Глава двадцать первая
Мергиона создает шедевры мировой литературы
Стихосложение – еще более глупое занятие, чем я думал, читая других поэтов.
Байрон «Я – другой»Из дневника Мергионы Пейджер
13 января. 20:00.
Слякоть в душе и природе,Слова и жизнь не сложилась.Я, наверно, тупая. Обидно.
Пока это единственное хокку, которое у меня получилось. Да и то я его сама из головы выдумала, а не из этих малахольных строчек составила. А ведь так хорошо все начиналось: я за пять минут выложила классное трехстишие. Вот оно:
Веди себя как подобаетПытаясь достигнуть нирваныСреди непогоды и ветраБродил по охотничьим тропамИ хлебные крошки носил имПроснулся на голой равнинеЗадули холодные ветры
По-моему, все замечательно! Настоящая поэзия – смысла нет, рифмы нет! Все испортил Браунинг, который пришел и сказал, что трехстишие должно состоять не из семи строк, а из трех, и что он об этом уже говорил. Какая несправедливость! Я ему нагрубила, а потом обиделась.
21:15. Больше часа просидела, тупо разглядывая мерзких насекомобуквов (или насекомобуквей?). Не могу понять, как они устроены. Наверное, заглавная буква в начале – это голова. По крайней мере, когда я заглядываю им в глазки (точнее, в то место, где должны быть глазки), они отворачиваются. Пыталась посмотреть, что у них снизу – цепляются хвостиками-лапками за бумагу, не оторвешь. Выложила несколько замечательных стишков, но они все оказались неправильными. На всякий случай записала их:
На крыше построил скворечникИ долго стучал в него палкойТеперь хоть никто не мешает
Среди непогоды и ветраСпоткнулся – и мордой о каменьБыл весь в синяках и ушибах
22:05. Ну ведь гениальный же стих!
Пытаясь достигнуть нирваныЗадался вопросом: откудаИ птицы на юг улетели
Почему он не сработал? Пошла к Канарейке пожаловаться. Полчаса ломилась в дверь, а когда мисс Сью (нет, не мисс Сью, а Канарейка, Канашка и Сьючка!) открыла, то я даже слова сказать не успела, как на меня набросились, накричали, что они тоже имеют право хоть ночью отдохнуть, и у них масса работы, и почему я не соблюдаю режим дня. А от самой коньяком пахло, и в вечернем платье!
Ушла к себе, с горя написала еще хокку. Может, я поэт?
Налью ацетону ей в тушь для глаз.Колготки испорчу затяжками!В мире должна быть гармония.
22:15. Переписала хокку:
Глаза наполнились влагой.И сердце наполнилось болью.В мире должна быть гармония!
Смысл тот же, а в размер лучше попадает. Перечитала три раза, и все три раза замирало дыхание. Как не хочется возиться с этой лабудой! Поспать, что ли? Дуб вон спит как дерево.
22:40. Только легла, а меня словно молнией прошибло! Наверное, так и приходит вдохновение! Вскочила и составила обалденное трехстишие:
Пытаясь достигнуть нирваныВдруг роза в саду распустилисьТеперь там гараж и терраса
Прямо хоть в книжке печатай! Даже жаль, что хокку неправильное оказалось. Опять пойду спать.
23:25. Не спится. Двадцать минут прочищала мозги, отрабатывая боковые удары локтями. Прочистила, села и с ходу как прижала трех японских тараканов!
Пытаясь достигнуть нирваныОбильно водой поливаютШаман из меня никудышный
Немножко перестаралась – «Шамана» так придавила, что теперь он хромает, бедненький.
23:50. Я поняла! Все путает строчка «Пытаясь достигнуть нирваны»! Она, гадина, ко всему подходит.
14 января. 00:00. Ура! Получилось! Я ее сделала! Пойду, обрадую Лужжа.
У исполняющего нелегкие обязанности ректора школы волшебства выдался нелегкий день. Сначала до смерти педантичный немец со своими идеями «рационального волшебства», потом буйная Мергиона, потом странный допрос в исполнении отца Браунинга. Отходя ко сну, Югорус Лужж не верил, что тяжелый понедельник наконец завершился.
И правильно делал, что не верил.
Сон с самого начала не задался. Появились какие-то странные немецкие зомби, которые размахивали наглядными пособиями для занятий по некромантии и декламировали:
Прибежали зомби в моргиВторопях зовут отца:«Фатер, фатер, гутен морген,Кто-то слямзил мертвеца!»
– Спите спокойно, дорогие товарищи! – пытался урезонить их Лужж, но коварные мертвяки сменили тактику.
Они превратились в русалку, забрались на ветку сакуры и стали раскачиваться на ней, нашептывая исполняющему обязанности ректора:
– Профессор Лужж? Вы спите? Если спите, так и скажите, я тогда вас будить не буду. Профессор Лужж!
– Сгинь, нечистая сила! – пробормотал профессор магии, вместо того чтобы воспользоваться каким-нибудь действенным заклинанием.
– Я чистая! – возразила русалка, постепенно превращаясь в Мергиону Пейджер. – Я уже зубы почистила, и ноги помыла, и чакру проветрила, а тут – бац!
Лужж вздрогнул и проснулся окончательно. Когда Мергиона Пейджер говорила «Бац!», только дурак мог отнестись к этому легкомысленно. К счастью, на сей раз «Бац» означало только лист бумаги, по которому ползали неутомимые полуфабрикаты высокой поэзии. В верхней части листочка замерли три строчки, припечатанные глубоким японским смыслом:
На дерево бубен повесилИ долго стучал в него палкойШаман из меня никудышный
– Поздравляю, – проворчал Югорус, – первую букву ты уже знаешь.
– Да? Где?
– Где-где… на дереве.
Мерги присмотрелась – и, действительно, буква «Р» в слове «дерево» немного увеличилась в размерах и пульсировала.
– Точно! Вот здорово! Правда, здорово, профессор Лужж? Подождите, я сейчас следующую правильную хокку составлю, вот увидите!
– А мо-о-ожно, – зевнул Лужж, – я увижу не одну правильную хокку, а все сразу? Это будет гора-а-аздо эффектней.
– Хорошо-хорошо, – заторопилась Мергиона, – только скажите, что надо делать, пытаясь достигнуть нирваны?
– Спать, – сказал ректор.
Мергиона щелкнула пальцами и убежала. Югорус пробормотал сильнодействующее снотворное заклинание Придет-серенький-волчок-и-укусит и отключился, уверенный в том, что по крайней мере семь часов мирного сна ему обеспечено.
Лужж ошибся.
Глава двадцать вторая
Мергиона встречается с товарищем по несчастью
Если вас преследуют неприятности, уступите дорогу.
«Как перестать беспокоиться и начать волноваться»
– Ну? – сердито спросила Мергиона. – И что вам не нравится?
Среди непогоды и ветраЗадули холодные ветрыСпоткнулся и мордой о камень
Строчки ничего не ответили, только быстрее заработали лапками, стремясь уползти как можно дальше от Пейджер.
Она еще раз посмотрела на одинокое правильное хокку в левом верхнем углу. Трехстишие про бубен и шамана слабо трепетало, как японский флаг при восходе солнца. Мергноне пришлось признать, что составилось оно совершенно случайно. Просто две первые строчки неосторожно задержались в углу, зацепившись друг за друга усиками, а подползший к ним «шаман» отчаянно захромал, пытаясь улепетнуть, чем и привлек внимание девочки.
Мерги вспомнила Ямумато. Недобрым словом.
«Никто меня не любит, – печально улыбнулся японский бог, – все меня ругают. А я, между прочим, на крыше скворечник построил».
Мергиона прикрыла глаза. Вот Ямумато строит скворечник. Большой скворечник, просто гигантский, крыша прогибается. Вот прилетают скворцы. Вот Ямумато видит скворцов и улыбается. И начинает носить им хлебные крошки. Мешками. Ну конечно!
На крыше построил скворечникИ хлебные крошки носил имСкворцы обожрались и сдохли
Пойманное хокку, мигая буквой «Т», покорно сползло в левую часть листа и замерло на приличном расстоянии от первой.
– Так, – прикинула Мерги. – Между шаманом и скворцами поместятся еще три, нет, четыре трехстишия. Значит «Т» – шестая буква.
Девочка довольно потянулась.
– Никуда вы от меня не денетесь, – сказала она бродячим хокку, – и не надейтесь. Пока всех не выловлю, спать не лягу. А сейчас не пробежаться ли нам для бодрости?
Миновав школьный двор, освещенный парой искусственных лун, которые Югорус Лужж вывешивал в новолуние и забывал снимать в полнолуние, Мергиона ускорила бег. Под ногами хрустел снег, уши пощипывал морозец, а в голове ритмично повторялись недописанные стихи:
