Но, будучи по природе человеком честным, не могу не признать за бонапартистами и некоторых успехов. Увы, были в моей одиссее прискорбные случаи разбития врагом некоторых неосторожных частей моих. То моя вина и мой грех! Рассказываю по порядку…
Четырнадцатого, успешно празднуя (ещё со вчера!) приветы и награждения, слишком рано вздумали мы отдыхать на недозрелых лаврах. И вот, на переходе в село Лосмино, едва-едва уселись мы у костерков и откупорили фляги, как появляется из-за лесу неприятельский авангард, занимает позицию и беспардоннейше лупит по нам из всех орудий! С одной стороны, мы ж ещё и не пообедали – какая, на фиг, война?! С другой стороны, первое же ядро залетело в котёл с кашей, мы сидим перемазанные как чушки, и аппетит уже не тот-с!
Однако же обойдясь без мата и тихо посетовав на невоспитанность противника, офицеры мои поднялись в сёдла и, памятуя, что наглость порой полезнее благоразумия, отважно ударили врага грудь в грудь. Мы успешно загнали артиллеристов на их же пушки и уже совершенно собрались забить им банники в… одно место, как из-за деревни выпели ещё два эскадрона, в свою очередь опрокинувшие нас. С величайшим трудом собрав воедино своё разрозненное войско, я решительно воспользовался общим беспорядком, громогласно объявив «рассыпное отступление». Обученные Чеченским казаки с превеликой радостно дунули в разные стороны. По одному сигналу моему всё рассыпалось и исчезло!
Французы тёрли глаза, не понимая, что произошло и куда удрали партизаны. Пора ли праздновать победу или надо вновь кого-то догонять в густом лесу, по сугробам да под корягами?! Будь то обычные регулярные части, мы бы ушли без проблем, но, как я уже упоминал, этим авангардом руководил неукротимый генерал Эверс… Он таки нагнал нас при переправе на левый берег Угры, заставляя отступить к Федотову.
Отступили мы вполне достойно, не пятясь задом и никого не потеряв, тремя колоннами в два коня. Но что за чёрт?! И там нас ожидал неприятель, вставший на околице твёрдой ногой! Промедление было смерти подобно, час-другой, и французы возьмут нас в клещи. Положение наше было приближено к безысходности, и единственным спасением мог бы служить выход в лес. Однако попробуйте провести и скрыть в чащобе крупный отряд из шестисот с лишним сабель?! И кто спас нас (люблю каламбуры!) в сей трудный час? Хра-по-виц-кий! Непонятно с чего, воистину вообразив себя Иваном Сусаниным, приподнялся он на стременах своей пегой кобылки и зычно крикнул:
– За мной, воины российские! Чую в себе Силу и ведаю Путь истинный!
– Где наша не пропадала! – махнул рукой я. Редко ли перст Судьбы упирается в лоб самоуверенного дурачка, дозволяя оному творить подвиги, неподвластные и титанам!
Мы двинулись за майором без слова протеста, а он, пугая слух неприятеля гневными воплями, увёл всю партию в чащобу. Враг остановился на опушке, прислушался и… не дерзнул нас преследовать. Вот уж воистину чудо, не знаешь и какому святому пудовую свечку ставить.
Но, как оказалось впоследствии, причина, вынудившая генерала Эверса прекратить погоню, едва не увенчавшуюся разгромом нашим, была проста, как репа. Французы узнали Храповицкого! Памятуя, с каким успехом он водил их по лесам, блуждая в трёх соснах, противник логично предположил, что мы сами заберёмся туда, откуда уж и не выберемся. Партизану партизанская смерть!
Всё вышло, как и хотел проклятый француз: Храповицкий загнал бригаду нашу в такую глушь, что Макар с телятами утопился бы от зависти! Мы сидели непонятно где три дня, голодные, холодные и злобные, как бабуины! На исходе четвёртого, когда было принято единогласное решение утешиться каннибализмом (угадайте, кого мы хотели съесть?!), откуда ни возьмись загрохотали русские пушки… Мы ползли на сей божественный грохот наперегонки со своими же лошадьми. Оказалось, что в полутора верстах атаман Платов с графом Орловым-Денисовым освобождали от бонапартистов Воскресенское. Кто не был спасён своими – не знает истинного счастия!
Любезный граф тут же предложил мне перейти всем отрядом под его надёжную руку, но я выпросил отсрочку решения, покуда не покормлю людей. Следом в лагерь ворвался генерал-адъютант Ожаровский и, видя бедственность положения нашего, показал немедля вступить в свои ряды. Но я и тут выклянчил отсрочку ответа, покуда не накормлю лошадей. Ночью мы тихо снялись и удрали «рассыпным отступлением». Обоим «покровителям» моим я оставил печальственные решпекты о невозможности служить под командой первого из-за поступления ко второму и неимении возможности служить второму из-за поступления под начальствие первого.
Нет, ну сами подумайте, господа, по зрелом размышлении – оно мне надо? Я тут в лесах сам себе голова, хочу – воюю, хочу – книжки читаю, а носиться на побегушках у бригадных генералов – увольте, там и без меня шустрых мальчиков хватает… На всякий пожарный при первом же привале накатал на обоих кляузу армейскому генералу Коновницыну, прося, чтоб впредь меня глупостями не беспокоили. За спасение – благодарим покорно, хотя могли бы выбраться и сами… Опять же несъеденный Храповицкий ещё не раз будет портить мне кровь.
Мы по-прежнему спали, не зажигая костров, ибо перебранками с лесниками насытились по уши, а оголодавшие французы постепенно потянулись в леса, то ли рассчитывая на богатую охоту, то ли в надежде найти нас и резво сдаться.
Скрепя сердце, собирали мы этих хитроумников и таскали за собой, делясь скудным пайком, покуда не представлялся случай сбагрить всех в гостеприимный Юхнов. Многие солдаты неприятеля уже искренне считали его дальней французской провинцией. Так что подчас бывало, партия наша возила за собой до полутыщи пленников, кои терпеливо ждали в указанном месте, покуда мы повоюем и приведём ещё две-три сотни пополнения. Я так думаю, попроси мы хорошенько, они бы нам ещё и помогали…
Видимо, великие наполеоновские войны давно стояли поперёк горла даже самой французской армии. Все хотели закончить этот фарс побыстрее и как можно меньшим количеством человеческих жертв. Это было хорошо понятно всем, но чего я не знал в те поры, так это того, что Бонапарту служат не только люди. И у них свои законы, свои правила…
* * *
В ту ночь мы улеглись рано, часов под восемь вечера, так как подъём и поход планировали на полуночь. Три-четыре часа ходу, и можно рушиться неприятелю как снег на голову, прерывая казачьими пиками самый сладкий предрассветный сон французов. Так вот, никакого похода не получилось, ибо я был жестоко и нелицеприятно похищен. Да-с! Такого фортеля моя судьба доныне не выкидывала, но… Говорю о событии сём без чувства ложного стыда и даже с неким оттенком уважения к тем отчаянным храбрецам, что сумели меня умыкнуть.
Итак, я спал, как и все товарищи мои, на сырой земле, в снегу, в грязи, уж как придётся, подложив пару еловых веток и крепко намотав на руку поводья верного скакуна. Ничего особенного не снилось (в смысле ни прапрапрапрадеда, ни его знакомцев!), так, белиберда какая-то о памятных годах в кавалергардии. На мгновение показалось лишь, будто бы ноздрей моих коснулся незнакомый сладковато-дурманный аромат, и душа воспарила к нездешнему. Но уже через минуту-другую, проснувшись от неплавных покачиваний, понял я, что лежу на спине, связанный по рукам и ногам, и везут меня, грешного, неведомо куда на детских санках. Насчёт последнего уверен абсолютно, ибо загребал пятками снег… А вот кто везёт, зачем, почему – сие пока таилось в сумерках догадок.
В густой темноте русского леса не было видно ни зги, но похитители мои уверенно петляли меж сосен, словно бы преотличнейше зная дорогу. Судя по хрусту шагов на снегу, злодеев было трое. По зрелом размышлении я пришёл к выводу, что вряд ли кому интересен как невеста (это на Кавказе их постоянно похищают), а значит, скорее всего, украден как военное лицо. Но в сём виде могу представлять интерес лишь для неприятельской армии, что тоже печально, ибо особенных перспектив не оставляет. Французы так часто клялись покончить в своём тылу с партизанами, что вряд ли ограничатся словесным внушением и устным порицанием.
Грусть, наведённая на меня моей же логикой, оказалась чрезмерной для гусарского оптимизма и даже вызвала первые нервные всхлипы. Орать и рыдать я собирался чуть позднее, как только воры остановятся и вытащат кляп. Или, правильнее, если вытащат… Однако же чаяния мои оправдались, санки замерли, устав скольжением, а мои похитители дышали хрипло и часто. Извернувшись из всех мыслимых и немыслимых сил, я рывком сел и успешнейше выплюнул кляп! Судя по шмяканью, в кого-то попав…
– Только не кричите, подполковник Давидофф, – на хорошем французском с едва уловимым акцентом посоветовали мне. – Ваши люди далеко, а наше начальство не настаивало на том, чтобы получить вас живым, – их устроит любой результат.
– Кто вы? – откашлявшись, вопросил я, так как вокруг по-прежнему не было видно ни зги.
