После его ухода Виктор, внимательно слушавший весь разговор, сказал Михо:
— Правильно, что идешь на завод. Совсем другая жизнь пойдет… Ты куда это?
Последнее замечание относилось к Федору, который, судя по его довольному выражению лица, сделал в этот момент удачный ход.
— В дамки-с, — ответил он, хитро прищурив глаза. Потом обратился к Михо: — Ты не очень их слушай. Мало счастья в ихнем заводе.
Виктор со злостью оборвал его:
— Брось болтать! Правильно парень делает, зачем ты его сбиваешь?
— А я его не сбиваю. Вы же агитацией занимаетесь, а я правду ему говорю, без агитации.
— Знаем мы твою правду, — сказал Виктор. — Кулацкая правда.
— Кто кулак?.. Это я кулак? Ты что, забыл, что у нас было? Лошадь была? Не было до революции… Земля была?.. Эх ты! У твоего отца больше было, чем у моего. Что я — не помню? Нам землю советская власть дала.
— Чего же ты ее всегда ругаешь? Душа, видать, кулацкая.
— А вот захочу — и буду ругать, и никто не запретит. Чего ему делать на заводе? Был как вольная птица: куда хотел — пошел, что захотел — делает. Хочет — спит, хочет — пьет. Есть сегодня настроение — пошел на базар. Не захотел — сиди дома или спи. Вот это жизнь! — Глазки Федора заблестели маслянисто, завистливо. — А здесь что? Попробуй я завтра не выйти на работу! Прогул! Шум такой поднимут, что сам не рад будешь. Или уйди с завода, если тут не понравилось, а хочется в другое место поехать? Закудахтают все: «Нарушитель дисциплины!.. Летун!.. Дезертир!» Туда не пойди, там не стань, здесь не плюнь. Тьфу, противно! — И со злостью плюнул.
Виктор подошел вплотную к Федору и иронически сказал:
— Да кто тебя тут держит? Сам рад был, когда тебя пристроили в общежитие. А теперь опять закудкудахтал: «Куд-куда хочу, туда и пойду».
Он хотел еще что-то сказать, но его остановил Михо.
— Обожди. Я сам скажу.
Губы его дрожали.
— Ты в таборе был? — спросил он, обращаясь к Федору. — Ты был там? Нет? Зачем говоришь? Здесь чисто, там грязь. Здесь тепло, там холодно. «Цыганский пот» называется. — Он глотнул комок. — Только не это я хотел сказать… Разве не понимаешь: нет там жизни. Настоящей. — Михо вспомнил слова Марийки. — Вас много, большая семья. Если плохо кому — все вместе, на каждого понемножку, не так тяжело.
— А счастье тоже на всех понемножку разложишь, так что никто и не почувствует? Так? — перебил его Федор.
— Нет, не так, — убежденно, словно много над этим уже размышлял, ответил Михо. — Зачем так говоришь? Плохо говоришь. Радость — совсем другое дело. У каждого человека есть немножко радости. А людей много, очень много. И много получается радости, если не только свою видишь. Чужую тоже…
— Да ты, я вижу, агитатор, — удивленно сказал Виктор. — Молодец! А ты, Федор, подумал бы. Полезно…
— Не учи, — огрызнулся Федор.
Вошел Гнатюк.
— Вот все и устроилось, — сказал он весело. — Сейчас говорил с директором. Переночуешь тут, а завтра с утра подыщем тебе подходящую работу. Может случиться, на наш стан пойдешь.
— Вот хорошо! — обрадовался Михо.
— Ночевать будешь в нашей комнате, я уже договорился с тетей Феней. Это дежурная, она даст кровать из десятой комнаты. Только… — он замялся. — Тебе сейчас помыться надо. Санобработка называется. У нас без этого нельзя, не разрешают… У тебя белье есть, чтобы переменить?
Михо смутился.
— Нету белья… Не носим…
— Как же мы сделаем? — растерялся Гнатюк. — Мое тебе и не подойдет, наверное. Короткое…
В это время подошел Федор и, глядя в сторону, предложил:
— Пусть у меня возьмет, из стирки вот принесли. Как раз по нем будет.
И, точно боясь, что Михо откажется, поспешно добавил:
— Бери, чего там! Что мне, жалко? Все свои люди…
Глава пятнадцатая
В конце февраля состоялась заводская партийная конференция. Она прошла очень бурно. Первым в прениях выступил секретарь парторганизации трубопрокатного цеха Сигов. Он раскритиковал докладчика за чересчур спокойный тон доклада.
— Можно было бы много о докладе не говорить, — сказал он. — Но товарищ Меркулов не первый год на партийной работе, знает, как можно расшевелить людей, чтобы заговорили начистую о том, что на душе наболело. А он утихомирил людей, чтобы одно на уме было: хоть бы скорее кончилось, а то невмоготу, спать охота. Доклад сегодня такой как раз и был. Чтобы людей в сон вогнать.
В зале засмеялись.
— Так вы решили посмешить людей, — заметил Меркулов, обращаясь к оратору. — Комедию будете разыгрывать?
— Не грех и посмеяться, если есть над чем, — сурово ответил Сигов.
В зале зааплодировали.
— Смеху, думаю, еще немало сегодня будет, — продолжал Сигов. — Вот я прочитаю, как выглядит работа товарища Меркулова на бумажках, и расскажу, какая она в действительности. И другие делегаты, думаю, добавят. Вот тогда и посмотрим, над чем посмеяться нужно, а над чем призадуматься.
Сигов прочитал несколько постановлений парткома, принятых в связи с развертыванием стахановского движения. Одно постановление было точной копией другого: «Одобрить почин лучших машинистов пильгерстанов трубопрокатного цеха…», «предложить всем цеховым организациям мобилизовать…» Каждое постановление заканчивалось одним и тем же пунктом: «Принять к сведению заявление начальника трубопрокатного цеха товарища Гусева, что он примет надлежащие меры для широкого развертывания в цехе движения за повышение производительности станов и создаст всем рабочим условия для перевыполнения норм».
Когда Сигов начал читать пятое постановление, в точности, слово в слово повторявшее предыдущие четыре, в зале засмеялись. Послышались выкрики: «Ясно!», «Зарапортовались!»
Меркулов встал и, стараясь не показать своей растерянности, сказал спокойно:
— Управделами подвел.
В зале еще громче засмеялись.
— Да разве в бумажках дело! — разгорячился Меркулов. — Подумаешь, беда, если постановления похожи одно на другое!
Сигов одобрительно закивал.
— Я и говорю, что не в бумажках дело. А вы, товарищ Меркулов, за бумажками спрятались и людей не видите. Гнатюк до сих пор на прежней работе не восстановлен. Гусев мешает развертыванию стахановского движения. А вы продолжаете «принимать к сведению».
На этот раз «штатные ораторы» не выручили Меркулова. На трибуну поднимались люди, обычно не выступавшие, их слова вызывали аплодисменты и одобрительные реплики, сторонников же Меркулова слушали молча, а несколько раз даже прерывали негодующими возгласами.
Меркулова не избрали в состав заводского партийного комитета. Секретарем парткома был избран Сигов.
Спустя пять дней Сигов вызвал в партком Коваля.
— Гусева надо снимать, — сказал он. — Мешает он сейчас. Поперек дороги стал. Как ты думаешь, Михаил?
— Правильно, — ответил Коваль. — Я уже давно думаю об этом. Весь коллектив теперь против него. Даже Сулима и тот взбунтовался… Только Гусев специалист большой. Знаний таких, как у него, ни у кого нет.
— Знания — наживное дело. И прибедняться тоже незачем. Выросли у нас и свои специалисты. Гусев больше не годится.
— Неправильно, Иван Петрович, — возразил Коваль. — Такими разбрасываться нельзя.
— Никто и не думает разбрасываться. А только скажу тебе… что-то в нем такое… душа не лежит к нему. Хотелось бы его подальше от нашего дела держать. Надо присмотреться к нему. Только ли это у него от консерватизма или от чего-нибудь другого? Сам не могу еще разобраться. Кажется мне, что не только в консерватизме дело. Есть в нем что-то подленькое… Я советовался с директором, и мы решили назначить его начальником технического отдела завода. Дело тоже большое, важное. Но там ему меньше с людьми придется дело иметь. И заместитель там крепкий у него будет. Коммунист, надежный… Вот так. Как ты смотришь на такое предложение?
Коваль подумал: пожалуй, правильное решение. В техническом отделе Гусев будет себя чувствовать лучше, чем в цехе… И Вера Павловна, наверное, будет довольна — это похоже на повышение… К черту Веру Павловну! Опять эта заноза!..
— Я думаю, это подходящий вариант, — сказал он вслух. — Работа как раз для Гусева… А кто же будет начальником цеха?
Коваль начал мысленно перебирать возможные кандидатуры. Сигов молчал, словно не желая мешать ему.
— Партийный комитет решил рекомендовать в начальники цеха тебя, товарищ Коваль.
— Меня? — глаза Коваля удивленно уставились на Сигова. — При чем здесь я?
— Как «при чем»? — рассмеялся Сигов. — Давай-ка мысленно заполним анкету. Год рождения? Молодой. Образование? Высшее. Отношение к советской власти? Самое хорошее и непосредственное. С людьми работать умеет. Все новое поддерживает. Трудовая деятельность — как на ладони.: землекоп, машинист стана, начальник смены… Все, что требуется. Так, Миша?
