— И поехали к пляжу?
— Точно.
— Поспать.
— Точно.
— И проспали на пляже всю ночь.
— Именно так все и было.
— И провели в Майами весь понедельник.
— Да.
— Зачем?
— Уже говорил вам. Решил, может, вернется Ллойд.
— Ллойд рассказал, что у вас в Майами были и другие покупатели.
— Пара-другая была, верно.
— Вы не попытались увидеться с одним из них в понедельник?
— Нет.
— Но ведь ваш грузовичок был забит вещами, которые вам не удалось продать Ллойду?
— Ллойда-то не застал.
— Знаю. Но вы не попытались связаться с кем-нибудь из своих покупателей?
— Этот груз годился только для Ллойда.
— А вы обычно работаете по воскресеньям?
— Я был уверен, что в воскресенье застану Ллойда на месте. В конце недели у Ллойда самая бойкая торговля.
— Но его не было дома.
— Нет, не было.
— И вы не позвонили ему, прежде чем…
— А зачем? По воскресеньям он обычно дома.
— Вы заправили свою машину бензином в субботу, перед отъездом, так?
— Так.
— На бензоколонке «Эй энд Эм Эгзон» в субботу, в семь — половине восьмого утра?
— Ага.
— И вы еще купили там пустую канистру на пять галлонов и попросили налить в нее бензин.
— Так все и было.
— Служащего звали Гарри Лумис.
— Гарри продал мне канистру и налил в нее бензин, верно.
— Он был в перчатках?
— Что?
— Перчатки. Были на мистере Лумисе перчатки, когда он держал в руках эту канистру?
— Да зачем человеку здесь, в Калузе, носить перчатки?
— Некоторые служащие бензозаправочных станций…
— Не упомню, чтобы он носил какие-то перчатки, нет, сэр.
— Лумис обтер канистру, прежде чем передал ее вам?
— Не помню.
— А что вы сделали с этой канистрой, мистер Харпер?
— Поставил в кузов грузовика.
— Взяли ее с собой, в Майами?
— Нет, сэр.
— Что же вы с ней сделали?
— Поставил ее в свой гараж.
— Зачем?
— Нужна была.
— Для чего?
— Для газонокосилки.
— Вы говорите, что купили бензин для этого? Чтобы заправить газонокосилку?
— Да, сэр.
— Какая была срочность с утра пораньше, до отъезда в Майами, покупать бензин для газонокосилки?
— Никакой «срочности», просто поехал заправляться, вот и прикупил новую канистру и велел налить в нее бензин.
— А что случилось со старой канистрой?
— Продырявилась, пришлось выбросить.
— Когда вы ее выбросили?
— Когда продырявилась.
— Это произошло до вашей поездки в Майами?
— Дня за два — за три. Бензин разлился по всему гаражу, пришлось подтирать, чтобы не случилось пожара.
— Куда вы ее выбросили?
— В мусор.
— Когда забирают мусор у вашего дома?
— По понедельникам и четвергам.
— Так если это произошло за два-три дня до вашего отъезда в Майами, старую канистру увезли в четверг?
— Наверное, так.
— И вы говорите, что поставили новую канистру с бензином в гараж в то самое утро, в воскресенье?
— Все точно.
— Где именно в гараже вы ее поставили?
— Там, на полке. Над моим верстаком.
— Вы уверены, что не брали с собой в Майами эту канистру?
— Уверен.
— Хорошо. Давайте поговорим немного о Бонне, не возражаете? Там вы познакомились со своей женой, правда?
— Угу.
— Как вы с ней познакомились?
— В одном баре.
— И начали за ней ухаживать?
— Угу.
— И влюбились в нее, правда?
— Да, сэр.
— Тогда почему вы даже не позвонили ей перед отъездом?
— Что?
— Ллойд Дэвис…
— Я звонил ей десять, двадцать раз на дню перед тем, как уехать. Все просил ее выйти за меня замуж, а она все…
Он покачал головой.
— Вы просили ее выйти за вас замуж, когда были еще в Бонне?
— Да. Сто раз, тысячу раз.
— И?..
— Она сказала, что должна обдумать все это.
— Что, очевидно, и сделала.
— Не понимаю, о чем это вы.
— Я говорю о том, что через три месяца она приехала сюда и разыскала вас.
— Это верно.
— Требовала, чтобы вы женились на ней, грозила утопиться.
Первый раз за все время нашего знакомства с Харпером лицо его осветила улыбка. Его лицо не стало при этом более привлекательным, но улыбка осветила его глаза и совершенно изменила выражение лица, чудесным образом преобразив весь его облик: исчезли грубая неуклюжесть и агрессивность.
— Ага, — подтвердил он, с удовольствием погрузившись в воспоминания. — Сколько раз говорила мне это, Мишель-то. Дескать, если я на ней не женюсь, так она тут же утопится.
— А для такой угрозы были какие-то основания?
— Так это же просто шутка, понимаете?
— Она не была беременна?
— Беременна? Мишель? Нет, сэр, не была.
— В Бонне у вас были с ней интимные отношения?
— Вот что: по-моему, это вас не касается, мистер Хоуп.
— Возможно. Но если мы не хотим, чтобы вы попали на электрический стул…
— Я и пальцем не дотронулся до Мишель, пока мы не поженились.
— Понятно.
— Это правда. Немножко целовались, немножко обнимались, но больше ничего не было. Мишель была девственницей, когда я на ней женился. Пришлось учить ее всему как несмышленыша. Богом клянусь, мистер Хоуп, ничего такого в Бонне между нами не было.
— А какие чувства вызывало у вас ее поведение с другими мужчинами?
— Какими такими «другими мужчинами»? Кроме меня, у Мишель никого не было. Она была мне верной женой, мистер Хоуп. А если кто говорит другое, так он просто врет.
— Но вы ведь очень ревновали ее, разве не так?
— У меня не было причин ее ревновать. С чего это мужу ревновать свою жену, если она ведет себя как полагается?
— Вы никогда не ссорились из-за ее недостойного, как вам казалось, поведения?
— Не знаю, что это значит: недо… как вы сказали?
— Вам не казалось, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?
— Нет. Потому что она и не делала этого, все ясно и просто. Она любила меня, мистер Хоуп. Женщина, которая сходит с ума по своему мужу, не станет ни на кого смотреть…
— Она все еще была без ума от вас после полутора лет брака, так?
— Да, сэр.
— У вас не было никаких проблем, верно?
— Не совсем так, кое-что изменилось, но…
— Что именно?
— Вы же знаете, как бывает, когда люди женятся, они… А вы женаты, мистер Хоуп?
— Был.
— Тогда вы знаете, как все происходит. Все меняется. Это не значит, что люди больше не любят друг друга, просто приходится приспосабливаться друг к другу, все становится иначе.
— Так что же изменилось, что стало по-другому?
— Да разные мелочи в личном плане. Мистер Хоуп, к убийству Мишель все это не имеет никакого касательства, мне так кажется. Никакого. Не было между нами никаких таких раздоров, не за что мне было убивать ее. Совсем не за что.
— Какие же мелочи в личном плане у вас не ладились?
— Личное, оно и есть личное. Это означает, что не станешь это обсуждать ни со своим священником, ни с доктором, а уж тем более — с адвокатом.
— А это были такие «мелочи», которые можно было бы обсудить со священником или с доктором?
— Это очень личное, мистер Хоуп, и поставим на этом точку, давайте забудем про это.
— Ладно. Поговорим о вашей службе за океаном. Вы служили в военной полиции, верно?
— Верно.
— А не были ли вы чересчур жестоки с теми солдатами, которых брали под стражу?
— Нет, сэр.
— А когда вам попадались пьяные, часто приходилось пускать в ход дубинку?
— Нет, сэр.
— Вы что же, никогда не били солдат, которые…
— Никогда.
— Мистер Харпер, у меня слишком противоречивые показания.
— Чьи же это?
— Ваши, Салли Оуэн, Ллойда Дэвиса. Единственное, на чем, кажется, все сходятся, — что вы появились в Майами в воскресенье утром, пятнадцатого ноября. Все же остальное…
— Я и правда был там.
— Но помимо этого…
— Не знаю, зачем кому-то понадобилось врать про меня и Мишель: какая была она, каким был я. В нашем браке был полный порядок, мы любили друг друга, и каждый, кто говорит, что это не так, просто самый последний лжец. А теперь, вот что хотелось бы узнать, мистер Хоуп, — почему меня не выпускают отсюда? Вот поэтому весь день напролет я пытался добраться до вас, пока вы там болтались по Майами да собирали разные сплетни про меня и Мишель. Хочу знать, что вы делаете, чтобы вызволить меня отсюда. Этот сукин сын, судья, сказал мне, что до суда меня не отпустят, может, аж до самого января, — так я что же, буду сидеть здесь все это время? Как это вам пришло в голову отправить сегодня утром со мной к судье этого несмышленыша? Я наперед вам сказал бы, что никакой судья не станет разговаривать с таким вот недоноском, который предлагал внести за меня залог. Так когда вы вытащите меня отсюда, приятель, — вот что хотелось бы знать.
