— Хорошо, садись, сейчас поговорим, — сказал Щетинин и, словно только сейчас заметив Чернова, грубо спросил его: — А тебе чего?
«Ух и шкура! — со злостью подумал Виктор. — Как только мог сохраниться такой бюрократ? Точно, как в „Крокодиле“ рисуют».
— Я с Михо… С товарищем Сокиркой, — сказал он. — Помогаю устроиться на работу. Товарищ Гнатюк говорил…
— Протекцией, значит, занимаешься, — иронически бросил Щетинин. — Если у человека всё в порядке — ему протекция не нужна. Без помощи обойдется. Ты подожди в приемной, я сам займусь с товарищем Сокиркой.
Слово «товарищ» он произнес подчеркнуто вежливо, точно передразнивая Чернова, и два раза хлюпнул носом.
— А чего я буду ждать там? — возразил Чернов. — Я тут лучше постою, послушаю.
Но Катя, зная, что ссора со Щетининым только осложнит дело, сказала Чернову:
— Выйди, Виктор, и подожди.
Щетинин окинул ее недобрым взглядом, но промолчал.
Когда Виктор вышел, Щетинин спросил Михо:
— Значит, национальность — цыган?
— Цыган, — подтвердил Михо.
— Социальное происхождение?
Михо не понял и умоляюще взглянул на Катю. Она улыбкой успокоила его и ответила Щетинину:
— Какое же у него социальное происхождение? Из табора он, с отцом ходит, слесарничает, лудит…
— Частник, значит?
Катю взорвало.
— Да что вы пристали к нему? — запальчиво крикнула она. — Частник, частник! Он из табора, от отца ушел, а вы ему целый допрос тут устраиваете.
Щетинин встал во весь рост, снял очки и, глядя на Катю так, как смотрит судья на подсудимого, сказал строго, отчеканивая слова:
— Мы для того здесь посажены, чтобы изучать людей, — (хлюп-хлюп). — Вы забываете, что работаете в отделе кадров.
— А вы забываете, что у человека, кроме анкеты, душа есть.
— Душа, душа! — передразнил ее Щетинин. — Мало краж у нас в цехах. Вам еще нужны?
Михо рванулся со стула, лицо его от гнева стало синим, руки сжались в кулаки. Он в упор посмотрел на Щетинина. И столько злости было в его взгляде, что Щетинин отшатнулся и даже прикрыл лицо рукой, как будто защищаясь от удара. Катя подбежала к Михо. Но он и сам уже обмяк, гнев сменился растерянностью. Он разжал кулаки, беспомощно опустил руки и, грустно взглянув на Катю, точно прощаясь с ней, пошел из кабинета.
Катя бросилась за ним, но у двери обернулась и крикнула Щетинину:
— У-у, мухомор проклятый!
В приемной не было уже ни Михо, ни Виктора. Набросив на себя пальто, Катя выбежала на улицу. Она увидела Виктора, удерживавшего за руку Михо.
— Ну обожди, Михо, — уговаривал его Виктор. — Ну прошу тебя, обожди минутку, я забегу к Кате и узнаю, в чем дело.
Увидев Катю и все еще не выпуская руки Михо, он спросил:
— В чем дело? Что там случилось?
— Эта чернильная клякса кого угодно выведет из себя, — с раздражением ответила Катя. — Под видом проверки душу из человека вымотает.
— Пойдем к директору, — предложил Виктор.
Катя взглянула на часы.
— Без десяти одиннадцать. Нет, к нему сейчас не пройдешь, диспетчерское совещание. Пойдем лучше к Петровичу.
Она взяла Михо под руку и сказала ласково:
— Ты не унывай, Михо. Всюду есть и хорошие и плохие люди. Сейчас пойдем к секретарю парткома, он быстро все сделает.
Они пошли по улице, ведущей к заводским воротам. Неторопливо падали крупные хлопья снега, кутая землю, деревья, дома в белый пуховый платок. Бежали из школы дети. Они бросали друг в друга снежки. Девочка лет семи — восьми остановилась и, подставив маленькую покрасневшую от мороза ручку, ловила снежинки, а поймав, слизывала их с руки языком.
— А вот как раз и Петрович идет, — сказала Катя, увидев человека, выходившего из большого двухэтажного здания конторы. — Пойдемте скорее, ребята, а то разминемся.
Михо узнал человека, выступавшего в клубе. Марийка говорила, что он был вместе с Сашей в Москве.
Он подставил руку, точно так, как это сделала только что девочка, поймал снежинку, поглядел на нее и по-ребячьи улыбнулся. Это был среднего роста мужчина, широкий в плечах, крепкий. На вид ему было лет пятьдесят. Серебристые виски почти сливались с заснеженным воротником из искусственного черного котика. Гладко-выбритое лицо — немного скуластое, суровое; но как только он улыбнулся, глаза стали добрыми. Он был в коричневом, пальто и хороших хромовых сапогах, в калошах. Глядя на человека, он слегка прищуривал глаза, — видно, от близорукости.
— А мы к вам, Иван Петрович, — сказала Катя, подходя к нему. — Или вы куда собрались?
Сигов с каждым поздоровался за руку и взглянул на часы.
— Собирался на завод. А у вас срочное дело?
У него был низкий, немного глуховатый голос. Слова он выговаривал четко, неторопливо, будто тщательно отбирал каждое.
— Срочное, — сказала Катя. — Хотя, говорят, что возвращаться — это плохая примета. Может быть, здесь поговорим?
Сигов внимательно взглянул на Михо и понял, что дело, повидимому, связано с ним.
— Зачем же стоять на холоде? — сказал он, улыбнувшись. — Пойдемте ко мне, там потолкуем. Если в приметы верить, жить на свете нельзя. То приснилось что-то — жди беды, то кто-то дорогу перешел — не к добру. Так и выходит, что всюду тебя подстерегают опасности. — Он открыл дверь и, пропустив гостей, пошел за ними. — А вот мы на этот раз проверим, правильны приметы или нет, — сказал он, поравнявшись с Михо. — И наперекор всему сделаем так, чтобы возвращение принесло всем нам удачу… Скоро весна. Половодье… Весенняя будет примета.
Когда зашли в кабинет, Сигов снял пальто, шапку и предложил пришедшим раздеться. Он разговаривал просто, и Михо показалось, будто он давно уже знаком с этим человеком.
Когда Катя рассказала Сигову, в чем дело, он снова пристально поглядел на Михо и заговорил с ним о делах семьи: много ли зарабатывал Михо с отцом, где поселились цыгане, когда собираются снова в кочевье. Получалось как-то так, что он вроде и не расспрашивал, а Михо сам все рассказывал.
— Немного, наверное, сейчас заработаешь слесарничаньем, — сказал Сигов не то вопросительно, не то утверждая.
И Михо поведал ему подробно о делах семьи, о таборе, о Чурило.
— Зимой в шатрах не проживешь, — заметил Сигов. — На квартирах, наверное, поселяетесь?
— Клуни снимаем, — сказал Михо. — Люди боятся пускать цыган. — Он густо покраснел.
Сигов заговорил о заводе и, словно вопрос о поступлении на работу уже решен, спросил Михо:
— А поселились вы где?
Михо ответил, что переночевал в общежитии, у Гнатюка.
— Понравилось там?
— Понравилось, — ответил Михо. — Только, тетя Феня разрешила на одну ночь.
— Ну, это мы тоже уладим, — сказал Сигов и улыбнулся. — Раз понравилось в общежитии — там и оставайтесь. А сейчас я переговорю с отделом кадров.
Он снял телефонную трубку и вызвал отдел кадров.
— Товарищ Щетинин? Здравствуйте. Это Сигов. Сигов, говорю. Да, Сигов. К вам сейчас зайдет товарищ Сокирка, Со-кир-ка, он придет с товарищем Черновым из прокатного цеха… Недоразумение? Мы потом разберем. Так вы ускорьте оформление. И с пропуском попросите побыстрее уладить. Да, да, от моего имени попросите. В прокатный цех оформляйте, Ковалю я сам позвоню. А когда закончите прием посетителей, приходите в партком… Да, да. Тогда и разберем недоразумение.
Положив трубку, он улыбнулся по-детски непосредственно и тепло и, пожимая руку Михо, торжественно сказал:
— Ну что ж, товарищ Сокирка, счастливого пути вам в новую жизнь!
Глава семнадцатая
На другой день утром Михо пошел с Гнатюком на завод. В предрассветной мгле фонари горели тускло, точно устали за ночь. Подтаявший снег, схваченный внезапным ночным морозцем, застыл причудливыми острыми холмиками, и они крошились под ногами со стеклянным хрустом.
Из боковых улиц и переулков люди спешили на центральный проспект, ведущий к воротам завода. Старые рабочие — с маленькими черными железными сундучками, где лежал привычный домашний завтрак; молодежь — налегке, в стеганых кацавейках, плотно облегающих тело, в кепочках, хотя мороз все еще сердито пощипывал уши.
У ворот завода среди нескольких больших портретов на огромной доске Михо увидел лицо Саши Гнатюка и удивленно спросил:
— Это ты, Саша?
Гнатюк покраснел, хотя не первый день на заводской Доске почета висел его портрет и не первый раз с ним заговаривали об этом.
— Да… Мой портрет, — ответил он.
— А зачем это? — спросил Михо.
Гнатюк сразу даже не нашелся, что ответить.
— Зачем? Ну, как тебе объяснить? — Он потер рукой уши. — Кто хорошо работает и перевыполняет план, того вывешивают на Доску почета. Понял?
Он чувствовал, что этого объяснения недостаточно. «Потом растолкую», — решил Гнатюк.
Они подошли к воротам.
