– Что за стгасти? Да вы здоговы ли?! И сабля наголо… Полно, полно, догогой дгуг, вижу я, чьи гомантические бгедни восприняли вы за чистую монету. Выпьем же, и всё пгойдёт!
– Не пейте с ним! – горько вскрикнула бедная падчерица (но предложение выглядело крайне соблазнительным). – Он даст вам яду!
– Яду?! Какая невегоятная глупость… – презрительно выпятил нижнюю губу злодейский помещик. – Но гади вашего спокойствия мы будем пить из одной ёмкости и одной посуды.
Слуга с подносом и графинчиком вырос словно из-под земли. Хозяин дома собственноручно наполнил прозрачную стопку, лихо опрокинул и смачно занюхал манжетом.
– Ну что же вы? Неужто боитесь?
– Гусары водки не боятся!
Увы, я прекрасно понимал, что где-то тут меня и подстерегает коварная ловушка. Тем не менее отступить на глазах дамы и высокомерной прислуги было бы совершенно непозволительно для истинного сына Отечества! Водка оказалась выше всяких похвал (не хуже немировской горилки!), однако же, когда я поднял взгляд, дабы высказать Тихуновичу мои намерения относительно его изменнической морды, мерзавец исчез! На его месте стояла роскошная мадам в ошеломительном платье с таким глубоким декольте, что там можно было утонуть целиком, с кивером и ботиками.
Я марьяжно выкатил грудь, а кончики усов завились в спиральку сами.
– Не имею чести быть вам представленным, сударыня! Давыдов Денис Васильевич, подполковник Ахтырского гусарского полка, известный в столице поэт и в лесу – партизан.
– Опомнитесь, с кем вы говорите?! – ужаснулся кто-то за моей спиной.
Я покосился на заварившую всю эту кашу Елизаветушку, но знойная дама решительно развернула меня в свою сторону и, нежно грассируя, поинтересовалась:
– Говогят, ахтыгские гусагы никем не пгевзойдены в мазугке?
– Ахтырские гусары никем не превзойдены ни в чём! – рокочуще выдохнул я и, невероятным усилием воли отгоняя перспективы амурные, заключил: – Прошу простить, но мне должно спешить на выручку товарищам. Мужская дружба святее женской любви!
– Да-с, вы стгашно одичали у себя в лесах… – Женщина повела молочными плечами, словно бы пытаясь сбросить тесное платье. Признаюсь, у меня на миг возникла благородная мысль ей помочь…
– Но… это же он! Вглядитесь, это же мой отчим!
Тут уж оба мы посмотрели на бедную Лизу с печальным состраданием. Увидеть в блистательной созрелой даме тощего помещика Тихуновича мог только поражённый жестокой болезнию разум. У наивных российских девиц из глубокой провинции часты подобные перепады – они слишком много читают… И читают ведь в основном пустые «женские романы» – кто бы мог подумать, что именно они вытеснят у нас Шиллера, Руссо и даже шаловливого Боккаччо!
– Идёмте же в зал, догогой мой! Подгуги ждут вас!
– Умоляю, не верьте глазам своим, он же в лицо смеётся над вами!
Нет, приятно, когда тебе уделяют столько нежного внимания, но мне ж не разорваться… Знойная дама усиленно тянула меня за рукав, а красавица-девица бросилась на пол, обняв прелестными ручками мои колени. Чем это кончилось, угадать не трудно… Я рухнул на паркет, повалив обеих прелестниц. Младшенькая распорола себе подол платья моей шашкой, а старшая стукнулась головой о столик с фруктами. Редкостные по тем временам лакомства ярко раскатились по комнате.
– Простите меня… – Под моим суровым взглядом Лизавета тихо всхлипнула, пряча лицо в ладони.
Я холодно отвернулся и вскочил на ноги, вежливо помогая подняться пышногрудой сирене:
– Не сердитесь на бедную девочку, сегодня она помогла разоблачению двух французских шпионов, скрывавшихся в этом доме. Необходимо предупредить моих офицеров, найти изменника-хозяина и… – Слова застряли у меня в глотке.
Вообще-то я хотел выспросить её имя и набиться в гости, покуда муж в Швейцарии на водах. Однако же в сей момент взор мой упал на пол, к вящему ужасу отметив отпадавшую от дамы тень. Мужскую тень, господа! Фигуристая соблазнительница невозмутимейшим образом отбрасывала тень невысокого щуплого мужчины, схожего по силуэту всё с тем же Тихуновичем! Изумлению моему не было предела…
– Так вот ЧТО вы дали мне выпить?!
Ответом послужила грязная ругань, столь противоестественная в женских устах, что меня передёрнуло. Способ изобличить мужчину был (есть и будет!) только один: я зажмурил глаза и, не целясь, пнул коленом в середину кринолиновых юбок. Раздался сдавленный писк, и на пол рухнул скрючившийся злодей-помещик… Странно, ударили его, а пелена спала с моих глаз? А, чего долго задумываться, действует, и ладно…
– Лизанька, – как можно нежнее позвал я, приседая рядом с ней на корточки. – Сумеете ли вы хоть когда-нибудь простить меня, дитя моё? Я был слеп, как червяк, и туп, как казарменная тумбочка. Поспешим же на выручку тем, кого роковая судьба чуть было не превратила в посмешище всей Европы!
– Поспешим! – Счастливо улыбнувшись, она вытерла покрасневший носик и, сияя дивным разрезом, вприпрыжку кинулась мне помогать. – Только я не знаю, как снять заклятие иллюзий.
– Несложно, мужской организм устроен чрезвычайно просто.
– А-а… – покраснев, поняла она. – Их всех надо бить вот так?
– Чуть резче… вот, вот! И колено, колено повыше… – едва не теряя голову при столь обворожительных красотах, посоветовал я. Эх, видел бы друг-Пушкин! А то воспевает вечно какие-то щиколотки, ступни, краешки туфелек… Тут таки-и-е панорамы!
В общем, всех моих ребят мы успешно спасли от неотвратимого позору. Через невыносимую боль, причинённую в самое ранимое мужское место, но тем не менее…
Ротмистр Чеченский, как самый горячий кавказский мужчина, пришёл в себя уже в одних подштанниках. Макаров, Бедряга и Бекетов находились в разноимённой степени раздетости. По выслушивании рассказа нашего Бедряга сорвался и набил морды обоим тамбурмажорам (благо злодеи были связаны!), а Чеченский плакал в углу, тихо обещая «всэх зарэзать»…
В усадьбе пришлось оставить наряд из пяти доброконных казаков. Изменника Тихуновича под конвоем отправили в Юхнов, где его сурово судили. Он использовал неизвестный науке химический состав, якобы выданный французами и дающий столь непривычные галлюцинации. Впрочем, впоследствии ходили слухи, что злодей успешно бежал с Нерченской каторги.
Красавице Лизаньке, по рапорту моему, была высочайше дарована «Аннушка» первой степени. Имением в Спасском она управляла железной рукой и к тому времени, когда война решительно закончилась, вышла замуж за судейского чина. Однако же в моей ташке долгие годы хранился её миниатюрный портрет, а воспоминания о том, как завершилась та мистическая ночь, навеки останутся волшебственной тайной двух сердец…
* * *
Десятого и одиннадцатого октября мы продолжали ходить по правой стороне Вязьмы, между Фёдоровским и Теплухой. Под вечер заметили небольшой обоз, идущий от Гжати. Прикрытие показалось слабым, посему ожидаемого сопротивления не оказало. В короткое время были взяты нами семьдесят фур, двести двадцать пять рядовых и шесть офицеров. Вот будет назавтра сюрприз Храповицкому в Юхнове…
Он возвратился три дня спустя, потрёпанный и злой как собака. Привёз ворох писем и корзину посылочек от тамошних дам-с, а кроме того, сведения о неком генерале Эверсе, коий тоже выступил в «охоту на гусара». К тому же, если память не изменяет, именно он и назвал меня «дьябльо ле нуар»! Как огорчилась бы моя маменька, узнай, что её старшего сыночка обзывают «чёрным дьяволом». Причём абсолютно незаслуженно! Чёрными у меня были лишь бурка, шапка, конь, сапоги, чекмень, штаны, усы, волосы и брови, а вот глаза, к примеру, очень даже карие…
С Храповицким продолжался тот же смех: родной дядюшка на порог его не пустил, заявляя, что-де партизанам место в лесу под кустиком. Вернуться в регулярную армию он не мог – без рекомендации с последнего места службы (то есть без моего рапорта!) даже в обозные нипочём не возьмут. В самом Юхнове на представителей отряда Дениса Давыдова смотрят косо, разве что на улице прилюдно не срамят. Коренного населения у них там теперь почти и нет, едва ли не три четверти уезда говорит исключительно по-французски. А тут ещё и мы добавляем с похвальной регулярностью, скоро не то что уличные мальчишки, а и столетние бабульки на паперти начнут изъясняться языком Лафонтена и Парни!
Так что все пути возвращения в цивилизованную среду были для нас перекрыты, хотя партизанить зимой – штука безрадостная: медведи берлоги категорически не уступают, и даже белки не пускают переночевать в тепле…
Но что за радость для патриота лежать на печи, треская пироги, когда французы, не выдержа морозу и напора нашего, наперегонки чешут в свой пустынный Париж? Верно сказано, что бегущему неприятелю подобает устилать путь коврами и розами! Мы это примерно и делали, но по-нашему, по-российски… Например, заливали водой лесные тропинки, дабы наутро их схватил лёд, а потом открыто хохотали, глядя, как французы на них поскальзываются…
