Когда я вышел из морга, полковник Л. сунул мне в руки свою фляжку. Все это время он рассказывал Роуз о героизме Стайна при Эль-Дуда. Затем он поймал для нас такси и заплатил водителю. Л. не мог предоставить нам свою машину, потому что у него была назначена встреча. Я протянул ему руку, и он пожал ее. Мне оставалось лишь поблагодарить его.
— Сегодня вечером я понял, что обязан вам не только за доброту, но и за многое другое. Я часто подводил вас, сэр, на поле боя, о чем теперь глубоко сожалею. Наверное, вас обижало мое неуважение — не только к вам, но и к себе. Простите меня, пожалуйста. С этого часа клянусь землей и небом, что я буду нести службу со всей ответственностью офицера.
Когда мы с Роуз вернулись в гостиницу, силы покинули меня. Вентиляторы в нашем номере не работали. Мы сидели в темноте на постели, курили и пили из бутылки теплое шампанское. Роуз принесла с собой рукопись Стайна (текст хранился у нее, пока я был на фронте). Отпечатанные на машинке страницы были вложены в папку с надписью «Македония» — торговое название фарфора или чего-то еще. Она сунула папку в мой вещевой мешок.
Мы не спали всю ночь. Я рассказывал Роуз о встречах со Стайном во время отступления к Каиру. Мне хотелось объяснить ей, что им восхищался не только я. Он производил такое же впечатление на всех и каждого.
— Помнишь, как он держался молодцом, когда разразился скандал в Магдалене? Таким он был и в пустыне. Ничуть не изменился. Не стал другим. Я не могу передать тебе, какой пугающей и нервозной казалась обстановка при отходе к Каиру; как близко мы подошли к безумной панике. А Стайн держал все под контролем. Стоило ему появиться в кругу офицеров, и тут же слышались вздохи облегчения. «Он здесь, — думали мы. — Значит, все будет в порядке».
Я рассказал Роуз, как Стайн терпеливо и часами обучал молодых капралов. Не считаясь с тем, что по ночам у него оставалось только несколько минут на сон, он объяснял им, как вызывать огневую поддержку.
— В нашей дивизии, когда начинается обстрел, мы забираемся в танки. А Стайну с его пушками некуда было прятаться. Однажды я спросил его, бывает ли ему страшно. «Все тело цепенеет от ужаса, — ответил он. — Но разве можно показывать свой испуг?»
Я признался Роуз, что, несмотря на кровь и гибель товарищей, увиденные мной за прошлые тридцать дней отступления, война осталась для меня какой-то нереальной цепью событий.
— Я просто наблюдал. Как в фильме. Словно фрагменты сюжетов, которые случались с кем-то еще.
Однако прошлым вечером реальность ударила меня прямо в лоб.
Утром мы с Роуз вышли на террасу гостиницы, заказали croque madames и сдобрили их египетским кофе в горшочках. Я нащупал в кармане френча небольшую коробочку, в которой хранился платок — едва не забытый подарок на день рождения Роуз. Сегодня ей исполнилось двадцать лет.
— Я знаю, милый, ты тревожишься обо мне, — сказала она. — Благодарю тебя за это. Но поверь, я в полной безопасности. Обещаю, что наш ребенок, появившись на свет, не будет иметь никаких проблем.
Он дала мне понять, что я не должен больше говорить о ее отъезде домой.
— Не проси. Я не уеду. У меня тут работа — такая же важная, как и у тебя. Пусть наш ребенок родится в Египте. Надеюсь, так оно и будет.
Мы добрались на такси до здания, в котором размещался шифровальный отдел. Мне нужно было возвращаться в лагерь. Стоя на тротуаре перед сторожевым постом, окруженным мешками с песком, мы поцеловались на прощание.
— Я приехала сюда из Англии ради тебя, любимый, — сказала Роуз. — Тогда это казалось интересным приключением, романтической причудой или даже игрой. Но сейчас все изменилось, понимаешь?
Поднявшись по ступеням, она помахала мне платком, подаренным на день рождения. Через пять суток ее шифровальный отдел вместе со штабом был эвакуирован в Хайфу. Восьмую армию возглавили новые командиры — Александер и Монтгомери. Появилась надежда, что линия фронта в Эль-Аламейне будет удержана.
Наступила патовая ситуация. Обе стороны накапливали войска и ресурсы для решительного боя. Остаток лета и начало осени мой новый полк проводил в бесконечных полевых учениях. Однажды утром в середине сентября меня отправили с донесением в Цитадель Саладина (великолепный дворец, напоминавший о сказках арабских ночей), где в ту пору размещался штаб Королевского бронетанкового корпуса. В лифте я столкнулся с Майком Меллори. Он возвращался с церемонии награждения, на которой ему вручили орден «За выдающиеся заслуги». Он все еще держал в руке коробочку с наградой. Майк сообщил мне, что его временно перевели на должность подполковника. Он принимал командование батальоном Первой бронетанковой дивизии.
— Я хотел забрать тебя к себе, — сказал он, имея в виду, что внес мою фамилию в список тех офицеров, которых просил передать ему вместе с новой должностью. — Но оказалось, что генеральный штаб намерен командировать тебя в пустынные группы дальнего действия.
— Что?
Он поздравил меня и пожал руку.
— Наверное, полковник Л. замолвил за нас словечко. Я ухожу к «синим фуражкам», а ты — к вольным бродягам.
КНИГА ВТОРАЯ
ПУСТЫННЫЕ ГРУППЫ ДАЛЬНЕГО ДЕЙСТВИЯ
1
Пустынные группы дальнего действия были тем самым подразделением «специального назначения», в которое я безуспешно просился всю предыдущую зиму в Палестине. Мне уже давно не верилось, что от них придет ответ (как я уже говорил, в прошлом году из списка в семьсот добровольцев в отряд приняли только двенадцать человек). Одним словом, я никак не ожидал, что получу приказ о переводе. Меня буквально трясло от волнения.
Это было небольшое и компактное формирование, где один человек мог повлиять на результат операции. Пустынные группы действовали по своему усмотрению в тылу врага, в сотнях миль от штабных командиров. Подвергая свои жизни огромному риску, их бойцы получали возможность для нанесения врагу чувствительных ударов. Хотя, если честно, мое желание служить в ПГДД имело глубинные корни. Оно было связано с пустыней. Мне хотелось попасть туда. Я мечтал вырваться из нашпигованной людьми прибрежной полосы и отправиться в девственно дикий край, который располагался в пятистах или даже тысяче милях к югу.
Мне хотелось сблизиться с бойцами, знавшими пустыню. Их тянуло туда не меньше меня, и, возможно, они могли выразить причины этого влечения не лучше, чем я. Имелась ли тут связь со смертью Стайна? Я не могу ответить. Просто в тот момент мне требовались просторы, недосягаемые для других людей, и миссия, которая поставила бы меня за грань всего, что я делал раньше. Мне хотелось проверить свои силы. Военные компании не могли создать таких условий. У меня не было ненависти к немцам. Я не носил под сердцем палящую злобу, чтобы карать их бедами и смертью. Нет, мне не претило сражаться. Но я хотел наносить реальные удары по противнику.
Как же я был разочарован через десять дней, когда мои документы наконец прибыли. Оказалось, что Восьмая армия не перевела меня в ПГДД, а только временно откомандировала в качестве консультанта! Я должен был «обеспечивать техническую поддержку». Я должен был что-то им «советовать».
ЦЕЛЬ ЗАДАНИЯ: сопровождать патруль пустынных групп дальнего действия с целью определения проходимости предполагаемых трасс в определенном квадранте, а также их пригодности для перемещения различных родов войск.
Иными словами, мне предстояло оценивать маршруты во внутренней пустыне и определять, пригодны ли они для танков, орудий и тяжелой техники. Вполне нормальное занятие. Такую работу тоже следовало кому-то делать.
21 октября (за десять дней до моего 22-го дня рождения) я прибыл с рапортом в штаб ПГДД, размещенный в оазисе Файюм. Я стал ВКС — «временно командированным специалистом», прикрепленным к пустынной группе на срок одного патруля.
Прежде Файюм был красивым курортом, расположенным вдоль полосы соленых озер в часе езды на юг от Каира. Он занимал огромную территорию. Части Четвертого и Седьмого королевских танковых полков осваивали здесь новые американские «Шерманы». Рядом ними проводил учения 2-й полк лондонских и стаффордширских йоменов. По расчетам командования, Роммель мог атаковать Эль-Аламейн в любую секунду. Мое прежнее подразделение 7-й моторизированной бригады уже находилось на оборонительных позициях в Алам-Хальфе.
В 13:30 я вошел в канцелярию штаба. Термометр показывал 110 градусов по Фаренгейту. Майор Джейк Исонсмит, которому я доложил о прибытии, оказал мне радушный прием и передал меня сержанту Эй Ти «Бульдогу» Драммонду. Этот крепкий новозеландец оформил документы и показал мне мое жилище — бунгало, в котором когда-то размещалась купальня бывшего курорта. Я делил комнаты с лейтенантом Тинкером, который в то время находился в патруле. Драммонд спросил, обедал ли я. Услышав отрицательный ответ, он отвел меня в общую столовую (в ПГДД офицеры и младший сержантский состав обедали вместе) — в ангар, с жарким маревом, излучавшимся от крыши, и с вентиляторами, которые стояли у обоих входов и продували насквозь душный зал. Драммонд сказал, что в 16:30 мне вновь полагалось прийти в кабинет Исонсмита.
