и форма в мешке.
Аглая окончательно сорвалась в голосе, ухватила бойца за шею уткнулась в него и зарыдала. Как появился Сергеев она не видела, и почти не помнила, как их привели на партизанскую базу. В конце двое бойцов почти тащили ее на руках.
В отряде, политрук ни разу не заговорил с ней, и всякий раз, когда встречался с ней взглядом его словно током прошибало. Когда через три дня батальонного комиссара Сергеева, отправляли на большую землю, Аглая не вышла его провожать, она осталась в землянке, и на память читала про себя вечернее правило.
Жизнь на нашей даче шла не спешно, но уверенно. На следующий год мы стали готовится к постройке дома. Мы долго решали, как поступить со старым домом. Восстанавливать, или сносить и строится на его месте, а может оставить его как есть и строить новый дом рядом.
Зима была долгой, и мы все же решили разобрать старый дом и строиться на его фундаменте. Но ломать дом мы не стали, а раскатали сруб на бревна и сложили в дальнем углу участка.
Новый дом был щитовой. Его привезли на двух грузовиках, выгрузили прямо возле фундамента. Дальше оставалось просто собрать его словно карточный. Обживать его было куда дольше. Еще несколько лет мы дополняли наш дом террасками, и перестраивали его изнутри, выстраивая подиумы и двигая перегородки.
По мере того, как дом обретал законченный вид я взрослел, а взрослеющих чаще увлекают совсем иные дела. К тому же юность не терпит свойственного зрелости перфекционизма. И я стал чаще бывать вне дома, отлынивать от прибивания очередного наличника, покраски очередного штакетника. По мне дело было сделано, и дальнейшая работа носила для каждого скорее личностный смысл. А мне всего уже было достаточно, и я хотел двигаться дальше, и однажды так и озаглавил свое состояние в разговоре за обеденным столом.
– Сейчас бы пойти куда-нибудь…
– Зачем? – деловито, но с иронией спросил отец.
– Искать, чего-нибудь, – совершенно откровенно ответил я, ставя свою тарелку в раковину.
– Какая конкретная цель в жизни, пойти куда-нибудь, искать чего-нибудь, – ответил отец. – Тогда пойди и мою тарелочку туда же разбей.
Мы засмеялись. Я отличался некой неуклюжестью, и опрокинуть чашку или сахарницу для меня никогда не составляло труда. С некоторых пор, колкости по этому поводу перестали меня задевать, вернее они никогда меня и не задевали. С некоторых пор «быть смешным» для окружающих стало моим любимым состоянием. Есть в этом какая-то скрытая вооруженность, что ли.
Ответственно заявляю, что «Быть смешным», это вещь, которую далеко не каждый может себе позволить. К тому же это отличный способ разобраться с кем вы имеете дело.
А вообще со временем я полюбил бывать в одиночестве. Мне нравилось перебирать собственные мысли, рассуждать на важные для меня темы. Часто получались пространные философские монологи. Потом это мое качество, которое я назвал внутренней творческой концентрацией, очень помогло мне в жизни.
Этот механизм работает так, внутри накапливается заряд из мыслей и ассоциаций и до поры ждет, как сжатая пружина. А когда рядом появляется внешний объект, скажем интересное явление, предмет или некая фраза этот заряд вырывается и реализуется в текст. Иногда получается хороший.
В своих поисках уединения я часто забредал в очень отдаленные места, подсознательно понимая, что там можно встретить хороший внешний объект или не встретить, а просто погулять.
Дорога, по которой я в тот день шел, существовала только в моем воображении. Раньше она и в самом деле существовала, а сейчас, совсем заросла сжавшись до извилистой тропки, а кое где и совсем исчезла, так что приходилось раздвигать ветки. Но общее ощущение старой дороги никуда не делось, ее душа продолжала существовать. По моим прикидкам я был где- то неподалеку от соседней деревни. Ничего интересного в ней не было. Так пара магазинов и памятник Ленину, указывающий прохожему дорогу к полуживому деревенскому клубу. Холл клуба сдавался под ярмарки заезжим коробейникам, а в зале репетировал пожилой хор. Киноаппарат не работал. Мозаичное панно на фасаде бодро прославляло колхозный труд.
Все это было где-то там за перелеском, а дорога шла как я понимал к старой сельской окраине. Когда колхоз начал строить современные дома и школы, старая окраина опустела и запросилась. Сам того не желая, поселок центральной усадьбы передвинулся ближе к железной дороге и газопроводу. Здесь остались несколько старых домов, ждущих потенциальных хозяев. Однажды им повезет.
Раздвинув очередную иву, я вышел в это место. Как назвать его, я в тот момент не придумал. Это была неправильной формы поляна, когда-то обнесенная изгородью с воротами. Посреди поляны был вросший в землю фундамент с широкими выступающими в три стороны лестницами, не высокими в две-три ступени. Он был очень старый, но удивительно крепкий. А вот здание, некогда стоявшее на нем, не сохранилось. Время стерло его, обрушило, подточив бревенчатые стены, разъев ржой гвозди и присыпав многолетним слоем опавшей листвы и валежника.
Но тут был человек. Высокий, худощавый, весь какой-то угловатый. Он поднимал крючковатую опавшую ветку, взваливал ее на спину и переносил к краю поляны. Веток было много, уже много вынесено и еще много оставалось.
– Добрый день, – крикнул человек завидев меня. – Заблудились?
У него оказалось светлое очень доброе лицо. Он каким-то странным, совершенно несвойственным его виду движением отбросил ветку. Словно не клал ветку в кучу, а сбрасывал с крепостной стены на голову осаждающих.
– Купили участок? – спросил я, подходя представляясь и протягивая руку. – Саша.
– Очень приятно, – ответил он, вытирая руку о камуфляжную куртку. – Кирилл. Скорее получил по наследству. А вы местный?
– В летний период, пожалуй, что и местный, – улыбнулся я. – Дачник со стажем. А это усадьба была или барский дом?
– Да ну, что вы, – усмехнулся он. – Еще решите, что я наследник и ищу прадедушкины золотые червонцы. Здесь раньше стояла церковь.
Я заметил, что он переменился в лице и смотрит на руины каким-то иным «робинзоньим» взглядом. Наверное, таким взглядом смотрел на свое новое пристанище герой Дефо.
– Пожалуй царские червонцы, здесь бы не помешали, – нарушил я повисшую паузу.
– Для начала сгодилась бы и лопата, – ответил он, усаживаясь на ступени. – Признаться, я не думал, что все в таком состоянии.
– То еще наследство, – добавил я.
– Что невозможно человеку, то возможно Богу, – решительно сказал Кирилл и, не вставая, принялся тянуть к себе очередную ветку. – А уныние тяжкий грех.
Некоторое время я вместе с ним перетаскивал ветки. Мне вдруг стало ясно, что встреча с этим «наследником» очень важное событие. А
