Лавьен смутился. Тэж захохотал, обнажив крупные серые зубы:
– Хорошо, мудрец! Вернёмся в зал и поднимем чары с моим пойлом!
– За арпейнов!
– За всё, что больше десяти!
В зале пировали. Царевич набрал чару тэжа, прислонился к белой мраморной колонне. В теле ощущалась необыкновенная лёгкость, мысли текли размеренно. Это особое состояние было знакомо юноше. Когда Минар проводил тренировки по метанию кинжалов, заставлял сочетать полную концентрацию на мишени и, в то же время, расслабленные мышцы. Лавьен любил это состояние. Голова работает напряженно, а тело находится в покое – при этом все движения точны и быстры.
«Сконцентрируйся, расслабься» – таков был урок старого наставника. Юноша поправил оборки на рубахе, стал наблюдать за происходящим, рассматривать помещение. Дарбар бочкообразной формы, потолок поддерживают восемь колонн – по четыре с каждой стороны. За второй и третьей парами колонн в стенах видны двери. Оттуда придворные выносят пищу и питие, и туда же уносят остатки блюд и грязную посуду. Он с Тэжем пришел через дверь за четвертой колонной. Там стены закрыты шторами, цветные лоскутья спадают от самого потолка, тянутся по стене, огибают трон небта. Около третьих колонн на второй уровень ведёт лестница. По абрису в камень вделаны обитые медью деревянные перила. Со второго яруса зал видно лучше, да и воздух прохладнее, ведь идёт сразу из окон.
Лавьен перевел взгляд на небта. Снефру уже далеко не молод, лицо изрезано морщинами, на загорелых щеках белеют вертикальные полосы – ритульные шрамы джунгар. Говаривали, что ещё мальчишкой будущего небта отдали в попечительство волхву этого народа – факиху. Учитель был жесток и справедлив, и небт, получив Маноху, правил железною рукою, приумножая богатство страны, искореняя всё, что казалось ему неважным. Для каждого местного знаком истинной власти остались шрамы – символ того, что мальчик стал мужчиной, а мужчина дорос до воина-правителя.
Ныне же былая слава удалого властелина испарилась. Рослый удалец состарился, ссохся, руки истончились и не могли с прежней крепостью удерживать оружие, взгляд потух и уже не излучал былую силу. Небт по обычаю был полностью обрит, глаза подведены углем, ногти переливаются цветом янтаря. Голову покрывает платок тончайшего полотна, схваченный обручем в виде двух переплетающихся уреусов – один из золота, другой из черного оникса. Змеи обвиваются вкруг головы и в области лба кусают друг друга за хвост. От плеч до подошв спадает одеяние – белая полоса ткани, прошитая наклонными фиолетовыми линиями с золотистым пояском. Левая рука небта облачена в замысловатый наруч – металл переливается всеми цветами радуги, вставленные камни отражают блики огня, прорези образуют надписи на древнем, неизвестном Лавьену языке.
Небт поднял руку. В зале воцарилась тишина и началась церемония открытия торжища. Один за другим торговцы подносили дары правителю Манохи, возносили хвалу богам и оглашали свои помыслы. Подошла очередь Цулланура. Казначей пал ниц перед троном, воздел руки к небу:
– Боги даровали нам мир и безопасность в пути. Да наполнят они земли господина плодородием! Да охранят от руки злой и языка лживого! Да благословят долголетием и здоровьем небта-правителя Снефру! Я, ничтожнейший из людей, Цулланур, казначей царства Веллоэнс. И, по велению господина моего царя, принес дары – благовоние, зерно и мудрость вечную.
По знаку казначея слуги вынесли три сундука. Толстяк, тем временем, продолжал:
– Благовоние – жрецам, как символ мирной жертвы. Зерно – ремесленникам и земледельцам, да будет труд их успешен и наполняет изобилием страну. Мудрость вечная, свитки древних – тайноведцам, книжникам и вектирам – да устрояют житие земное с опекой и смыслом.
Цулланур замолчал. Напряжение росло, Лавьен заметил, как по лбу казначея скатился мутноватый шар, проторил дорогу по шее и растекся темным пятном по рубахе:
– Тебе же, великий небт, господин мой, царь приготовил иной подарок. Да явится радость очей Веллоэнса и предстанет перед очами властителя царевич Лавьен!
Юноша подошёл к казначею. Тот учтиво подвел парня к небту и, отвесив поклон, удалился. Снефру встал, приблизился к юноше. Выпрямившись, он оказался на три головы выше царевича. На Лавьена смотрели черные глаза, губы строго поджаты, жёлтое лицо иссушено палящими лучами солнца и выщерблено песком. Небт обратился к пиршествующим:
– Сердце Манохи забилось сильнее, увидев дитя прекрасного Царства! Да отмерят ему семь перемен одежд и нагрузят его верблюдов ценнейшим маслом страны из цветов пескорлиевого древа!
Юноша поклонился:
– Благодарю тебя, светлейший. Да сияет вечно солнце во время трона твоего и обогревают лучи эту землю. Для благого небта есть у меня личный дар.
Зал замер. Краем глаза Лавиен увидел, как побелел Цулланур. Дыхание толстяка стало судорожным, рука потянулась за платком. Царевич выудил из кармана серебряный цилиндр, приплюснутый с одной стороны и расширяющийся с другой:
– Это мадлер, привезён из далекого Глинтлея, ставшего давеча Лиополем. Чистое серебро, обладает лечебными свойствами. Обогащает воду свежестью и придает особый вкус.
Впервые за весть пир юноша увидел, как Снефру улыбнулся. Небт принял подарок, неторопливо кивнул. В глазах зажглись искорки. Правитель возгласил, в голосе улавливались довольные нотки:
– Истинно, это дитя своей страны! Я принимаю подарок. Мои умельцы сделают гравировку уреуса на этом предмете! Да продолжится пиршество.
Лавьен поднялся на верхний уровень, улегся возле столика с едой. Низенький, до колена, трапезник, ломился от всяческих яств. Преимущественно, место занимали сушеные фрукты и лепешки. Мяса было немного, да и в такую жару его особо не хотелось. Царевич съел несколько фиников, отправил в рот маисовый лаваш с медом, запил абрикосовым киселем. Приправленный тминовым порошком, кисловатый напиток приятно разбавлял сладость. Внизу заиграли флейты с кимвалами, придворные искусно выводили заливистые трели, выбежали акробаты и циркачи. Царевич привстал, подошёл к перилам. Мускулистая зеленокожая циркачка лихо вертела цепями с помпонами на концах. Слуги прикрыли жаровни и в зале стало темно. Вдруг один из артистов поднес к губам бутыль и изверг изо рта огненного змея. Пламя запалило помпоны и те, искрясь и кадя, превратили выступление в захватывающий танец тени с огнём.
Юноша ощутил прилив тошноты. От запаха дыма в голове помутилось, внутри неприятно сжалось. Лавиен, проталкиваясь через глазеющих на зрелище купцов, спешил к оконцу, вдохнуть свежего воздуха. Подбежав, почти до середины высунулся в узкую щель, не в силах сдержать тошноту. Содержимое желудка вырвалось на волю. В тот же момент кто-то крепко схватил царевича за ноги и опрокинул наружу. Парень не успел крикнуть, как по голове чем-то треснуло и сознание померкло.
Перед глазами проскальзывали искры, затылок противно ныл, желудок и легкие горели. Юноша очнулся. Во рту отвратный кисловатый вкус, затекшие мышцы не слушаются. Ему понадобилось несколько минут, чтобы понять, что произошло и где он находится. Царевич повис на цветочном крюке, зацепившись за стальную загогулину шаровариной. Штанина разошлась, по краю шва поблескивали толстые нити.
Размяв руки, попытался согнуться. В висках заломило, пальцы нащупали липкую влагу на волосах. Глубоко вздохнув, Лавьен осмотрелся. Звезды уже блекли на светлеющем небосводе, а значит, провисел он несколько часов. До земли несколько метров.
Царевич принялся растирать непослушными руками тело, минут через десять почувствовал себя бодрее. Извернулся, сжался в комок, резко распрямился и ухватил рукой крюк. Осторожно освободил штанину, повис, подождал, пока кровь разойдется по ногам. Собравшись духом, прыгнул. Ноги пронзила резкая боль – твердая обожженая глина не гасила удар, – и парень сложился. Ушибленные места ныли, ободранная лопатка болела. Лавьен доковылял до гостевой – благо, купцы уже либо храпели на своих постелях, либо были в таком состоянии, что не обращали внимание на хромающего человека.
Казначей всплеснул руками:
– Господин, что произошло? Я потерял Вас из виду после представления небту!
Лавиен криво улыбнулся, постарался, чтобы голос не дрожал и звучал спокойно:
– Хотел подышать свежим воздухом. И слишком далеко высунулся.
– Какой ужас! Вы целы?
– Изрядно помят, и немного поцарапан. Больше всего досталось одеже – её залатает только Ильдефонс. Но больше всего я хочу поспать на чем-нибудь мягче Манохайского кирпича. Уже скоро начнутся обряды, не хочу быть в состоянии варёной лягушки.
Царевич дохромал до постели, стянул сапоги, шаровары и рубаху, взглянул на Цулланура. В голосе появился холод:
– Приготовь к моему пробуждению новый наряд, таз с горячей водой и притираниями. Чтобы не выглядеть среди «дельцов» неопрятным мальчишкой.
