детстве умоляла ее запоминать каждую мамину сказку и рассказывать их, когда не могла уснуть.
– Мы по-прежнему есть друг у друга, – сказала Мередит.
– Да, – согласилась Нина, но в глазах обеих читалась правда. Обе знали, что друг друга им недостаточно.
Позже, когда Мередит вернулась домой и легла в кровать рядом с мужем, она осознала, какую ошибку совершила, и долго не могла уснуть, терзаясь сожалением. Вместо того чтобы играть на поминках роль официантки, ей стоило быть горюющей дочерью. Она так боялась своих чувств, что решила запрятать их как можно дальше, и оттого весь вечер прошел мимо нее. В отличие от Нины, она упустила возможность послушать рассказы папиных друзей о нем.
Около трех ночи она выскользнула из постели и вышла на веранду, где укрылась пледом и стала смотреть в пустоту. Дыхание превращалось в облачка пара, но даже мороз не мог притупить ее боль.
Следующие три дня Нина старалась участвовать в жизни семьи, но все ее попытки заканчивались провалом. Без папы они были словно случайные детали в настольной игре, правил и цели которой никто не знал. Мать почти не вставала с постели, глядела перед собой и вязала, вязала. Она даже не спускалась поесть, а затащить ее в душ удавалось лишь Мередит.
Рядом с проворной сестрой Нина всегда смутно ощущала себя бесполезной, но никогда еще это чувство не было таким явным. Мередит, будто Пакман[6], безостановочно шла вперед, вычеркивая из списка то одну, то другую задачу. Каким-то немыслимым образом она вышла на работу уже наутро после поминок, так что теперь занималась питомником и складами, хлопотала по дому и вдобавок не меньше трех раз за день заезжала в «Белые ночи» – проверить, как управляется Нина.
Все, что бы ни делала Нина, Мередит переделывала: заново пылесосила, мыла посуду, стирала белье. Нина могла бы возразить, но ей было, в общем-то, все равно, и Мередит продолжала метаться по дому, как объятая страхом птица, которая щебечет и хлопает крыльями. Даже вид у нее был напуганный – будто она стоит на самом краю обрыва и вот-вот упадет или прыгнет.
Но все это Нину не беспокоило.
Ее убивала скорбь.
В самое неподходящее время ее пронзала мысль: Он умер, и от внезапной боли она то задыхалась, то спотыкалась, то роняла стакан – и Мередит не упускала шанса съязвить.
Нина знала, что нужно уезжать. Больше ничего не остается. Здесь она никому не приносит пользы – и меньше всего самой себе.
Когда эта идея поселилась у нее в голове, Нина уже не могла ее отогнать. С утра она пыталась уверить себя, что нельзя просто так убегать, тем более под Рождество, но в три часа дня поднялась к себе в комнату, закрыла дверь и позвонила в Нью-Йорк редактору.
– Привет, Сильвия, – сказала она, когда та сняла трубку.
– Привет. Я только что тебя вспоминала. Как дела у папы?
– Он умер. – Произнося эти слова, Нина с трудом подавила боль.
Она подошла к окну бывшей детской и стала смотреть на снегопад. Хотя был еще даже не вечер, уже начинало темнеть.
– Боже, Нина. Мне очень жаль.
– Да, я знаю. – Всем окружающим было жаль. Что еще скажешь? – Я хочу вернуться к работе.
Повисла пауза.
– Так быстро?
– Да.
– Ты уверена? У тебя больше не будет шанса прожить это горе.
– Уж поверь мне, Сильвия, горя с меня достаточно.
– Как скажешь. Я наведу справки. Вообще-то мне действительно нужен кто-нибудь в Сьерра-Леоне.
– Война мне как раз подойдет, – сказала Нина.
– Ты чокнутая, сама-то понимаешь?
– Ага, – сказала она, – понимаю.
Они поговорили еще пару минут, и Нина повесила трубку. Чувствуя себя одновременно и лучше, и хуже, она спустилась на кухню. Мередит, разумеется, мыла посуду.
Нина потянулась за полотенцем.
– Я бы вымыла сама.
– Тут тарелки со вчерашнего ужина и обеда. Когда, интересно, ты собиралась их мыть?
– Тише, тише. Это всего лишь посуда, а не…
– Не голодающие в Африке. Я помню. У тебя-то все дела важные. А я только управляю семейным бизнесом, забочусь о наших родителях и прибираю дом за героиней-сестрой.
– Я не это имела в виду.
Мередит повернулась к ней:
– Ну конечно.
Ее взгляд словно прожег Нину насквозь, разом обнажив все ее промахи.
– Я сейчас здесь, так ведь?
– Нет. Не похоже.
Мередит достала моющее средство и принялась тереть белую фаянсовую раковину.
Нина коснулась ее плеча.
– Извини, – только и смогла сказать она.
Мередит снова на нее посмотрела и провела по лбу тыльной стороной ладони, оставив мыльный след.
– Надолго ты с нами?
– Вряд ли. В Сьерра-Леоне…
– Обойдусь без подробностей. Ты опять удираешь. – На лице Мередит вдруг появилось что-то вроде улыбки. – Да я, черт возьми, на твоем месте сделала бы то же самое.
Нине стало стыдно как никогда. Она действительно удирала – от безразличной матери, осиротевшего дома, дерганой всезнайки-сестры, а главное, от воспоминаний, которых здесь было так много. Она понимала, что ее эгоизм тяжело отразится на Мередит и что, уехав, она махнет рукой на обещание, данное папе. Но бог свидетель, даже это не могло уже ее удержать.
– А что насчет его праха?
– Она хочет развеять его в мае, на папин день рождения. Когда оттает земля.
– Я приеду.
– Неужто второй раз за год?
Нина взглянула на сестру:
– Это не самый обычный год.
На секунду ей показалось, что Мередит вот-вот сорвется и разрыдается, и Нина сама едва не заплакала.
Но Мередит только сказала:
– Не забудь попрощаться с девочками. Сама знаешь, как они тебя обожают.
– Обязательно.
Мередит коротко кивнула и вытерла слезы.
– Через час мне надо быть на работе. Я пройдусь пылесосом перед уходом.
Нина хотела было предложить помощь – хоть напоследок, – но, решив уехать, она стала ощущать себя как скакун перед гонкой. Ей не терпелось умчаться.
– Пойду соберусь.
Позже, уложив немногочисленные вещи в рюкзак и отнеся его в арендованную машину, Нина поднялась наконец попрощаться с матерью.
Та сидела у камина, укутавшись в плед.
– Значит, ты уезжаешь, – не поднимая глаз, сказала мать.
– Меня вызвал редактор. Просят снять репортаж. В Сьерра-Леоне происходят ужасные вещи. – Присев на подножье камина, Нина вздрогнула от внезапного жара. – Кто-то должен показать это миру. Гибнут невинные люди.
– Думаешь, твои фотографии чем-то помогут?
Нину больно укололи ее слова.
– Нет ничего хуже войны, мам. Тебе легко осуждать меня, сидя в мирном уютном домике, но если бы ты видела то же, что я, ты бы все поняла. Мои фотографии правда могут помочь. Ты даже представить
