хватит. Женитьба его ждёт. Невеста. Деток нарожает ему, наследников. Страна большая как без преемника останется?
— Отойди от неё, княгиня, — слёзы льются, но и сквозь них виден безумный, невидящий взгляд, что предупреждает: лишнее движение, бросится и на меня. Не побоится. Ему теперь точно пути назад нет. И живой он меня не подумает отпустить. Что ему княгиня мелкая теперь…
Ни слова не говоря, поднялась. Стараюсь не смотреть на тело у его ног. Пока тело.
Обездвижь его, Мать-Земля святая! Дщерь твоя просит. Ничего в уплату не пожалею!
Впервые в жизни сила повиновалась так нехотя. Знает всё, ведает мои помыслы… не нужна ей грязная магия. Не нужны жертвы… Миру надобна любовь и забота, не кровяные реки.
Порыв ветра ударил в лицо, растрепал волосы, попытался склонить, но я устояла. Не глядя, на пленника, бросилась к Файлирсу. Нет в нём более жизни. Прижала к себе мёртвое лицо… хоть каплю тепла, последнего. Потому как, когда вернёшься, сам уже на меня не глянешь, не дыхнёшь…
Земля заходила под нами, предостерегая… Да без толку. Не могу пустить в тот чертог. Силы, мудрости не хватает отпустить. На миг представлю, что нет его больше. Совсем, нигде нет. Ни по какой земле он не пройдёт, и умирает во мне что-то…
Пусть лучше проклянут меня люди. Он сам проклянёт, и земля за кровь пролитую, но будет жить. А я издалека слушать про сурового, но справедливого короля. А даже и сожжёт меня пусть… мне, пустоцвету жить не для кого, а он княжество моё приглядит…
Вдохнула поглубже, совсем решаясь и отпустила его голову, только камень убрала, на котором лежал. Пусть на травке мягкой очнётся.
— Ку… да? — прошептали мёртвые губы.
Стёрла рукавами мокрую пелену с глаз, глядя, как приоткрылся рот у Файлирса.
— Полёвка… неужто бросишь меня теперь?
Схватила дурную голову, прижала к груди, целуя, поливая слезами неверия, счастья… Услышала дикий, продирающий тело крик.
Мой крик. Только сейчас голос ко мне вернулся. Кричу, продолжаю кричать, захлёбываюсь слезами и не верю, что всё на яву. Что вот он — уже смотрит на меня со страхом, живыми, чёрными, как эта ночь глазами.
Самая тёмная ночь, что была когда-либо.
Сначала прекратился крик. Стал хрипом и вовсе затих. Потом и слёзы высохли.
Усадил меня на колени к себе, обнял и сидит, ждёт, что успокоюсь…
— Ты… живой? — спросила шёпотом. Обернулась и ощупываю лицо… тёплое лицо. Кивнул. — Как же так? Ты же… я же видела… — вслух такое сказать даже не могу.
— Расскажу. И у тебя спрошу, спасительница моя неизвестная… На ночлег только устроиться надобно. Силы телесной во мне нынче, что в кутёнке… Ты ведь знаешь места? Где безопасно?
Прогнала из головы страх о том, как буду объясняться. Искры для аутодафе не высекает — и то хлеб.
— Ниже по реке заброшенный город пещерный. Чуть пройти надобно. Сдюжишь?
— С такой опорой грех не сдюжить. Ты иди, я сейчас… догоню.
Спорить не осталось силы, после пережитого ужаса тело, что каменное.
Файлирс нагнал меня у лошадей. Я даже не пыталась их отвязывать. И подглядывать не думала. Он подошёл не таясь, с Тосэей на плече, которую тут же свалил поперёк моей кобылы.
— По-хорошему, с ней кто-то бы сел, чтобы держал…
Тяжко вздохнула и подошла к нему, погладила лошадиную морду и попросила свою красавицу, чтобы везла ношу бережно, не роняя.
— Ревнивая Полёвка, — подхватил меня на руки и усадил в седло. Подпёр собой.
Никакая не ревнивая. Кажется, что после пережитого, я вообще ревновать его не смогу. Пусть что хочет делает, лишь бы по земле ходил, просто сил нет ни капли, и не верится всё ещё… пусть рядом будет.
— Поверить никак не могу, — лишь сказала тихо. Ондолиец мягко тронул поводья и конь потрусил в низину.
Монаршья длань прижала меня к себе, подтягивая за живот. Ткнулся мордой мне в волосы.
— Поехали со мной, в мою столицу, — сжал меня до хруста, — я разверну невесту, женюсь на тебе. Ты одна будешь у меня.
Заманчиво, но неосуществимо. Даже если и хочу, а хочу так, что ведать не ведаю, как буду, когда он уедет… княжество без наследника… поставить любого: растащат всё, что наживали предки своим трудом, пока я буду в столице ондолийской в королеву рядиться. Примут ли меня там? Такую королеву, чужеземку вдовую — так почти что девку гулящую. А хуже всего то, что королю надобен наследник. А такого я ему дать не смогу, как бы не хотела. Пусть едет. Каждому своё место. Его в своей столице, моё в каменном замке, с моими рощами и виноградниками. Отдала бы всё, не раздумывая за чудо, чтобы он поехал, а у меня частичка его осталась.
Но как ответить? Что за сила его вернула? Прознал ли он о моей природе?
— Как вышло, что… жизнь к тебе вернулась? — начала осторожно, — ты ведь… ты умер на миг…
— Умер, да не умер. Всё видел и слышал в ту секунду. А пуще всего, чувствовал, что сердце будто лопнуло в груди… и боль такую ощутил, что дышать не мог, так грудь сдавило, и думать ничего не мог, окромя как о боли той… я, когда родителей схоронил, так не болел… а тут… сверху всё видел. То не моя боль была, Эля. То ты так… не ведомо мне, как ты вытерпела то, но так болит, так дышать перестаёшь… не дышать тебе без меня…
— Не дышать, — я накрыла его ладонь своей, и вторую положила. Переплела пальцы с его, — ты живой теперь, то главное. Не серчай и не злись, но не поеду я с тобой. Разные у нас дороги. Я не приживусь при твоём дворе… А обрекать себя… назад ходу мне в свою волю не будет.
— Никто не осмелится…
— Прав ты, никто не осмелится, до тех пор, пока в милости у тебя буду. А так будет не всегда. Тебе со мной от того и ладно так, что ты мне не король, я свободная от тебя, а ложе с тобой делю, от того, что сама горю. А стану королевой твоей и опостылю, стой! Не перебивай, — хорошо так говорить, когда не сверлят ястребиные глаза, лишь конская грива перед глазами колышется. — Ялица я… — Файлирс напрягся весь, — восемь лет, что муж был жив, лишь раз понесла, да не выносила. Жена такая никому не нужна, а королева и подавно.
Раньше нужно было сказать. То я поняла по повисшей тишине и груди, что напряглась и
