.Махарадзе (в то время начальник контрольного управления), А.Козырев, Н.Федоров, С.Шахрай…
Министр труда А. Шохин оставался с нами постоянно, остальные приезжали, чтобы проинформировать о текущей ситуации, посмотреть документы, просто потолковать по душам… Было ясно, что раздрай в силаевском правительстве достиг апогея, там царят неопределенность, растерянность.
Атмосфера 15-й дачи – все более обостряющееся чувство тревоги за судьбу страны. Приглашаем сотрудников бывших союзных министерств, ведомств. Многих знаем по прежним годам как компетентных специалистов, пытаемся с их помощью понять ситуацию в критически важных сферах, деятельности. Валюта, хлеб, горючее, заключение договоров на 1992 год, отношения с кредиторами. Складывающаяся по их информации картина происходящего в стране поистине катастрофична.
Денежная эмиссия растет, валютные резервы тают, потребительский рынок полностью разрушен, заключение договоров на следующий год практически на нуле. В союзных органах власти – ситуация тягучего безвластия и беспомощности. Никто ничего не хочет решать, делать, брать ответственность на себя. Ельцин, после августовских событий, – на юге, в отпуске. Конкурирующие политические силы пытаются перетянуть его на свою сторону.
Неоднократно заходит Евгений Сабуров. В 1991 году, вскоре после отставки Явлинского, он выдвинулся на лидирующие роли в формировании экономической политики российского правительства. В это время – заместитель председателя правительства, министр экономики. Знаю его давно, как и тех, кто пришел с ним работать, его заместителей, – Володю Лопухина, Ивана Матерова.
Сабуров рассказывает о критической ситуации с зерном. И вместе с тем ратует за необходимость сначала провести приватизацию, а потом уже браться за размораживание цен. Приватизация не в его ведении, за нее отвечает другой заместитель председателя правительства – Михаил Малей. В ней ничего не стронулось с места. Но так как не идет приватизация, то невозможно проводить и либерализационные мероприятия. Получается замкнутый круг с перекладыванием ответственности друг на друга. Политически удобно, но абсолютно непозволительно в кризисной ситуации.
Сабуров еще верит в возможность заключения работающего экономического договора между республиками, отвечает за соответствующие переговоры в российском правительстве и, вместе с тем, явно сам видит, что фундаментальные проблемы, без решения которых никакой союз работать не будет, обходятся во всех проектах документов. Соглашения подписываются с таким количеством особых мнений и замечаний, что их нежизнеспособность очевидна.
Общее ощущение – очень многое знает, чувствует трагизм и критичность ситуации и в то же время не хочет брать на себя ответственность за тяжелые и непопулярные меры, как будто надеется, что все само собой образуется и удастся избежать самых социально конфликтных решений.
Для всех участников консультаций очевидно, что в ближайшие месяцы и годы перемены в российском правительстве будут неоднократными. Очень мало желающих взвалить на себя самый тяжелый груз начала преобразований. Именно тогда, после этой серии встреч, начинаем между собой обсуждать вопрос о том, что, возможно, нам придется взять это на себя.
Впервые идею о том, что мне придется взять на себя практическое руководство реформами, мои коллеги обсуждали еще весной 1991 года в кулуарных разговорах после международной экономической конференции в Париже. Но тогда это воспринималось скорее как шутка, продолжение капустника на Змеиной горке. В августе, за несколько дней до путча, ко мне заходил А. Холовков, спрашивал, как бы я отнесся к предложению стать государственным советником Ельцина по экономике. Только что избранный президентом, он начал перестраивать под себя структуры российской исполнительной власти. Я сказал, что вопрос предельно прост: все зависит от того, что Ельцин собирается делать с экономикой. Если по общему направлению его намерения совпадают с моими убеждениями, то я готов серьезно рассмотреть это предложение. Тогда нужно встретиться с президентом и все обсудить.
Утром 19 августа для себя решил – если Ельцин обратится ко мне с таким предложением, непременно приму его. Думал, что на этом месте действительно могу быть полезен. Все-таки наш институт – самое сильное на сегодняшний день научное подразделение, занимающееся не абстрактно-теоретическими изысканиями или долгосрочным прогнозированием, а текущей хозяйственной конъюнктурой, а потому и способное достаточно точно предугадывать последствия принимаемых решений, готовить практические рекомендации по подготовке и реализации рыночных реформ.
Сентябрьская работа в Архангельском была обусловлена именно такой логикой отношений с властью. Только постепенно, к октябрю, стали накапливаться сомнения в жизнеспособности этой схемы. Ну хорошо, советы мы дадим. А делать-то кто все это будет? Кто решится сесть в пустующее пилотское кресло? Поначалу гоню от себя эту мысль. Прекрасно понимаю, насколько работа советника президента по экономике спокойней, приятней, да и безопасней поста министра финансов обанкротившегося государства. Очень хотелось бы сохранить за собой приятную привилегию – анализировать, советовать. критиковать, подправлять. И все же постепенно прихожу к убеждению: если не найдется никого, кто взял бы на себя ответственность за начало жизненно необходимых, тяжелых, социально конфликтных радикальных реформ, придется за это браться. Да, будет нелегко, будет не хватать управленческого опыта. Даже в случае успеха непременно выкинут и вряд ли скажут "спасибо". Уж настолько-то практика постсоциалистической политэкономии для нас очевидна. И все равно невозможно смотреть, как страна катится в пропасть просто потому, что все перебрасывают, словно горячую картофелину с руки на руку, ответственность за непопулярные и конфликтные решения.
Вернувшись из Крыма, где был в отпуске, в Архангельское заехал отец. Я рассказал ему, как вижу экономико-политическую ситуацию, что происходит, что мы предлагаем делать. Отец согласился со мной в том, что предлагаемая стратегия начала реформ в России, видимо, единственно реальная. Когда же он понял, что, возможно, его сыну придется не только советовать все это кому-то, а самому садиться и исполнять, наверное, впервые в жизни я увидел выражение откровенного ужаса на его лице. И мне, и ему было понятно: если такой поворот состоится, вся жизнь, и не только моя, но и нашей семьи, в корне изменится. Разделится на спокойную, размеренную, интеллигентскую – до и абсолютно неопределенную, непредсказуемую – после. Отец посмотрел на меня, сказал: "Если уверен, что нет другого выхода, делай как знаешь".
Было желание набрать воздуха, как перед дальним заплывом, оглядеться вокруг, собраться с мыслями. Поколебавшись, решил выполнить старое обещание: слетать ненадолго в Роттердам, прочесть несколько лекций по проблемам постсоциалистической экономики в Университете Эразма Роттердамского. На третий день – звонок из Москвы. Надо вылетать обратно – вызывает Ельцин.
Конец октября. Первый разговор с Борисом Николаевичем Ельциным. Кадровые вопросы не обсуждаются, речь идет об экономической ситуации. Общее впечатление: Ельцин прилично для политика ориентируется в экономике, в целом отдает себе отчет в том, что происходит в стране. Понимает огромный риск, связанный с началом реформ, понимает и то, до какой степени самоубийственны пассивность и выжидание. Кажется, готов взять на себя политическую ответственность за неизбежно тяжелые реформы, хотя знает, что популярности это ему не прибавит.
