– Кошмар!
Коул пожимает плечами:
– Не такой уж кошмар. Маленькая школа, в крохотном заштатном городишке. На самом деле война нас миновала. Больше всего учителя боялись, что старшим мальчикам придется сражаться на стороне Германии. К концу войны мне уже исполнилось двенадцать, и я был достаточно крупным для своего возраста. Работники интерната прятали нас каждый раз, как появлялись слухи о приближении солдат. Но самым страшным было не знать ничего о судьбе родителей.
Я невольно уточняю:
– И что с ними стало?
– С мамой все в порядке. А отец войну не пережил.
– Мне очень жаль.
Я украдкой смотрю на собеседника. Да, голос его небрежен, но лицо... напряженное и застывшее, словно маска, отчего Коул кажется еще более сдержанным, чем когда-либо. Смеющийся парень, шагавший рядом со мной еще несколько минут назад, полностью исчез.
– Вы были близки?
Он едва заметно улыбается:
– Насколько это возможно, когда тебя еще в детстве отправляют в интернат. Он был хорошим отцом, честным и искренне верил в свою работу. Мне повезет, если стану хотя бы в половину так же хорош, как он.
Я хочу сказать, что Коул уже на пути к этом, но молчу. Несмотря на ночную прогулку, связавшую нас некой интимной близостью, я едва знаю Коула. Я решаю сменить неуместную тему:
– Откуда ты знаешь Жака? Тебя ведь не случайно выбрали из зала на нашем последнем шоу, не так ли?
При свете уличного фонаря я вижу румянец на щеках Коула.
– Э-э-э... нет. Мистер Дарби познакомил меня с Жаком. После столкновения с тобой в передней, я хотел поступить должным образом и попросил его нас представить. Я ожидал официальной встречи, а не участия в шоу. И тогда меня позвали на сеанс.
Если б не его очевидное смущение, я бы расхохоталась. Я хочу спросить Коула о его уловке с двумя булавками, но боюсь услышать встречный вопрос о том, как я проворачиваю свой фокус. Поэтому снова меняю тему:
– Так что же ты делаешь в Америке?
На мгновение кажется, что он не ответит, но тут Коул тихо, словно самому себе, говорит:
– Думаю, что должен был найти тебя.
Мы как раз подходим к нашему крыльцу, и я замираю.
– Что ты имеешь в виду?
Лакричные глаза Коула загадочно мерцают. Почему я с такой легкостью прочитала его прежде и ничего не чувствую сейчас?
– Я хотел сказать тебе... – Он смущенно покашливает. – Ты восхитительна на сцене.
Я забываю, как нужно дышать. Коул опускает взгляд в землю.
– Ну, то есть... ты действительно хороша.
В груди зарождается приятное тепло.
– Спасибо.
Он поднимает голову и делает шаг ко мне.
– Твоя мать – мошенница, но не ты, ведь так, Анна?
Глава 11
Я выдергиваю ладонь из хватки Коула, тело напрягается, в голове звенит тревожный звонок. И что я должна сказать? Ответ разоблачит и меня, и маму. И тут меня озаряет:
– Именно поэтому ты не спорил, когда я сказала, что все еще чувствую преследователя?
Молчание я принимаю за согласие, и мое сердце пропускает удар. Как много Коулу известно? И самое главное, откуда?
Горло перехватывает. Повисает долгая пауза. Мне так о многом хочется спросить, но боюсь, что любой вопрос откроет обо мне больше, чем я узнаю взамен.
И в тот момент, когда я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, рядом с нами останавливается автомобиль Жака, и оттуда выходит мама. Она переоделась, значит, заходила домой, пока меня не было.
– Где ты была? Мы ищем тебя весь вечер.
– Вышла погулять и заблудилась. – Нет нужды упоминать о Гудини, хотя его книга, спрятанная в сумке, оттягивает плечо тяжким грузом, словно одна из громадных цепей, что великий иллюзионист использует в своих номерах.
Мама поджимает идеально накрашенные губы.
– В самом деле, дорогуша, как можно быть такой легкомысленной? – И тут же вскидывает брови, заметив, что я не одна: – Мистер Арчер?
В ее голосе слышится любопытство, и Коул быстро отвечает:
– Я встретил Анну, когда она заблудилась, и проводил домой.
Я бросаю на него благодарный взгляд, радуясь, что сосед не упомянул, как я в ужасе неслась через трущобы, когда он меня нашел.
– Как удачно для Анны, – бормочет мама.
Коул изысканно склоняет голову:
– Рад был помочь.
Формальность, которая исчезла во время нашей прогулки, вновь возвращается. Интересно, ему неловко из-за мамы?
Я стараюсь посмотреть на нее глазами постороннего человека. Сегодня на мадам Ван Хаусен наряд из ламе и черная атласная накидка, расшитая хрустальными бусинами. На руках множество украшений, а на лице особенно яркий макияж. Она выглядит богато и устрашающе.
А может, Коулу неуютно просто потому, что он знает: мама – мошенница и обманщица.
Открывается задняя дверца автомобиля, и выходит Оуэн. Я чувствую, как Коул рядом со мной напрягается. Племянник Жака выглядит изысканным франтом в этих модных брюках с манжетами и тесной жилетке. Из утонченного щегольского образа выбивается лишь широкая улыбка, которая освещает лицо Оуэна, как только он видит меня. В сравнении с ним, сердито глядящий исподлобья Коул в простом черном костюме смотрится угрюмым гробовщиков. Я прячу улыбку.
– Карета подана, миледи! – Оуэн окидывает рукой темно-красный «Пэккард» Жака. – Куда путь держите?
Я скрещиваю руки на груди и, чувствуя неодобрение Коула, стараюсь не улыбаться выходке Оуэна.
– Зависит от того, куда мы направляемся.
– На луну, дорогая, на луну! – Он подмигивает, и я громко смеюсь.
– Ох, оставьте ваши глупости! – восклицает мама. – Мы идем поужинать в «Колонию».
Она отправляет меня наверх переодеться, но я задерживаюсь. Смотрю на Коула, который по-прежнему сверлит Оуэна хмурым взглядом.
– До свидания, Коул, и спасибо... что проводил.
Он резко кивает на прощанье.
Я открываю дверь и напоследок слышу, как Оуэн представляется:
– Привет, старина. Я Оуэн.
Поднимаясь по лестнице вслед за мамой, фыркаю, представив, как Коул отнесется к обращению «старина».
– Взгляни, что я купила для тебя сегодня! – говорит мама, как только мы подходим к моей спальне.
Я собираюсь отчитать ее за лишнюю трату денег, но тут вижу персиковое вечернее платье из жоржета, расшитое серебряным бисером и сверкающими стразами. Оно просто прекрасно. Не говоря ни слова, я позволяю маме помочь мне переодеться и подхожу к зеркалу, не в силах поверить в подобное преображение. Тонкая дымчатая ткань ненавязчиво льнет к моему телу и изящными складками ниспадает чуть ниже колен. Насыщенный яркий цвет подчеркивает темные волосы и придает коже приятный теплый оттенок. Впервые я чувствую себя почти столь же красивой, как мама. Я поворачиваюсь к ней с сияющими глазами.
– Оно восхитительное. Спасибо огромное!
Мама подходит к туалетному столику.
– Только ничего не пролей на него в ресторане. А теперь нужно поторопиться – мы достаточно заставили мальчиков ждать.
Она помогает мне с макияжем: подводка и тушь делают глаза глубже, а помада придает губам красивую изогнутую форму. Как только мама решает, что я готова, мы в рекордно короткое время спускаемся вниз к машине.
Я усаживаюсь рядом с Оуэном, наслаждаясь восхищением в его глазах. Он так красив с этими шелковистыми белокурыми волосами и ямочками на щеках, и мне не верится, что я еду в город с ним. Радостное предвкушение лишь немного омрачено присутствием мамы и импресарио на передних сидениях.
Несмотря на легкомыслие Оуэна, я понимаю, что он гораздо искушенней меня. Мужская версия модных вертушек, которых я видела на некоторых из наших представлений. Смотрю вниз на свое платье и бижутерию, которую мама нацепила мне на запястье, и чувствую трепет при мысли, что теперь тоже могу быть ошибочно принята за такую модницу.
– Ты выглядишь сногсшибательно, – говорит Оуэн, пододвигаясь ближе.
– Спасибо.
Я улыбаюсь, уставившись на свои руки. И не зная, что бы такого еще сказать, прислушиваюсь к оживленной беседе мамы и Жака о людях, которых даже не знаю. Мама быстро превращается в жительницу Нью-Йорка, и это позволяет надеяться, что мы останемся здесь, вопреки охоте на ведьм, устроенной Гарри Гудини.
– Пенни за твои мысли. – Оуэн наклоняется ко мне.
От его близости сердце стучит быстрее. От него пахнет помадой для волос, джином и чем-то сладким, чему я никак не могу подобрать название.
– Всего лишь пенни?
– Все зависит от мыслей, разве нет? – нежно шепчет Оуэн, и у меня перехватывает дыхание.
Внезапно автомобиль влетает в крутой поворот, и Оуэн оказывается на моих коленях, а его шляпа – на полу.
Я кричу и вскидываю руки. Оуэн быстро усаживается обратно с уязвленным выражением на лице.
