вздыматься перестала. Давала, видать, ему ложную надежду, сама того не ведая.
Забрала повод, чтобы выправить коня к реке. Далее по берегу и аккурат ко входу в пещерный город.
Уже внутри развели костёр, да наломали лопатника. Тосэя под стазисом ещё сутки, не меньше проспит, уложили её аккуратно.
— Скоро ворочусь, — не ответил, лишь глянул исподлобья. Продолжил стягивать сапоги.
Ничего, сокол мой ясный. Не у тебя сегодня сердце раскололось. Тебе, может, я и люба, да только, коли выбирать придётся, ты всегда себя выберешь, не меня. А у меня, окромя себя, и нет никого. И тебя у меня нет, и не было.
А коли поддамся, наиграешься со мной и опостылю. Ты король большой страны, тебе любая женщина доступна. Оправишься.
А мне, уже впору себя по частям собирать.
Сегодня я уже узнала, что это — предать себя и свою жизнь ради мужчины. От жизни своей отказаться. От подданных, кои, окромя меня и не нужны более никому.
Страшно… опасность миновала, а ужас недалече пережитого бьёт по вискам. Страшно вспоминать ту боль. Не хочу больше. Не дай, Мать-Земля святая, пережить такое сызнова.
Воротилась когда, ондолиец не глянул на меня, ворошил угли в костре прутом. Я достала припасы — пирожки, что быстро в дорогу собрала.
— Поешь посытнее, да водица вот, — не стала ждать, стоять с рукой протянутой, оставила подле него.
— А вина не взяла?
— Нет. Тут хорошая вода, не опасайся.
— С каких пор вода стала хорошей? Мало заразы она разнесла? — я было развернулась от него, вновь воротилась.
— Я ручаюсь головой за ту воду! — гнева в голосе не сдержала, — чистая вода, из источника, пользы столько телу несёт, что вина и на год столько не выпьешь! — взъярилась, села на лежанке.
Смотрю на него, сквозь пламя. А предо мной чужак — не мой ондолиец, с орлиным носом и ястребиными глазами. Спесивый король могучей державы, что смотрит на меня, как на кликушу деревенскую.
— Не пей, коли не хочешь… — слова слетели вместе с воздухом. Перевернулась на другой бок, чтобы задавить желание глядеть на него. Со спины вертеться не сподручно. — Поешь сытно, утром выдвигаться будем, нельзя нам долго отсутствовать.
На ночь снова обратилась к Земле-Матери, молила, чтобы защитила нас от зверя дикого и люда лихого. А когда засыпала, чувствовала, что купол, глазу невидимый нас защищает.
Больно каяться, но душа в тайне желала, чтобы пришёл ко мне ночью ондолиец. Пусть без ласки, на которую сил у него нет, а так, для тепла души. Напоследок.
Не пришёл. Спал себе спокойно, лицом к тлеющим углям. Его не мучил лукавый смотреть на меня, тянуться.
Собирая утром лагерь я понимала: боль, что вчера пережила, никогда не забудется. И тем лучше. Теперь мне ведомо, как это умирать, но живой оставаться.
Глава 13
— Целительница, про которую я речь вёл.
Я, а нынче, не совсем я, а княгиня Элькерия, кивнула Файлирсу, что по приезду в крепость, потребовал аудиенцию.
— Она поедет со мной.
Кусочек пергамента, что я теребили в руках, выпал из ослабевших пальцев.
— Как это…? — всё, что осилили губы онемевшие.
— Как угодно, — король могучей страны свёл растопыренные пальцы обеих рук, будто шар зажал меж ними. Откинулся в кресле. — Невеста, рабыня, гостья… выставляйте так, как вам выгодно. Невестой, всё ж сподручнее, если выйдет так, приданое сам уплачу.
— К… кому невеста?
— Королю Ондолии, — зыркнул, что ножом вспорол. — Не захочет невестой, пусть гостьей едет, будет ерепениться — усыпите, увезу живым товаром.
Кончики пальцев у меня онемели.
— Погодите. Ваше величество, это как же вы хотите… против воли?
— Послушайте, княгиня. Нет у простого человека воли. А уж у бабы и подавно. Вы, не случаем так долго княжеский венец держите. Всё понимаете. Желание правителя — закон для народа, — я открыла было рот, объяснить, что живу в мире и согласии со своими людьми, — довольно, — протянул руку, призывая к тишине. — Я вашей демократии тут наелся до сыта. Сказки про свободу человека оставьте для своих дружинников. Тем надо важность чувствовать. Девку я увезу. Сможете уломать — увезу женой, королевой сделаю. Не сможете — в стазис и вся недолга.
— А…
— А если ничего не сможете… расширю Ондолию на юг. Вы хорошо правите, я доволен вашей политикой… Да и отдохнуть у вас хорошо, — он поднялся, прошёлся за своё кресло, — не разочаровывайте меня… вы более других должны понимать, что свобода ваша — моя прихоть. Я не тщеславен, и пустые походы, что только казну истощают, мне тоже ни к чему… — расслаблено закинул локти на кресло, — но если отбыть мне придётся без девушки… я вернусь с войском магов.
Всё сказал и спокойно к выходу пошёл.
План родился в миг.
— Поклянитесь, что если целительница с вами уедет, вы не вернётесь сюда с армией, — я подскочила, дабы наверняка услыхал.
Обернулся, чужак — жестокий и злой, не мой сокол ласковый. Смерил меня взглядом, шепнул, чего не разобрать и прямо передо мной из каменного пола, расколов стол, вырос каменный кол. Острый, что лезвие, он дорос аккурат до моего носа.
— Ты, девка, видно не поняла… Я не прошу и не торгуюсь. Я своё беру. Она — моя. Пусть и сомневается. И княжество это тоже моё. А что ты сидишь — так я сам хочу.
И вышел. Дверь, что всё это время была открыта, он так и не закрыл.
Я осталась дурой таращиться на распахнутую дверь, перевела взгляд на пику у носа.
Первая мысль — поехать с ним, а после сбежать, отринула. Такой тиран и догонит, а опосля накажет за непослушание. Не меня накажет, Эстесадо.
Не мой это ондолиец. Мой суровый, но ласковый… мой бы никакой женщине не стал бы угрожать. Он сильный, справедливый.
Этот же зверь — могучий и беспощадный. Берёт что хочет и не думает ни о ком. Неужто я… своим отказом так обидела его, что зверя этого разбудила…
Страшно… не за себя… за людей страшно. Что, ежели взаправду войско приведёт? Ему и армия вся тут не надобна. Одного отряда магов-боевиков хватит с полнотой, чтобы город из осады выкурить. Даже всей моей силы не хватит, супротив их количества.
Да и верно ли… людей на гибель бросать. Магов-то у нас: раз, два и обчёлся. Их первых положат. А что потом с моими землепашцами и пастухами станет…?
Смерды мои — не воины, а дружинников надолго не хватит.
Ехать надо… а там отворотить его от себя,
